Весомая невесомость

Подготовка космонавтов — это конвейер. Остановить его нельзя. И люди работают, готовятся по своим программам.

Интересно, что весной уровень инфицированных в Звездном городке оказался выше, чем средний по округе. Видимо, это объясняется тем, что там очень интенсивная миграция. Люди приезжают на работу в Звездный и из Москвы, и из близлежащих городков и поселков.

Сейчас это закрытое административно-территориальное образование, а раньше воинский гарнизон, где жили только те, кто там служил. Но прошло время, выросли дети и внуки, они трудятся в других местах, а квартиры имеют в Звездном. Вот такие усиленные потоки в ту и в другую сторону два раза в день в закрытом поселении, возможно, и привели к росту заболевших.

Сейчас приоритеты сместились в сторону разработки космических ресурсов. А если иметь в виду тот уровень развития техники, который мы сегодня имеем и который получим в ближайшем будущем, то речь может идти только о Луне и астероидах. Если ты находишь астероид, удачно сел на него или автомат послал, и взятые пробы указали на наличие редких металлов, то остается как-то эти металлы оттуда вывезти. Как вывезти — пока еще не реальность, но задача самого ближайшего будущего.

Японцы пятнадцать лет назад посадили на астероид свою станцию, она несколько лет летала, ее с капсулой вещества астероида вернули к Земле. В декабре второй их зонд вернется на Землю с образцами грунта другого астероида.

Моя самая главная забота сейчас связана с подготовкой к изданию большой книги, посвященной двум последним годам существования Советского Союза. Вся она будет выстроена на документах, но, конечно, будут там и комментарии, и какие-то человеческие детали, диалоги, записи той поры, чтобы передать атмосферу, в которой рождался Союзный договор. 

С моим другом можно беседовать о чем угодно. О космосе, потому что он дважды работал на высоких орбитах и являлся заместителем командира отряда космонавтов. О Кремле, потому что он довольно долго был заметной фигурой в российской политике. О журналистике, потому что Батурин — один из соавторов закона о печати и практикующий журналист. О шпионском ремесле, потому что написал дельную книгу, посвященную своему отцу-разведчику. О проблемах образования, потому что много лет Юрий Михайлович заведует кафедрой и преподает. И о судьбе науки, поскольку он — член-корреспондент РАН. Еще он возглавляет Союз фотохудожников России, занимается историей современной России и едва не стал послом.

Тот не частый случай, когда в формат газетного интервью — даже если оно на целый разворот — не уместишь даже малую часть услышанного и обсужденного.

А начали мы этот разговор, конечно же, с темы, которая сейчас волнует всех.

Вирус и Вселенная

Вот ты пришел на нашу встречу в маске и в перчатках. Понятно, что, как и каждый из нас, хочешь уберечься от вируса. Расскажи, как с этой напастью уживаются космонавты?

Юрий Батурин: Как и все остальные. Подготовка космонавтов — это конвейер. Остановить его нельзя. И люди работают, готовятся по своим программам.

Интересно, что весной уровень инфицированных в Звездном городке оказался выше, чем средний по округе. Видимо, это объясняется тем, что там очень интенсивная миграция. Люди приезжают на работу в Звездный и из Москвы, и из близлежащих городков и поселков.

Сейчас это закрытое административно-территориальное образование, а раньше воинский гарнизон, где жили только те, кто там служил. Но прошло время, выросли дети и внуки, они трудятся в других местах, а квартиры имеют в Звездном. Вот такие усиленные потоки в ту и в другую сторону два раза в день в закрытом поселении, возможно, и привели к росту заболевших.

Из космонавтов кто-нибудь пострадал от ковида?

Юрий Батурин: Из тех, кто находится на подготовке, нет. Болели, но не в тяжелой форме, двое из уже летавших. По-моему, они привезли коронавирус из-за границы.

Самая острая ситуация случилась, когда весной экипаж отправлялся на орбиту и его провожал генеральный конструктор Евгений Анатольевич Микрин. Он летел с космонавтами в одном самолете, естественно, общался с ними. Экипаж отправился на МКС, а у Микрина по возвращении в Москву обнаружили коронавирус. И вот тут все сразу забеспокоились: не увезли ли ребята вирус с собой на орбиту? Но, к счастью, все обошлось, они не заболели. А вот Евгений Анатольевич ушел из жизни. У него болезнь протекала в тяжелой форме.

Когда говорят об освоении лунных богатств, то это либо абстракции, либо спекулятивные попытки добыть деньги на проекты

Так что, можно сказать, эта зараза определенным образом сказалась на судьбе нашей пилотируемой космонавтики.

