Эхо Второй мировой
Память о Второй мировой войне за рубежом
Спецпроект РСМД «ЭХО ВТОРОЙ МИРОВОЙ»
Страны Балтии
Антикоммунистическая историческая линия остается важнейшим политическим связующим звеном стран Балтии
Автор
Как утверждает российский историк А.И. Миллер, под термином историческая политика понимается «особая конфигурация методов, предполагающая использование государственных административных и финансовых ресурсов в сфере истории и политики памяти в интересах правящей элиты» [1]. Он также отмечает, что данное понятие (Geschichtspolitik) пришло из ФРГ в 1980-х гг. с подачи канцлера Гельмута Коля, планировавшего возродить немецкий патриотизм — в новом качестве и без излишнего признания вины за преступления времен Второй мировой войны. Не встретив широкой поддержки, Geschichtspolitik была свернута и запомнилась как «интерпретация истории, избранной по политическим, то есть партийным, мотивам, и попытка убедить общественность в правильности такой интерпретации». В 2000-е гг. нечто похожее было взято на вооружение польскими историками с теми же целями укрепления патриотизма и противодействия «искажениям» истории за рубежом. Впоследствии подобная практика распространилась на все восточноевропейское пространство [2].
Миллер уточняет, что историческая политика характерна для обществ без прямой идеологической монополии, где присутствует конкуренция политических партий, которые как раз и проводят эту политику в жизнь. Посткоммунистические государства Восточной Европы на протяжении десятилетий отстаивали только одну точку зрения на различные исторические события, любое уклонение каралось как минимум проработкой на партсобрании с последующим запретом на профессию. С уходом прежней цензуры особое внимание привлекали «белые пятна» истории, которые эта цензура более-менее успешно вычеркивала из научных публикаций, чем воспользовались новые политические силы, комментируя те или иные события в свою пользу [3]. Главный вопрос теперь заключается в том, насколько государства, резко сменившие свою политическую парадигму в начале 1990-х гг., готовы отстаивать роль объективного модератора исторических дискуссий и не скатиться в очередную идеологическую монополию.
Обоснований для наличия в стране такого рода политики государственные деятели находят множество, как правило, главным доводом остается то, что история не только наука, но и арена политической борьбы с внутренними и внешними противниками (отсюда выходит часто встречаемая в литературе и приписываемая множеству авторов максима «история слишком серьезное дело, чтобы доверять его только историкам»). Отсюда — вытеснение из информационного пространства неудобных взглядов, корректировки при выделении грантов научному сообществу, призывы к солидарности во взглядах ради борьбы с внешним врагом, стремящимся расколоть общество (насколько это соответствует действительности, обычно решается в правительстве, а не на ученых советах), апелляция к молодому поколению и призывы не столько к углублению его исторических знаний, сколько к большему проявлению патриотизма.
Не обошли эти процессы и новоиспеченные государства, возникшие на просторах бывшего СССР.
Миллер уточняет, что историческая политика характерна для обществ без прямой идеологической монополии, где присутствует конкуренция политических партий, которые как раз и проводят эту политику в жизнь. Посткоммунистические государства Восточной Европы на протяжении десятилетий отстаивали только одну точку зрения на различные исторические события, любое уклонение каралось как минимум проработкой на партсобрании с последующим запретом на профессию. С уходом прежней цензуры особое внимание привлекали «белые пятна» истории, которые эта цензура более-менее успешно вычеркивала из научных публикаций, чем воспользовались новые политические силы, комментируя те или иные события в свою пользу [3]. Главный вопрос теперь заключается в том, насколько государства, резко сменившие свою политическую парадигму в начале 1990-х гг., готовы отстаивать роль объективного модератора исторических дискуссий и не скатиться в очередную идеологическую монополию.
Обоснований для наличия в стране такого рода политики государственные деятели находят множество, как правило, главным доводом остается то, что история не только наука, но и арена политической борьбы с внутренними и внешними противниками (отсюда выходит часто встречаемая в литературе и приписываемая множеству авторов максима «история слишком серьезное дело, чтобы доверять его только историкам»). Отсюда — вытеснение из информационного пространства неудобных взглядов, корректировки при выделении грантов научному сообществу, призывы к солидарности во взглядах ради борьбы с внешним врагом, стремящимся расколоть общество (насколько это соответствует действительности, обычно решается в правительстве, а не на ученых советах), апелляция к молодому поколению и призывы не столько к углублению его исторических знаний, сколько к большему проявлению патриотизма.
