«Инда взопрели озимые.
Рассупонилось солнышко,
расталдыкнуло лучи свои по белу
светушку…».
И.Ильф, Е.Петров
«Золотой теленок».
Политический ландшафт Ближнего Востока напоминает сегодня вспаханное и частично засеянное по передовым технологиям поле. В центре, на пойменных Нильских лугах, уже густо зеленеет. Правда, пока не ясно, что всходит – полезные демократические злаки или салафистские сорняки.
В Магрибе, в краю, где заходит солнце, посевная проведена выборочно, на двух контрастных делянках, но с похожими результатами. Зеленый цвет преобладает и в Ливии, и в когда-то бело-голубом Тунисе, но это уже цвет не «Зеленой книги» или зонтиков для туристов на острове Джерба, а исламистских головных повязок. Раскрепощенные жители Бенгази начали строительство новой жизни с обсуждения животрепещущей проблемы сексуальных меньшинств, причем кардинально разошлись в оценках с толерантной Европой. Представителей гей-сообщества, судя по всему, еще не скоро будут избирать в парламенты арабских стран. Тревожный признак.
В Машраке, в той стороне, где восходит солнце, пейзаж не столь идиллический. В Ираке посевам демократии приходится пробиваться сквозь заасфальтированную гусеницами американских танков скудную почву. Бейрут и Дамаск – прифронтовые города, вокруг которых земля вздрагивает от взрывов. В Йемене, стране сказок 1001 ночи, глинобитных небоскребов Шибама и Сейюна, уже горит, шипя и разбрасывая искры, бикфордов шнур бомбы, подведенной под грузное здание племенной демократии монархий Арабского (Персидского) Залива.
А под боком, на том берегу Персидского (Арабского) Залива – Иран, страна победившего демократического исламизма (шиизма).
А чуть севернее – Турция, страна победившей исламской (суннитской) демократии, островок стабильности на краю вздыбленного, бурлящего региона.
А еще дальше – Афганистан, со стороны которого тянет порохом и опиумом. И тоже гремят взрывы.
И общее во всей этой картине только одно – тревожно сгущающийся зеленоватый мрак гражданских войн и революций.
Раздвоение реальности
Странноватое начало для статьи на серьезную тему?
Возможно.
Но не более странное, чем тот феномен, который мы наблюдаем сегодня на Ближнем Востоке. «Арабская весна», еще вчера так много обещавшая миру, вдруг споткнулась в Ливии, забуксовала в Сирии. А затем жизнь вступила в противоречие с нашими представлениями о ней. На парламентских выборах вдруг стали побеждать не совсем те или совсем не те. Демократически избранное руководство богатой нефтью Киренаики решило отделиться от братьев по оружию в Триполи. Вряд ли это, кстати, оздоровит обстановку и в Ираке, чисто условно остающемся единым государством.
Дальше – больше. Глубокую трещину по линии сунниты–шииты дало единство Лиги арабских государств. Как следствие, умеренные и радикалы в арабском мире начали меняться местами. Миролюбивые сунниты Залива сегодня открыто поддерживают удар по радикально-шиитскому Ирану.
В общем все смешалось в арабском доме. И невозможно уже отличить бунт от революции, умеренных от радикалов, гуманитарные интервенции от подрывных акций в отношении законно избранных правительств.
В таких, мягко говоря, неординарных условиях на ум приходят цитаты, скорее, из работ И. Ильфа и Е. Петрова, чем З. Бжезинского и Ф. Фукуямы.
Впрочем, относительно Фукуямы мы погорячились. В замечательной статье «Будущее истории», опубликованной в январском номере журнала «Россия в глобальной политике», он сформулировал два тезиса, затрагивающих, как нам кажется, весьма существенные характеристики алгоритмов, по которым формируется новая реальность в арабском мире. Первый тезис – на этапе длительной трансформации, в которую вступает регион, мобилизационные функции, которые в аналогичных исторических условиях в Европе выполнял национализм, на Большом Ближнем Востоке возьмет на себя религия. Второй – в работающей рыночной экономике и демократия становится товаром.
Идеи, высказанные Фукуямой, как всегда, не бесспорны. Но тем и хороши. Давно пора было попытаться «примерить» события, происходящие в арабском мире, к опыту и логике мирового исторического процесса (а это в принципе расширяет возможности прогнозирования их дальнейшего развития). В первую очередь, это относится к трактовке Фукуямой парадокса перехвата инициативы на Ближнем Востоке исламистами. Логика такова: в основе системы международных отношений в Европе с 1648 г. (Вестфальский мир) лежал принцип уважения суверенитета наций-государств. В современных же условиях в связи с простимулированной той же Европой (после создания ЕС) эрозией понятия суверенитета и универсализации проблематики прав человека в роли ускорителя модернизационной трансформации арабского мира может выступать религия, в том числе и ислам.
В целом складывается впечатление, что в ближневосточном варианте уравнения «суверенитет – демократия» общим знаменателем (примирителем) может выступить ислам. Но при условии, что нынешние трения между суннитами и шиитами не приобретут хронического характера с политическими подтекстами.
