Закон о национальной безопасности КНР 2015 года в контексте региональной безопасности: возможности или угрозы?

     1 июля 2015 года в Китае, Постоянным Комитетом Всекитайского собрания народных представителей (ПК ВСНП) был принят Закон о национальной безопасности, пришедший на смену Закона КНР о контрразведке 1993 года. Таким образом, закон 2015 года, по сути, является первым законом подобного рода в Поднебесной.

 

   Это вызвало очень бурную реакцию мировой общественности, и, прежде всего, западных СМИ. Внимание к этому событию было значительно большим, чем к Саммитам БРИКС и ШОС в Уфе, которые на тот момент только должны были состояться 8-10 июля. Так CNN, вышло со следующим заголовком: «Почему новый закон о безопасности коммунистической партии – это плохие новости для Китая». И далее идут рассуждения о том, что в законе происходит подмена понятия «национальная безопасность» понятием «поддержание монополии партии на власть». Здесь же CNN вспоминает о всех правозащитниках, которые сидят в китайских тюрьмах и об усилении борьбы с инакомыслием при Си Цзиньпине. Особую обеспокоенность на Западе вызвала статья 25 закона, в которой говориться об информационной безопасности, киберугрозах, о предотвращении кибератак и т.д. Западные компании, работающие в Китае, опасаются, в силу неопределенности формулировок закона, что им придется раскрывать свою коммерческую информацию и что китайские правительство будет активнее вмешиваться в их деятельность [9].

 

       Французская «The Guardian» значительно более умерена в оценках, однако тоже не избежала критики закона. Так, издание отмечает, что в законе нет четких определений, какие конкретные действия будут представлять собой угрозу государственной безопасности. Также, говориться о том, что закон снижает потенциал гражданского общества для критики правительства. Французское издание обращает внимание и на то, что закон не будет действовать в Гонконге и Макао. Однако эти территории упомянуты в законе и, по мнению экспертов, это сделано для того, чтобы оказать давление и они приняли свои аналогичные законы [4]. 

 

        Практически все западные СМИ отмечают наличие возможностей у государства после принятия закона для еще большего ограничения прав и свобод граждан.

 

   Однако, для того, чтобы действительно разобраться в причинах происходящих изменений в правовом поле Китая, необходимо обратиться к чуть более раннему периоду.

 

    В 2011 году администрацией президента США Барака Обамы, в виду опасений чрезмерного усиления Китая в регионе, было принято решение реанимировать свои сильные позиции в АТР. Было объявлено о «возвращении США в Азию». И американцы действительно активизировались [1]. Стали более тесными контакты с традиционные союзниками в регионе, все чаще стали проводиться военные учения, несколько раз прозвучали заявления о скором создании системы ПРО на территории Японии, Южной Кореи и Филиппинах. Так,  16 ноября 2011 г. Хиллари Клинтон подписала с филиппинским министром иностранных дел А. дель Розарио Манильскую декларацию. В декларации говорилось, что обе страны разделяют «общий интерес в поддержании свободы судоходства, беспрепятственной законной торговли» и придерживаются «основанного на правилах подхода к разрешению конкурирующих претензий в отношении приморских районов посредством мирного, кооперационного, многостороннего и дипломатического процессов в рамках международного права» [3]. 19 ноября 2011 года, впервые приняв участие в Восточноазиатском саммите, Барак Обама заявил: «Хотя мы и не являемся участниками спора в Южно-Китайском море и не принимаем чью-либо сторону, мы придаем очень большое значение морской безопасности в целом и разрешению споров в Южно-Китайском море в частности – как тихоокеанская держава, как морское государство, как торговая нация и как гарант безопасности в Азиатско-Тихоокеанском регионе» [6]. Далее, министр обороны США Л. Панетта на Диалоге по безопасности «Шангри-ла» в Сингапуре в июне 2012 года заявил о намерении Пентагона сконцентрировать до 60% всех сил и средств ВМФ США на Тихом океане к 2020 г. [8]. Также, в ноябре 2011 г. было объявлено о запуске крупного экономического интеграционного проекта под названием «Тихоокеанское партнерство» («Trans-Pacific Partnership»). Цель проекта – создание в АТР преференциального торгового режима на базе многостороннего торгового соглашения с участием Австралии, Новой Зеландии, Малайзии, Брунея, Сингапура, Вьетнама, Чили и Перу (без участия КНР) [7]. И все это только за один год. Далее, после предвыборного года, активность США несколько снизилась, но логика действий осталась прежней и такой же прямолинейной.