Давай заглянем в будущее пилотируемой космонавтики и космонавтики вообще. Какие сейчас приоритеты? Орбитальные полеты? Освоение Луны? Экспедиции к Марсу?

Юрий Батурин: Сейчас приоритеты сместились в сторону разработки космических ресурсов. А если иметь в виду тот уровень развития техники, который мы сегодня имеем и который получим в ближайшем будущем, то речь может идти только о Луне и астероидах. Если ты находишь астероид, удачно сел на него или автомат послал, и взятые пробы указали на наличие редких металлов, то остается как-то эти металлы оттуда вывезти. Как вывезти — пока еще не реальность, но задача самого ближайшего будущего.

Японцы пятнадцать лет назад посадили на астероид свою станцию, она несколько лет летала, ее с капсулой вещества астероида вернули к Земле. В декабре второй их зонд вернется на Землю с образцами грунта другого астероида.

Сейчас все говорят про Луну. Американцы якобы собираются даже ее монополизировать. Но стоит ли овчинка выделки? Что там известно о наличии интересных ресурсов?

Юрий Батурин: Никто этого точно не знает. Когда говорят об освоении лунных богатств, то это либо абстракции, либо спекулятивные попытки добыть деньги на проекты. Узнать можно только одним путем: прилуниться, какое-то время там основательно поработать и поискать … Американцы в свое время доставили оттуда почти четыреста кг камней. А наши «лунники» добыли около четырехсот граммов, хотя результат после всех исследований оказался примерно одинаков. Ничего интересного. Нужны основательные геологические работы.

Боюсь задать следующий вопрос. И все же… Какой сегодня конкурс в отряд космонавтов? Или конкурса нет?

Юрий Батурин: Объявили набор в июне прошлого года. Он должен был завершиться весной. Но продлили сначала до июня, а затем до начала следующего года. Желающие есть, но их, к сожалению, на порядок меньше, чем в Штатах или в Европейском космическом агентстве. Там подают тысячи заявлений, а у нас полный пакет документов представили полторы сотни.

Романтика сменилась жестким прагматизмом. Все хотят и хорошо зарабатывать, и иметь гарантии на завтрашний день. Работа космонавта в этом смысле таит немало рисков.

Ну и вернемся снова к этой заразе, коронавирусу. Как сказалась жизнь в карантине непосредственно на твоей жизни?

Юрий Батурин: Я отоспался. Поначалу спал по шестнадцать часов в сутки. Потом по четырнадцать, по двенадцать, по десять. Но поскольку сейчас очень много работы, то придется возвращаться к привычным восьми.

Как распадался Союз

Вот-вот, давай теперь перейдем к работе.

Юрий Батурин: Моя самая главная забота сейчас связана с подготовкой к изданию большой книги, посвященной двум последним годам существования Советского Союза. Я тогда работал у Георгия Хосроевича Шахназарова, который был помощником президента СССР, а в Институте государства и права параллельно возглавлял сектор политических систем и политических отношений. Сначала я был научным сотрудником в этом секторе, затем, с мая 1991 года, перешел в аппарат Президента СССР референтом к Шахназарову.

Ему было поручено курировать подготовку Союзного договора. На обсуждение Горбачев собирал руководителей союзных и автономных республик, без посторонних, чтобы они чувствовали себя свободно. А Шахназарову поручил фиксировать ход дискуссий, чтобы затем, все обдумав и обобщив, докладывать ему стратегию на следующие этапы переговоров и корректировать сам проект договора. Шахназаров взмолился: «Помилуйте, у меня еще много всяких обязанностей помощника, в том числе и на этих заседаниях. Дайте разрешение моему референту присутствовать, все записывать и обобщать». Вот так я оказался в центре этих событий. Все записывал и все сохранил — и споры, и сами документы, которые присылались Горбачеву, а он их расписывал Шахназарову. Тот складывал бумаги в папки в задней комнате своего кабинета.

Вернее, своих кабинетов — один был на Старой площади, другой в Кремле.

Но ведь, насколько я помню, комплекс зданий на Старой площади в августе 1991-го захватили ельцинские представители, и они никого из «бывших» туда уже не пускали…

Юрий Батурин: Да, сначала надо было вынести все эти бумаги из кабинета. И спасать их я начал прямо во время ГКЧП. Разложил по важности на кучки и так в портфеле частями в несколько приемов вынес. А в декабре пришлось делать то же самое, только теперь тайком выносить документы из Кремля. Интересно, что там кабинет Шахназарова после нашего ухода занял Сергей Шахрай. А спустя два года, став помощником Ельцина, я получил в свое распоряжение тот же кабинет. И когда стал открывать шкафы, то увидел там папки, которые не успел вынести, — никто ими за два года так и не заинтересовался.