Не обошли эти процессы и новоиспеченные государства, возникшие на просторах бывшего СССР.
- Миллер А.И. Историческая политика в Восточной Европе начала XXI века // Историческая политика в XXI веке / Под ред. А.Миллера, М.Липман. М., 2012. С. 19.
2. Миллер А. И. Россия: Власть и история // Pro et Contra. 2009. № 3–4. С. 8–9.
3. Миллер А. И. Россия: Власть и история // Pro et Contra. 2009. № 3–4. С. 8–9.
Историческая справка
В Эстонии, Латвии и Литве современная историческая политика стала складываться еще в конце 1980-х гг., в период перестройки. Главной темой, используемой формирующимися некоммунистическими силами в этих странах, стала не Вторая мировая война, а аспекты присоединения к СССР в 1940 г. Прежний постулат о «социалистических революциях» с последующим принятием деклараций о вхождении в состав СССР сменился «советской оккупацией», которая началась с подписания пакта Молотова — Риббентропа 23 августа 1939 г. и окончательно оформилась летом следующего года. Отныне в Таллине, Риге и Вильнюсе принято считать советские прибалтийские республики незаконными оккупационными режимами, а ныне существующие республики — преемниками соответствующих государств, существовавших в 1918–1940 гг. В связи с этим события конца 1980-х – начала 1990-х гг. представлялись как восстановление утраченной в 1940 г. независимости. При этом законы, принятые во времена СССР, считаются недействительными, а законы, действующие до 1940 г., — не утратившими правовую силу. Вышеописанное еще до окончательного распада СССР было закреплено законодательно Верховными Советами Эстонской, Латвийской и Литовской ССР.
Таким образом, дана фундаментальная установка не признавать легитимным советский период истории трех стран, что и отразилось на трактовке событий Второй мировой войны. Несмотря на то, что нахождение в составе Рейхскомиссариата Остланд в 1941–1944 гг. также признается оккупацией, последующее возвращение советских войск освобождением не считается. Так, в литературе и музейных экспозициях можно встретить нарратив о трех оккупациях — первой советской (1940–1941 гг.), германской (1941–1944 гг.) и второй советской (1944–1991 гг.). В частности, это отражается в названии таллинского Музея оккупаций и свободы Vabamu, где слово «оккупация» представлено во множественном числе. Похожие заведения присутствуют в Риге (Музей оккупации Латвии) и Вильнюсе (Музей оккупаций и борьбы за свободу).
Однако такая трактовка истории, уравнивающая действия СССР и Третьего Рейха, поднимает вопрос сотрудничества определенной части населения стран Балтии с нацистами. Советская и российская историография с опорой на архивные документы однозначно четко характеризует это как коллаборационизм. Историки стран Балтии в ответ на это утверждают, что их страны «были зажаты между молотом и наковальней», подразумевая Сталина и Гитлера, и акцентируют внимание на недовольстве жителей стран Балтии «советизацией» их республик — национализацией, коллективизацией, репрессиями в отношении ряда социальных слоев, депортациями «антисоветских элементов». Соответственно, по логике балтийских историков, часть населения приветствовала германских оккупантов уже только потому, что это означало ликвидацию советской власти. При этом военные неудачи Красной Армии в первые месяцы войны и первоначальная неопределенность ее исхода ассоциировались с ситуацией 1918 г., когда в условиях наступления кайзеровской Германии и бегства большевиков была провозглашена независимость Эстонии, Латвии и Литвы.
Среди других мотивов — «вынужденный» и «принудительный» характер сотрудничества с Германией, «тактическая коллаборация» для достижения своих интересов, завышенные «ожидания освобождения» от новой администрации, которые впоследствии обернулись обманом, «третья возможность», то есть независимость от немецкого и русского влияния, невыносимость немецкой оккупации, но еще большая боязнь возвращения советского режима [4]. По итогам войны стало ясно, что какого-либо «третьего пути», отличного от следования СССР или Германии, не оказалось, а доказательства о якобы борьбе за независимость разбиваются о тот факт, что многочисленные батальоны вспомогательной полиции, дивизии и легионы СС подчинялись Третьему Рейху и ничему другому.