 

     Кульминацией данных действий Вашингтона стала новая стратегия национальной безо пасности США от февраля 2015 года [5]. Среди всех регионов мира на первое место (в том числе и по важности) США поставили АТР. Даже Европа расположилась всего лишь на втором месте. И текст по этому региону в стратегии очень красноречивый. Отмечая важность двусторонних отношений с Китаем и роль Поднебесной в развитии региона, Вашингтон отмечает обеспокоенность военной модернизацией в Китае, а также усилением китайского военного присутствия в регионе. США в стратегии обещают тщательно следить за всеми военным приготовлениями Китая. А далее следует уже прямое обвинение Китая в многочисленных кибератаках на США, причем как со стороны коммерческих предприятий, так и стороны правительства. Также Вашингтон обещает вывести на новый уровень свои союзнические отношения со странами ЮВА – Вьетнамом, Тайландом, Филиппинами; а также с Японией, Южной Кореей и Австралией [5].

 

     Помимо этого, в 2015 году увидел свет обстоятельный американский отчет конгрессу почти на 100 страницах о событиях в сфере безопасности и военных приготовлениях в Китае.

 

      КНР, уже далеко не такой слабый, как еще 5 лет назад, очень остро реагирует на такую критику. И закон о национальной безопасности 2015 года стал, в том числе, и своеобразным ответом на американскую риторику. Закон, в первую очередь, направлен вовне (на международную аудиторию), а не на внутреннего потребителя. Он должен продемонстрировать всему миру, что Пекин не собирается сдаваться на милость победителю и будет отстаивать свои национальные интересы в «домашнем» для себя регионе Восточной Азии.

 

     В законе, действительно, очень общие и абстрактные формулировки (которые можно по-разному интерпретировать). Однако, это уже можно назвать частью китайской законодательной традиции. В документе нашли отражение практически все сферы, в которых у Китая есть угрозы национальной безопасности, как традиционные, так и нетрадиционные  - это и терроризм/экстремизм (ст.28), экология (ст.30), энергетика (ст.21), продовольственная безопасности (ст.22), в сфере ядерного оружия и ядерной энергетики (ст.31), информационная безопасность (ст.25). Таким образом предметное поле проблематики безопасности стало значительно более широким в том числе и на законодательном уровне [2].

 

  Статья 25 направлена на обеспечение информационной безопасности, на предотвращение кибератак, незаконного распространения вредной информации, в целом – на развитие информационных технологий и жизненно важной инфраструктуры  в этой сфере [2]. Китай готов защищать свое информационное пространство – и это один из главных посылов данного документа. Будет дальнейшее ужесточение контроля за интернет-пространством, ограничение доступа ко многим западным ресурсами, а также контроль за деятельностью иностранных IT – компаний на территории Китая.

 

     Также в законе четко отмечается, что Китай будет использовать все имеющиеся ресурсы для защиты территориальной целостности (что подразумевает и попытки разрешения вопроса Тайваня, и ужесточение мер по борьбе с сепаратизмом в СУАР).

 

         Прямо говорится об ответственности всех граждан и организаций за нарушения норм и правил обеспечения национальной безопасности, за неоказание помощи компетентным органам и структурам. Прямое упоминание об этом дается китайскими законодателями впервые [2].        

 

     Таким образом, можно сказать, что китайское законотворчество с одной стороны является ответом на американское, а также на все действия США в регионе и намечается дальнейшее усиление политической конфронтации, прежде всего, в Южно-китайском море, а также по линии Пекин-Токио и Пекин-Вашингтон. Уже спустя буквально две недели после принятия китайского закона, в Японии нижней палатой Парламента был принят закон, разрешающий использовать Национальные силы самообороны за пределами страны в боевых действиях (до этого страна восходящего солнца участвовала только в гуманитарных миссиях ООН без права использования оружия). Т.е. началась уже давно ожидаемая трансформация правового поля Японии, в сторону отмены пацифистских положений Конституции. Все это свидетельствует о грядущем изменении обстановки в регионе и об усилении эскалации напряженности в сфере военной безопасности в Восточной Азии.

 

      Также принятие закона в КНР имеет и сугубо практическую плоскость. Необходимо было привезти законодательство в соответствие с международным опытом (Китай был чуть ли не единственной страной, где отсутствовали законодательные акты в этой сфере). Июльский 2015 года закон является одним из нескольких по проблемам безопасности, регулирующим различные стороны и аспекты, и которые будут приняты в течение ближайших 2-3 лет.

 

       Помимо всего прочего, принятие Закона о национальной безопасности КНР -  это свидетельство превращения Китая в новое качество, в глобального игрока (в законе отмечаются как приоритетные такие сферы, как космос, Арктика и Антарктика) в сфере безопасности, политики, экономики и культуры; в игрока, который не собирается быть статистом, а планирует и дальше увеличивать свою роль и влияние на региональном и международном уровне.