Опыт второй чеченской кампании и сегодняшняя «война России против терроризма»

Перевод с англ What the Second Chechen War tells us about Russia’s ‘War on Terror’ today

 

После недавних терактов в Бейруте и Париже, ответственность за которые взяло на себя ИГИЛ, Россия вновь вернулась к антитеррористической риторике, используемой ею для оправдания своего вмешательства в сирийский конфликт. Эта риторика отчетливо перекликается с заявлениями России во время второй чеченской кампании, в которых чеченские боевики причислялись к международным исламистским террористам. Россия в то время надеялась, что ее «война против терроризма» принесет ей стратегические дивиденды и в конечном итоге благотворно скажется на российско-американских отношениях. Надежды не оправдались. Нынешние антитеррористические заявления, сопровождающие ее действия в Сирии, тоже едва ли в долгосрочной перспективе приведут к желаемым результатам.  

 

Москва утверждает, что ИГ угрожает не только своим ближневосточным соседям, но и всему цивилизованному миру. Следовательно, согласно этой логике, нанося бомбовые удары по позициям ИГ в Сирии, Россия противостоит «системной угрозе» от имени международного сообщества. А для того, чтобы добавить убедительности амбициозной российской риторике, государственные СМИ и российские официальные лица (включая самого президента Путина) сравнивают ИГ с нацистским режимом. Москва также приравнивает целый ряд сирийских оппозиционных группировок к военизированным формированиям исламистов экстремистского толка. В течение последних недель Россия неоднократно повторяла, что «умеренных» повстанцев, которых имело бы смысл поддерживать, в Сирии не существует и что членов Свободной сирийской армии ‘нелегко найти’ (хотя недавно появились сообщения о том, что Россия установила диалог с представителями этой организации).

 

Цель такого рода риторики – оправдать действия, направленные на поддержку режима Асада. Российские авиаудары, постоянно называемые «антитеррористическими», наносятся главным образом в целях содействия Сирийским вооруженным силам. Москва категорически возражает против призывов к отстранению Асада от власти, обвиняя Запад в попытке повторить иракский опыт свержения действующего режима на территории суверенного государства. Разумеется, ослабление ИГ также входит в намерения Кремля: радикальный исламизм представляет для России в том числе и внутреннюю угрозу. Согласно некоторым оценкам, к ИГ уже примкнули порядка 2700 российских граждан. Для того чтобы эти экстремисты не вернулись домой, Россия должна «воевать с ними там». Однако, как и  после событий 9/11, нынешние действия России преследуют куда более далекоидущие стратегические цели, которые легко не заметить на фоне трагических событий,  ставших результатом террористической деятельности ИГ. По мнению некоторых экспертов, Москва надеется, что значительные успехи России в войне с ИГ как минимум заставят Запад постепенно отказаться от санкций и пойти на уступки в сфере урегулирования украинского кризиса. Другие утверждают, что Кремль всерьез рассчитывает на ‘большую сделку’: взяв на себя львиную долю тягот в борьбе с ИГ, Россия претендует на право решающего голоса в построении новой архитектуры международной безопасности, что, в свою очередь, обеспечит ей значительно более серьезную роль в мировой политике.

 

Тем, кто помнит чеченские события, нынешняя российская риторика хорошо знакома. Когда администрация Джорджа Буша отреагировала на события 9/11 объявлением «глобальной войны с терроризмом», Россия не упустила возможности попытаться изменить мировое общественное мнение о чеченской войне. Официальные лица объясняли, что Чечня и Афганистан суть “ветви одного дерева”, указывая на связи между чеченцами и Усамой бен Ладеном. Россия борется в Чечне с международным терроризмом, говорили они, и между так называемыми «борцами за свободу» и «реальными» экстремистами нет никакой разницы, поскольку «хороших» и «плохих» террористов быть не может.

 

Подобная риторика была направлена на оправдание жестокой войны в Чечне, особенно в свете сложившегося ранее критического отношения к ней мирового сообщества. Кроме того, Россия рассчитывала на то, что США будут с большей готовностью делиться с Москвой своими разведданными. Кремль лелеял и еще одну – очень важную для него – надежду на то, что его антитеррористическое партнерство с Америкой заставит последнюю признать наконец Россию «великой державой». США оценят вернувшуюся в лоно борцов с терроризмом Россию как партнера, имеющего значительное влияние на своих ближайших соседей, и перестанут обращать внимание на нарушения прав человека внутри страны. Рассчитывал Кремль также и на то, что к нему станет прислушиваться НАТО при принятии решений о любых изменениях в этой организации и что в конечном итоге Москва станет частью политических структур альянса.