Однако героизация коллаборационистов в период войны с коммунизмом в 1990-х гг. не получила единогласной поддержки как внутри стран Балтии, так и у их европейских и американских партнеров, с которыми они в те годы активно обсуждали перспективы интеграции в ЕС и НАТО. Была предпринята попытка смягчить тон, и вместо помощи «лесных братьев» вермахту в «освобождении» от советских войск чаще стали упоминаться планы Германии по «онемечиванию» оккупированных территорий, их колонизации и отказа от создания каких-либо местных марионеточных правительств и сохранения национальной государственности покоренных народов. В то время как признавалось, что определенное количество эстонцев, латышей и литовцев шли на службу к нацистам, тут же рядом упоминали о полувековой «советской оккупации», насильственном вхождении в состав СССР в 1940 г. и о том, что именно эстонцы, латыши и литовцы являются основными «жертвами» немецкой и советской оккупаций [5].
Таким образом, дана фундаментальная установка не признавать легитимным советский период истории трех стран, что и отразилось на трактовке событий Второй мировой войны. Несмотря на то, что нахождение в составе Рейхскомиссариата Остланд в 1941–1944 гг. также признается оккупацией, последующее возвращение советских войск освобождением не считается. Так, в литературе и музейных экспозициях можно встретить нарратив о трех оккупациях — первой советской (1940–1941 гг.), германской (1941–1944 гг.) и второй советской (1944–1991 гг.). В частности, это отражается в названии таллинского Музея оккупаций и свободы Vabamu, где слово «оккупация» представлено во множественном числе. Похожие заведения присутствуют в Риге (Музей оккупации Латвии) и Вильнюсе (Музей оккупаций и борьбы за свободу).
Однако такая трактовка истории, уравнивающая действия СССР и Третьего Рейха, поднимает вопрос сотрудничества определенной части населения стран Балтии с нацистами. Советская и российская историография с опорой на архивные документы однозначно четко характеризует это как коллаборационизм. Историки стран Балтии в ответ на это утверждают, что их страны «были зажаты между молотом и наковальней», подразумевая Сталина и Гитлера, и акцентируют внимание на недовольстве жителей стран Балтии «советизацией» их республик — национализацией, коллективизацией, репрессиями в отношении ряда социальных слоев, депортациями «антисоветских элементов». Соответственно, по логике балтийских историков, часть населения приветствовала германских оккупантов уже только потому, что это означало ликвидацию советской власти. При этом военные неудачи Красной Армии в первые месяцы войны и первоначальная неопределенность ее исхода ассоциировались с ситуацией 1918 г., когда в условиях наступления кайзеровской Германии и бегства большевиков была провозглашена независимость Эстонии, Латвии и Литвы.
Среди других мотивов — «вынужденный» и «принудительный» характер сотрудничества с Германией, «тактическая коллаборация» для достижения своих интересов, завышенные «ожидания освобождения» от новой администрации, которые впоследствии обернулись обманом, «третья возможность», то есть независимость от немецкого и русского влияния, невыносимость немецкой оккупации, но еще большая боязнь возвращения советского режима [4]. По итогам войны стало ясно, что какого-либо «третьего пути», отличного от следования СССР или Германии, не оказалось, а доказательства о якобы борьбе за независимость разбиваются о тот факт, что многочисленные батальоны вспомогательной полиции, дивизии и легионы СС подчинялись Третьему Рейху и ничему другому.
Однако героизация коллаборационистов в период войны с коммунизмом в 1990-х гг. не получила единогласной поддержки как внутри стран Балтии, так и у их европейских и американских партнеров, с которыми они в те годы активно обсуждали перспективы интеграции в ЕС и НАТО. Была предпринята попытка смягчить тон, и вместо помощи «лесных братьев» вермахту в «освобождении» от советских войск чаще стали упоминаться планы Германии по «онемечиванию» оккупированных территорий, их колонизации и отказа от создания каких-либо местных марионеточных правительств и сохранения национальной государственности покоренных народов. В то время как признавалось, что определенное количество эстонцев, латышей и литовцев шли на службу к нацистам, тут же рядом упоминали о полувековой «советской оккупации», насильственном вхождении в состав СССР в 1940 г. и о том, что именно эстонцы, латыши и литовцы являются основными «жертвами» немецкой и советской оккупаций [5].