Фукуяма правильно отмечает, что различий между двумя направлениями в исламе значительно меньше, чем догматических и обрядовых расхождений между католиками и протестантами. Но Европа сумела завершить войны Контрреформации двойной договоренностью: в Мюнстере – по политическим вопросам, а в Оснабрюке – по вопросам религиозной терпимости. Это, собственно, и сделало Вестфальский мир исходной точкой в создании современной Европы как демократического содружества наций, сформировавших базовые принципы международного права, которые со временем стали универсальными.
Большому Ближнему Востоку нужен свой Вестфальский мир.
В условиях «арабской весны», обострившей проблемы этнических и религиозных меньшинств, договоренности о межконфессиональном modus vivendi, причем, возможно, более широкого формата, становятся важнейшей предпосылкой продвижения процесса демократизации. И связанного с ним общего оздоровления региональной обстановки. Разумеется, речь идет, скорее, о процессе, чем о результате.
Сирийский узел
В логике развития региональной ситуации кризис в Сирии, стране с преимущественно суннитским населением, в которой у власти находится шиитское (алавитское) меньшинство, стал очередным плацдармом, на котором столкнулись принципы национального суверенитета и демократии. Его особенностью является активная вовлеченность в сирийские дела – по разные стороны баррикад – Ирана и Турции, которые многими воспринимаются в качестве неформальных лидеров шиитского и суннитского направлений в исламе.
На раннем этапе «арабской весны» это даже спровоцировало разговоры о некоем «треугольнике» региональных держав с возможной радикальной программой. Однако впоследствии Турция, еще недавно поддерживавшая продуктивный диалог с Дамаском, решительно солидаризировалась с оппонентами режима Б. Асада, и спекуляции на тему оси Тегеран–Дамаск–Анкара потеряли актуальность.
Конечно, для Ирана баасистский режим в Сирии, последний бастион арабского национализма, остается важным союзником. Но это тактический союз, своего рода брак по расчету. Обе страны объединяет, прежде всего, схожесть подходов к региональной повестке дня, главным приоритетом в которой для Дамаска является освобождение оккупированных Израилем Голанских высот. Отсюда – стремление проводить самостоятельную политику, неприятие внешнего диктата. В понимании же вектора развития (теократия или светское государство) различия между Дамаском и Тегераном весьма существенны.
Зигзаги линии Турции в сирийских делах (как и в целом характер ее региональной политики) предопределены комплексом внутренних и внешних, нередко разнонаправленных факторов. Среди них – исторически непросто сложившиеся отношения с соседями, наличие в пограничных с Сирией районах 12-миллионного алавитского меньшинства, курдский и туркоманский факторы, соображения блоковой солидарности с союзниками по НАТО, понимание безальтернативности демократической трансформации в регионе. Подходы Турции формируются в зависимости от динамики изменений этих факторов.
В ситуации вокруг Сирии Турция в силу двойственности своей евразийской, «демоисламистской» самоидентификации вынуждена совершать сложное маневрирование с целью избежать главной угрозы – непосредственной вовлеченности в возможную силовую акцию против Ирана. Это, однако, не только не снижает, но и, возможно, увеличивает посреднический потенциал Анкары.
В сложившихся условиях именно Турция с ее растущим авторитетом в регионе и в мире способна выступить в роли посредника между шиитами и суннитами, Ираном и «заливниками», в первую очередь, Саудовской Аравией, хранительницей главных исламских святынь. Благоприятные возможности для этого открывает миссия К. Аннана, выступающего спецпредставителем и ООН, и ЛАГ в Сирии.
Аргументы против такого поворота событий понятны. Очевиден и накал антииранских настроений в Заливе, причем для этого есть определенные основания. Но не менее очевидно и то, что эскалация напряженности вокруг Ирана и Сирии подводит мир к опасной черте.
Пора останавливаться.
В этих двух словах – смысл позиции России в нынешнем кризисе вокруг Сирии. Отстаивая ее, нам порой приходится идти против течения, выступая в качестве конструктивного оппонента линии наших партнеров в США и Евросоюзе. Но, может быть, именно в этих острейших дискуссиях и зарождается тенденция к демократизации международных отношений, внедрению в практику межгосударственного общения принципов плюрализма, которые приобрели универсальный характер на национальном уровне.
Россией накоплен многовековой опыт компромиссного урегулирования межэтнических и межконфессиональных противоречий. Наша позиция по кризисам вокруг Ирана и Сирии впитала в себя генетическую память о Кавказских войнах XIX века, участии в «Большой игре» на Среднем Востоке, афганской эпопее, двух чеченских войнах последнего времени и многом другом. Мы побеждали в войнах и проигрывали их, поэтому знаем, что в исторической перспективе использование силы – это способ не решения проблем, а капитуляции перед ними.
Семена демократии непременно дадут всходы на Ближнем Востоке, если мы сами не будем мешать процессу их созревания.