 

Надо сказать, что риторика американского правительства, нередко критиковавшего чеченскую войну, после 9/11 в самом деле изменилась: Соединенные Штаты признали, что “Россия в Чечне воюет с террористами”. Некоторые чеченские группировки были причислены к террористическим организациям. Но в то же время официальные лица постоянно повторяли, что для урегулирования конфликта необходим политический процесс и что “не все чеченцы террористы”. В России такие утверждения воспринимались как свидетельство лицемерия Запада в вопросах «войны с терроризмом». Таким образом, выяснилось, что Москва возлагала неоправданно большие надежды на антитеррористическое сотрудничество с США. Российские чиновники, так до конца и не избавившиеся от недоверия к Западу, впитавшегося в их сознание за годы холодной войны, не слишком-то рассчитывали на успех сотрудничества с американцами: «Они делают вид, что делятся с нами информацией, а мы делаем вид, что действуем исходя из этой информации».

 

Но самое главное заключалось в том, что Москве не удалось за счет совместной «войны с терроризмом» переформатировать российско-американские отношения. Планы США по противоракетной обороне и прекращение действия договора по ПРО давно раздражали Путина, однако Кремль уступил, смирившись с инициативой Буша. Но когда страны Балтии получили приглашение вступить в НАТО, Москва вскипела от негодования. Россия поняла, что с ней обращаются отнюдь не как с равным партнером. А твердая убежденность Москвы в том, что «цветные революции» в Грузии и Украине вдохновлялись и поддерживались Западом, нанесла последний – фатальный – удар по идее партнерства в «войне с терроризмом». Все надежды российских властей на включение внутрироссийской антитеррористической деятельности в повестку дня «глобальной войны с терроризмом» и на стратегические дивиденды от такого включения – в частности в вопросе расширения НАТО – оказались не более чем фикцией.

 

Точно так же, как попытки России преподнести чеченский конфликт в виде войны с врагами цивилизованного мира не произвели практически никакого впечатления на американскую аудиторию, сегодняшние аналогии, проводимые Кремлем между ИГ и нацистскими режимами, тоже едва ли достигнут желаемого результата. Путин подвергся серьезной критике за озвучивание этой аналогии с трибуны Генеральной Ассамблеи ООН в сентябре, и в результате российскому министру иностранных дел пришлось разъяснять разницу между двумя преступными идеологиями. Кроме того, если США отказались сгрести под одну «террористическую» гребенку всех чеченцев, они тем более не захотят соглашаться с предлагаемым Россией уравниванием умеренных и экстремистских сирийских группировок. Напротив, Америка подтвердила свои намерения поддерживать «умеренных» с ее точки зрения повстанцев. Последним свидетельством тому можно считать ее решение направить в Сирию силы специального назначения для обучения и консультирования этих формирований. И хотя Россия и США выразили готовность к совместному формированию единого списка сирийских «террористов», взаимное недоверие между двумя странами скорее всего сведет на нет такого рода попытки – тем более что они подразумевают обмен разведданными хотя бы в каком-то объеме.

 

Учитывая весьма сомнительную привлекательность нынешней антитеррористической риторики Кремля по Сирии, России не стоит возлагать чересчур большие надежды на получение стратегических бонусов во взаимоотношениях с США, в том числе и на «компромисс» в отношении Украины или санкций. В то же время Россия вполне может добиться достижения более скромных целей, в первую очередь продления существования режима Асада в среднесрочной перспективе. Успех России здесь не зависит от приятия или неприятия Западом ее антитеррористических притязаний. Россия вполне может изменить «расклад сил» в Сирии — даже если Вашингтон не одобряет ее трактовку конфликта. В конечном итоге военные действия России будут иметь последствия сами по себе. Однако опыт Чечни показывает, что сама по себе российская риторика никоим образом не обеспечивает Москве тех стратегических преимуществ, которых она пытается с помощью этой риторики добиться.

 

Автор: Ханна Нотте, аспирант Оксфордского университета, стажер Московского центра Карнеги и ИВ РАН.