4. Симиндей В.В. Огнем, штыком и лестью. Мировые войны и их националистическая интерпретация в Прибалтике. М.: Фонд «Историческая память», 2015. С. 100–110; М. Лаар, Х. Валк, Л. Вахтре. Очерки истории эстонского народа. Таллин: Кооператив писателей Эстониии «Купар», 1992. С. 167–178.
5. История Латвии. XX век / Дайна Блейере, Илгварс Бутулис, Антонийс Зунда, Айварс Странга, Инесис Фелдманис. Рига: Jumava, 2005. С. 253–265.
Новые места памяти
Трансформация исторической политики затронула и монументы — памятники, мемориальные доски, комплексы и ансамбли, созданные в советский период. Изначально, в первое время после обретения независимости, процесс ликвидации коммунистических памятников и названий географических объектов не затронул места памяти Второй мировой войны и массового насилия. Монументальное наследие подверглось определенной интеграции: менялась семиотика (происходил отказ от терминов «Великая Отечественная война» и «советский народ»), были потушены Вечные огни, перестраивались пространства вокруг памятников, в слабо населенных районах происходило их полное забвение. Особое отношение в связи с евроатлантической интеграцией заняли памятные места о Холокосте. Если ранее мемориалы в местах массового уничтожения еврейского населения были посвящены всем жертвам фашизма, без выделения какой-либо этнической составляющей, то после 1991 г. в ходе реставрации и установки новых объектов произошла их интеграция в местную коммеморативную культуру с максимальным уходом от советского наследия. Достигалось это путем выделения трагедии именно еврейского народа, удаления советских символов и заменой их звездами Давида, установкой новых плит на национальном, английском, немецком языках и иврите.
Эстония
В то же время массового строительства памятников противникам Красной Армии не произошло, а отдельные примеры этого выливались в общественные и международные скандалы. Так, в 2002 г. в эстонском городе Пярну был установлен памятник с изображением солдата 20-й эстонской дивизии СС, но после протестов он был демонтирован. В августе 2004 г. в небольшом городке Лихула на западе Эстонии по инициативе городских властей был установлен монумент эстонцам, воевавшим против Красной Армии в 1940–1945 гг., но через две недели он был убран по распоряжению правительства страны, испугавшегося международной критики и обвинений в реабилитации нацизма. В специальном заявлении правительства отмечалось, что «изображенный на обелиске мундир оттолкнет от Эстонии большинство наших новых союзников, при поддержке которых мы можем не опасаться за будущее своего государства и своего суверенитета», но в то же время высказывалась поддержка возведению монументов «отважным борцам за свободу и независимость Эстонии в различные периоды оккупации», и звучал призыв делать это «достойно, уважая истинные цели и мотивы этих людей, а не навязанные им временем и обстоятельствами мундиры». История с монументом в Лихуле получила продолжение в сентябре 2018 г., когда члены ультраправой Консервативной народной партии Эстонии установили по собственной инициативе на оставшемся от оригинала постаменте его точную копию.
Другой неоднозначный пример эстонской исторический политики — Мемориальный ансамбль Маарьямяэ в Таллине. Изначально посвященный борцам за советскую власть в Эстонии в 1918–1920 гг. впоследствии он был дополнен рядом монументальных элементов, посвященных Великой Отечественной войне, но после 1991 г. Вечный огонь был потушен, а пространство вокруг памятников переименовано в Площадь примирения. В 1998 г. там было открыто немецкое военное кладбище, в 2018 г. — мемориал жертвам коммунизма, а в 2022 г. — ликвидированы памятные таблички, посвященные частям Красной Армии.
Другой неоднозначный пример эстонской исторический политики — Мемориальный ансамбль Маарьямяэ в Таллине. Изначально посвященный борцам за советскую власть в Эстонии в 1918–1920 гг. впоследствии он был дополнен рядом монументальных элементов, посвященных Великой Отечественной войне, но после 1991 г. Вечный огонь был потушен, а пространство вокруг памятников переименовано в Площадь примирения. В 1998 г. там было открыто немецкое военное кладбище, в 2018 г. — мемориал жертвам коммунизма, а в 2022 г. — ликвидированы памятные таблички, посвященные частям Красной Армии.
