Распечатать Read in English
Оценить статью
(Голосов: 14, Рейтинг: 4.36)
 (14 голосов)
Поделиться статьей
Виталий Швыдко

К.э.н., зав. сектором экономики и политики Японии ИМЭМО РАН, эксперт РСМД

Асимметрия взглядов и интересов двух сторон применительно к диалогу на высоком уровне существенно ограничивает и его возможности, и его текущий эффект. По мере накопления опыта и продолжительности российско-японского диалога связанные с ним ожидания неизбежно уменьшаются.

Дальнейшее развитие отношений с Японией Москва видит в расширении контактов и обменов — экономических, гуманитарных и даже военных, но без увязки с какими-либо политическими условиями или обязательствами со стороны России. Проблема территориального размежевания с Японией в глазах Москвы выглядит решенной ходом истории, и речь может идти только об условиях использования тех или иных территорий без изменения статус-кво.

Политическое давление в направлении настойчивого «окучивания» японского и китайского бизнеса с прицелом на форсированный «разворот на Восток» в последнее время явно ослабло. Москве от Токио нужно более или менее открытое признание новых мировых реалий — крушения модели миропорядка, при которой роль разработчика и толкователя правил игры в мировой политике принадлежала США и проатлантически настроенной части европейских элит.

Визит в Москву японского премьер-министра С. Абэ в конце апреля прошел относительно спокойно, не вызвав особого ажиотажа ни в российских, ни в японских медиа. В отличие от визита в Японию президента В. Путина в 2016 г., который до этого неоднократно откладывался и подспудно увязывался с возможностью неких прорывных решений, апрельская поездка японского премьера в Москву рассматривалась как очередной раунд длительного диалога на высшем уровне, посвященный обсуждению скорее рабочих, чем принципиально спорных вопросов. Соответственно, в этот раз не было ни предварительных консультаций, которые были бы окутаны завесой тайны, ни драматически закрученной интриги с неизвестным финалом. Весь процесс укладывался в общее русло той ситуации, которая сложилась в российско-японских отношениях в последние годы.

Тем, кто следит за этими отношениями, очевидно видна присущая им определенная асимметричность позиций и интересов их участников. С одной стороны, для японского политического истеблишмента в центре дипломатической игры был и остается вопрос о территориальном разграничении на Курильских островах, который с японской стороны выглядит как проблема утраченных в результате войны с Советским Союзом в 1945 г. «северных территорий». Даже если это и не произносится вслух (как в случае с известным «планом содействия» из восьми пунктов, выдвинутым в 2016 г. японским премьером), в сознании японских политиков присутствует негласная увязка любых предпринимаемых шагов с решением в перспективе «территориального вопроса» в таком формате, который устроил бы основные силы в Японии.

В последнее время значимость, сравнимую с темой «северных территорий», приобретает также вопрос позиции России по двум проблемам, которые Токио рассматривает как главные военные угрозы своей безопасности. Речь идет о ракетно-ядерной программе Пхеньяна и шагах КНР по утверждению посредством политики «свершившихся фактов» своего физического контроля над спорными участками Восточно-Китайского и Южно-Китайского морей.

Российское руководство заинтересовано скорее в минимизации места, которое названные вопросы занимают в повестке российско-японских переговоров. Москва меньше всего хотела бы выглядеть союзником Японии в ее потенциальном конфликте с КНДР или КНР, особенно если он выльется в некие вооруженные акции. И если в отношении Северной Кореи российский МИД еще готов выражать публичное неодобрение конкретных действий ее руководства и предупреждать его о возможных негативных последствиях, то давать лишний повод для ссоры с китайским руководством в его планы не входит. А проблема территориального размежевания с Японией в глазах Москвы выглядит решенной ходом истории, и речь может идти только об условиях использования (в том числе совместного) тех или иных территорий без изменения статус-кво в отношении суверенного контроля над ними.

Москва меньше всего хотела бы выглядеть союзником Японии в ее потенциальном конфликте с КНДР или КНР, особенно если он выльется в некие вооруженные акции.

Дальнейшее развитие отношений с Японией Москва видит в расширении контактов и обменов — экономических, гуманитарных и даже военных, но без увязки с какими-либо политическими условиями или обязательствами со стороны России. В том числе (и даже в особенности) это относится к экономическим проектам и сделкам, которые Москва рассматривает как чисто коммерческие предприятия, не являющиеся ни помощью России, ни политическими шагами навстречу ей со стороны Японии. Не говоря уже о том, чтобы рассматривать предлагаемые планы «содействия» как своего рода авансовый платеж за будущие политические уступки. Скорее наоборот, участие японских компаний в хозяйственной деятельности на российской территории видится Москве как результат собственной доброй воли в виде предоставления соседям доступа к использованию российских природных и человеческих ресурсов.

Участие японских компаний в хозяйственной деятельности на российской территории видится Москве как результат собственной доброй воли в виде предоставления соседям доступа к использованию российских природных и человеческих ресурсов.

Основной интерес Москвы лежит в политической области. От Токио ей нужно в первую очередь более или менее открытое признание новых мировых реалий — крушения той модели миропорядка, при которой роль разработчика и толкователя правил игры в мировой политике принадлежала США и проатлантически настроенной части европейских элит. Соответственно, российское руководство хотело бы, чтобы своими действиями Япония продемонстрировала, что признает за ним право действовать в международной политике в соответствии с его собственными представлениями о справедливости и легитимности, в том числе без оглядки на позицию партнера Японии по военно-политическому альянсу.