Латвия
В соседней Латвии ожесточенные дебаты продолжает вызывать ежегодный марш, который проводится 16 марта в честь солдат Латышского легиона СС. Впервые мероприятие состоялось еще в 1990 г. (планировалось в 1989 г., но было предотвращено милицией) и со временем стало очередным символом борьбы за отделение от СССР и днем памяти репрессированных, депортированных, боровшихся с советской властью уже после войны. Хотя день не был объявлен официальным праздником, в 1990-х гг. шествие не обходилось без участия ряда членов высшего политического истеблишмента Латвии и его негласной поддержки. Поворотным стал 1998 г., когда латвийский Сейм проголосовал за придание 16 марта статуса официального дня памяти на фоне недавних протестов русскоязычных пенсионеров и обострившегося кризиса в российско-латвийских отношениях. Тем не менее, учитывая негативную реакцию евроатлантических структур, куда Рига тогда стремилась, в 2000 г. официальный статус был упразднен, а марши запрещены. Однако с 2006 г. по инициативе ультраправых консервативных партий и движений шествия возобновились, а в 2010 г. запрет был снят [6]. Ежегодные мероприятия осуждались ООН, Европарламентом и Еврокомиссией, хотя в последние годы они утратили былую массовость и потеряли политическую поддержку.
Перенос Бронзового солдата
Ввиду законодательного закрепления «незаконности» нахождения в составе СССР советское монументальное наследие, посвященное Второй мировой войне, рассматривалось в комплексе политики преодоления прошлого. Одним из поворотных моментов стали события 2007 г. вокруг переноса таллинского памятника советским воинам, известного как Бронзовый солдат, и располагавшихся рядом с ним могил. Последующие беспорядки повлекли не только общественное обсуждение и научные диспуты вокруг советских монументов, но и вызвали дискуссии о взаимоотношениях местных властей и русскоязычного сообщества (часть которого в Эстонии и Латвии не имеет полноценного гражданства), а также его сплоченности и политической организации вокруг любого физического воплощения советского прошлого [7]. Рассмотрение узкоспециализированных исторических вопросов, подобно местам сражений, количеству погибших, местам захоронений, отошли на второй план, а заступничество за символику прошлых времен стало восприниматься как работа на враждебные силы (подразумевается РФ), ведение гибридной войны и подрывной деятельности.
Степень ожесточенности противодействия советскому наследию со стороны Таллина, Риги и Вильнюса определялась динамикой отношений с Москвой. Кризис на Украине в 2014 г. обострил противоречия России с Западом и отразился на исторической политике стран Балтии (стали проводить прямые параллели между событиями в Крыму и инкорпорацией Прибалтики в СССР в 1940 г.), но массового «памятникопада» тогда не последовало. Правительства трех стран усилили обвинения в адрес России в связи с ее якобы планами «захвата Балтии» и отстаиванием «сталинской версии» истории. В 2020 г., в год 75-летия окончания войны, Эстония, Латвия и Литва ограничились резолюциями с призывами «оказать сопротивление проводимому Российской Федерацией историческому ревизионизму и распространяемой ею дезинформации», статьей глав МИД в немецкой Frankfurter Allgemeine Zeitung с обвинениями в «манипуляции историей» и заявлением президентов, в котором отмечалось, что балтийские государства не обрели, а утратили свободу после окончания Второй мировой войны, и на смену одному тоталитарному режиму пришел другой.
Степень ожесточенности противодействия советскому наследию со стороны Таллина, Риги и Вильнюса определялась динамикой отношений с Москвой. Кризис на Украине в 2014 г. обострил противоречия России с Западом и отразился на исторической политике стран Балтии (стали проводить прямые параллели между событиями в Крыму и инкорпорацией Прибалтики в СССР в 1940 г.), но массового «памятникопада» тогда не последовало. Правительства трех стран усилили обвинения в адрес России в связи с ее якобы планами «захвата Балтии» и отстаиванием «сталинской версии» истории. В 2020 г., в год 75-летия окончания войны, Эстония, Латвия и Литва ограничились резолюциями с призывами «оказать сопротивление проводимому Российской Федерацией историческому ревизионизму и распространяемой ею дезинформации», статьей глав МИД в немецкой Frankfurter Allgemeine Zeitung с обвинениями в «манипуляции историей» и заявлением президентов, в котором отмечалось, что балтийские государства не обрели, а утратили свободу после окончания Второй мировой войны, и на смену одному тоталитарному режиму пришел другой.
6. Vieda Skultans. Remembering to Forget: Commemoration of Atrocities in the Baltic States. // Central Europe Volume 12, 2014. Pp. 32-46.
7. Brüggemann, K., Kasekamp, A. 2008, The Politics of History and the “War of Monuments” in Estonia, Nationality Papers, vol. 36, №3, pp. 425–448; Tamm, М. Monumentaalne ajalugu. Esseid Eesti ajalookultuurist, Loomingu Raamatukogu. Tallinn: SA Kultuurileht, № 28—30, 2012; Zelče, V. 2010, The Texture of Memory. World War II Monuments in the Baltic States, Rīga, ASPRI, 40 с.
Радикализация политики памяти
После начала специальной военной операции на Украине в феврале 2022 г. историческая политика стран Балтии заметно радикализировалась ввиду резкого ухудшения отношений с Россией. Эстония, Латвия и Литва однозначно поддержали Украину, на государственном уровне усилили нарратив о якобы последующем силовом захвате Прибалтики, запретили публичные собрания, выражение поддержки и демонстрацию российской символики. Принимая во внимание тот факт, что монументальные объекты, посвященные Второй мировой войне, ассоциируются не только с историческими событиями, но и отношениями с современной Москвой и существованием местных русскоязычных общин, Таллин, Рига и Вильнюс принялись за окончательное «очищение» общественного пространства от советского наследия.
Wojsyl / Wikipedia.org, Мемориал на Антакальнисском кладбище, Литва
В Эстонии в ноябре 2022 г. рабочая группа при Госканцелярии Эстонии подготовила список памятников, разделив их на две категории — «красный монумент» (punamonument) и «нейтральный памятник» (neutraalne hauatähis), постановив, что «красные», которые составили 77%, должны быть убраны или перестроены в «нейтральные». Впоследствии парламентом были внесены изменения в эстонский Строительный кодекс, которые предполагают, что «открытые для публичного обзора части здания, монумент, скульптура, памятник или другие сооружения не должны разжигать вражду, а также поддерживать или оправдывать оккупационный режим, совершение акта агрессии, геноцида, преступления против человечности или военного преступления», но на уровне президента закон был отвергнут. Все братские могилы советских воинов были исключены из эстонского Государственного регистра памятников культуры Эстонии, они охраняются согласно закону о защите воинских захоронений. В июне 2022 г. в Латвии принят закон «О запрете экспонирования объектов, прославляющих советский и нацистский режимы, и их демонтаже на территории Латвийской Республики», в Литве в мае 2023 г. вступил в силу закон «о десоветизации общественных пространств». Данная политика затронула также воинские захоронения и объекты, посвященные рабочему движению и борьбе большевиков за власть в период распада Российской империи. Среди наиболее нашумевших случаев — демонтаж танка Т-34 в эстонской Нарве, где большинство населения русскоязычное, мемориального комплекса освободителям Риги в Парке Победы, центром которого являлась монументальная 79-метровая колонна, увенчанная золотыми пятиконечными звездами, и мемориального ансамбля советским воинам на Антакальнисском кладбище в Вильнюсе.
Заключение
Заключение пакта Молотова — Риббентропа представляется ключевым событием в исторической политике стран Балтии и соседней Польши, поскольку ими это трактуется как потеря независимости и первый шаг ко Второй мировой войне. Нарратив о «советской оккупации» и приравнивание советского и нацистского режимов используются как способ дистанцироваться от схватки двух крупнейших европейских держав того времени, «обнулить» период нахождения в составе СССР, отделить коренных жителей от переехавших в Прибалтику в советское время и их потомков, подчеркнуть, что эстонцы, латыши и литовцы одинаково пострадали как от СССР, так и от Третьего Рейха.