Именно эта асимметрия взглядов и интересов двух сторон применительно к диалогу на высоком уровне существенно ограничивает и его возможности, и его текущий эффект. Да, сам факт такого диалога важен, причем для обеих сторон. Он придает им (в том числе в их собственных глазах) большую значимость в качестве субъектов, а не объектов мировой политики; способствует демонстрации лидерских качеств и позволяет лишний раз заявить свои позиции по проблемам национального и глобального масштаба. Однако по мере накопления опыта и продолжительности такого диалога связанные с ним ожидания неизбежно уменьшаются, закономерно снижая при этом и интерес к нему со стороны медиа и экспертного сообщества.

Судя по всему, японский премьер уже начинает ощущать на себе негативные последствия такого рода психологической усталости общественности от перманентных обещаний результатов, которые все больше кажутся малозначимыми или даже вовсе эфемерными. Критические высказывания в адрес его дипломатии на российском направлении стали звучать чаще, хотя и в аккуратной форме. Руководители компаний намекают, что по политическим соображениям от них требуют продемонстрировать гораздо больший интерес к российским проектам, чем тот, что может быть оправдан их долгосрочными бизнес-стратегиями. Политические обозреватели делают акцент на том, что позиция российского руководства по наиболее важным для японского общественного мнения вопросам если и изменилась, то не в благоприятную для Японии сторону. Там же, где на первый взгляд есть позитивные сдвиги, существует немало подводных камней и ловушек, на которые сознательно закрываются глаза.

«Личная» дипломатия, в эффективность которой С. Абэ публично никогда не сомневался, очевидно, проявляет свою ограниченность. Она оказалась во многом неэффективной и в отношении новой американской администрации, несмотря на поспешность, с которой к ней попытался обратиться японский премьер, не ставший даже дожидаться официальной инаугурации Дональда Трампа. Также и в отношении президента В. Путина претензии С. Абэ на личные и доверительные отношения (нехарактерные для японской дипломатии «простые» обращения, публичные заверения в неформальной дружбе и др.) не привели к каким-либо существенным изменениям в позиции российского президента по принципиальным вопросам.

Однако дело не только в чрезмерном упоре на личные отношения, роль которых в международной политике не стоит переоценивать. Нельзя не видеть, что и объективная заинтересованность Москвы в дальнейшем «торге» с Японией продолжает снижаться.

Политико-экономическая мотивация — преодоление воздействия западных санкций — постепенно уменьшается. Санкции коллективного Запада против России в ключевых для Москвы областях понемногу размываются и так, без особых маневров с Японией. Поставки российского природного газа в Европу прошедшей зимой достигли исторических максимумов. Подготовительные работы по проекту «Северный поток-2» продолжаются, несмотря на протесты Польши и стран Балтии: совсем недавно, 24 апреля 2017 г., «Газпром» объявил о подписании соглашения с пятью западными компаниями о финансировании 50% предполагаемых затрат на строительство (9,5 млрд евро) и рассчитывает завершить его уже к 2019 г. Периодически «пробрасывается» информация о возможности реанимации проекта «Южный поток», а перспективы возобновления работ по «Турецкому потоку» выглядят все более реальными.

Все это уже привело к тому, что необходимость скорейшего наращивания поставок российского газа в восточном (азиатском) направлении воспринимается как менее настоятельная. Соответственно, политическое давление в направлении настойчивого «окучивания» японского и китайского бизнеса с прицелом на форсированный «разворот на Восток» в последнее время явно ослабло.

В отношении президента В. Путина претензии С. Абэ на личные и доверительные отношения не привели к каким-либо существенным изменениям в позиции российского президента по принципиальным вопросам.

Демонстрация статуса российского президента как политически важного партнера западных лидеров, равного им по статусу и международному весу, также утрачивает актуальность на фоне их периодических заявлений, пусть и вынужденных, что без участия российского руководства невозможно стабилизировать на длительную перспективу ситуацию в большинстве взрывоопасных и потенциально опасных конфликтных зонах.

Экономическая заинтересованность российского руководства во встречных шагах японского бизнеса также достаточно ограниченна. Возможности экономического сотрудничества, в частности на российском Дальнем Востоке, не таковы, чтобы сотворить новое «экономическое чудо», а действенность ограниченных финансовых «инъекций» японского капитала не сравнима с масштабом проблем, которые могут быть решены только путем фундаментального оздоровления российского экономического механизма.

В этих условиях дальнейшее сближение позиций России и Японии по основным проблемам, которые реально разделяют политиков и общественность двух стран, возможно только в длительной перспективе и на основе широкого диалога с учетом всех осложняющих его обстоятельств и объективных сложностей.

(Голосов: 14, Рейтинг: 4.36)
 (14 голосов)

Прошедший опрос

  1. Какие угрозы для окружающей среды, на ваш взгляд, являются наиболее важными для России сегодня? Отметьте не более трех пунктов
    Увеличение количества мусора  
     228 (66.67%)
    Вырубка лесов  
     214 (62.57%)
    Загрязнение воды  
     186 (54.39%)
    Загрязнение воздуха  
     153 (44.74%)
    Проблема захоронения ядерных отходов  
     106 (30.99%)
    Истощение полезных ископаемых  
     90 (26.32%)
    Глобальное потепление  
     83 (24.27%)
    Сокращение биоразнообразия  
     77 (22.51%)
    Звуковое загрязнение  
     25 (7.31%)
Бизнесу
Исследователям
Учащимся