Трагедия Второй мировой войны не отрицается, но постоянно соседствует с напоминаниями о советизации балтийских республик. Неразрывно связаны эти вопросы и с положением русскоязычного населения, часть которого протестовала против выхода из СССР, не приняла новые исторические парадигмы, а также оказалась в когорте «неграждан» в Эстонии и Латвии. Другой цвет паспорта объяснялся «незаконностью» въезда в Эстонию и Латвию в советское время, поскольку это было сделано без ведома правительств в изгнании, продолжавших традицию республик до присоединения к СССР. Для приехавших на работу в Эстонскую и Латвийскую ССР и осевших там в советское время монументальные воплощения этой эпохи играли первостепенную роль в самоидентификации и исторической памяти, а иные формы государственного правления рассматривались как враждебные и сепаратистские. Ввиду сопротивления этой значительной части населения историческая политика в Эстонии и Латвии нуждалась в большей поддержке со стороны правительства и значительном финансировании, тогда как в соседней этнически однородной Литве не наблюдается острой нужды в консолидации общества, и политика памяти сосредоточена скорее на противостоянии Польше и Беларуси в контексте своей версии истории Великого княжества Литовского. Тем не менее антикоммунистическая историческая линия остается важнейшим политическим связующим звеном стран Балтии, определяющим их законодательное оформление, историческую преемственность с досоветскими республиками, а также их приоритет евроатлантической интеграции и разрыв связей с Россией.
Политика памяти балтийской элиты относительно советских памятников во многом зависела от степени конструктивности отношений с Россией, которые сейчас переживают самый сложный этап за всю постсоветскую историю, а также взаимодействия с западными союзниками, которые, признавая факт «советской оккупации», не готовы были принять героизацию личностей и воинских формирований, связанных с Третьим Рейхом. На волне шока от спецоперации на Украине и резкого всплеска антироссийских настроений странам Балтии удалось на законодательном уровне заложить основу для окончательного сноса всех советских монументов, а тренд на обвинения России в фальсификации истории рискует стать уже общеевропейским, о чем говорит принятая в январе 2025 г. резолюция Европарламента с упреками в адрес Москвы в манипуляциях историческими фактами, в том числе относительно пакта Молотова — Риббентропа, для достижения геополитических целей.
Трагедия Второй мировой войны не отрицается, но постоянно соседствует с напоминаниями о советизации балтийских республик. Неразрывно связаны эти вопросы и с положением русскоязычного населения, часть которого протестовала против выхода из СССР, не приняла новые исторические парадигмы, а также оказалась в когорте «неграждан» в Эстонии и Латвии. Другой цвет паспорта объяснялся «незаконностью» въезда в Эстонию и Латвию в советское время, поскольку это было сделано без ведома правительств в изгнании, продолжавших традицию республик до присоединения к СССР. Для приехавших на работу в Эстонскую и Латвийскую ССР и осевших там в советское время монументальные воплощения этой эпохи играли первостепенную роль в самоидентификации и исторической памяти, а иные формы государственного правления рассматривались как враждебные и сепаратистские. Ввиду сопротивления этой значительной части населения историческая политика в Эстонии и Латвии нуждалась в большей поддержке со стороны правительства и значительном финансировании, тогда как в соседней этнически однородной Литве не наблюдается острой нужды в консолидации общества, и политика памяти сосредоточена скорее на противостоянии Польше и Беларуси в контексте своей версии истории Великого княжества Литовского. Тем не менее антикоммунистическая историческая линия остается важнейшим политическим связующим звеном стран Балтии, определяющим их законодательное оформление, историческую преемственность с досоветскими республиками, а также их приоритет евроатлантической интеграции и разрыв связей с Россией.
Политика памяти балтийской элиты относительно советских памятников во многом зависела от степени конструктивности отношений с Россией, которые сейчас переживают самый сложный этап за всю постсоветскую историю, а также взаимодействия с западными союзниками, которые, признавая факт «советской оккупации», не готовы были принять героизацию личностей и воинских формирований, связанных с Третьим Рейхом. На волне шока от спецоперации на Украине и резкого всплеска антироссийских настроений странам Балтии удалось на законодательном уровне заложить основу для окончательного сноса всех советских монументов, а тренд на обвинения России в фальсификации истории рискует стать уже общеевропейским, о чем говорит принятая в январе 2025 г. резолюция Европарламента с упреками в адрес Москвы в манипуляциях историческими фактами, в том числе относительно пакта Молотова — Риббентропа, для достижения геополитических целей.
Проект подготовлен редакцией сайта РСМД. В оформлении страниц использованы фотографии фотоагентств DPA, ТАСС, РИА Новости