В прошлом году в Государственном архиве РФ создали мой личный фонд, куда я сдал довольно много документов и в последующем вручу все остальные.

Но вернемся к книге, над которой я сейчас работаю. Ее значительную часть я уже написал. Вся она будет выстроена на документах, но, конечно, будут там и комментарии, и какие-то человеческие детали, диалоги, записи той поры, чтобы передать атмосферу, в которой рождался Союзный договор.

Верно ли я понимаю, что книга — это все-таки «белый хлеб» твоего ежедневного рациона. А еще есть и «сухари», то есть ежедневная рутина по работе в институте и в Центре подготовки космонавтов?

Юрий Батурин: Да, я остаюсь главным научным сотрудником Института истории естествознания и техники имени С.И. Вавилова РАН, который прежде возглавлял, продолжаю работать в Звездном городке, являюсь заведующим кафедрой компьютерного права и информационной безопасности МГУ, да и в Академии наук тоже приходится выполнять определенные обязанности.

Знаний много не бывает

Наверное, тебе помогают знания, полученные в разные годы и в разных местах? Хотя, если честно, я впал в ступор, когда изучил все эти места. Ты закончил факультет аэрофизики и космических исследований МФТИ, затем юридический институт, факультет журналистики МГУ, а уже в возрасте за пятьдесят — Высшие курсы Академии Генштаба и вечернее отделение дипакадемии. Не много ли для одного человека и одной жизни?

Юрий Батурин: Мне всегда было интересно учиться. Когда я со своим техническим образованием пришел работать в Институт государства и права к Шахназарову, он мне пенял на мой физико-математический флюс. Говорил, что я все рассматриваю несколько однобоко, а это надо исправлять. Вот я и исправил, получив два диплома о гуманитарном образовании.

У Льюиса Кэрролла в «Алисе в Зазеркалье» Черная Королева схватила за руку Алису, и они помчались. Долго бежали, запыхались, а когда остановились, Алиса с удивлением обнаружила, что находятся на том же самом месте. Странно, удивилась девочка, ведь если куда-то бежишь, то непременно попадешь в другое место. На что королева ей ответила: «У нас нужно бежать со всех ног, чтобы только оставаться на том же месте. А если ты хочешь еще куда-то попасть, нужно бежать вдвое быстрее…» Вот. Вдвое быстрее!

Жизнь так устроена. Половина научных знаний, скажем, по физике обновилась за последние десять лет. Если ты этого не учитываешь, если ты не способен учиться, то очень быстро отстанешь. Стоять на месте недопустимо, а чтобы двигаться вперед, надо постоянно получать новые знания.

Согласен. Но все равно ума не приложу: а дипакадемия-то зачем была нужна? Ты что, в послы хотел идти?

Юрий Батурин: Было такое дело. Позади тогда остались и служба в Кремле, и два космических полета, стал размышлять, что дальше? И возникла мысль: попробовать себя на дипломатическом поприще. В то время как раз готовился референдум по отделению Черногории от Сербии, было ясно, что проголосуют «за». Я пришел к министру Лаврову: «Сергей Викторович, сербский язык я знаю, Черногория мне нравится, не подойду ли я МИДу в качестве посла?» Он отвечает: «А что, хорошая идея. Подождем итогов референдума, а там решим». Прошел год, я за это время дипакадемию закончил, сербский подтянул, на референдуме черногорцы проголосовали за отделение, опять прихожу к министру. Но что-то там в кадровом раскладе изменилось, так что не вышло у меня с послом.

И слава Богу! Скучное это дело. Кстати, по поводу иностранных языков у меня тоже запасен вопрос. Ты их действительно шесть знаешь? Включая японский и шведский?

Юрий Батурин: Когда я учился на физтехе, у нас первым обязательным для изучения языком был английский, а после третьего курса можно было выбрать по желанию второй язык — немецкий или французский. Выбрал французский. И я узнал, что для аспирантов преподают еще и японский. Пробился, правда, не сразу, и туда.

Разумеется, готовили нас в основном к чтению технических текстов. Но обиходным вещам тоже учили. Потом, после физтеха, прихожу на работу в секретный «почтовый ящик», там, разумеется, никаких выездов за границу. И только четверть века спустя, в 1997 году, я впервые еду в Японию. Перед поездкой достал свои конспекты и учебники, начал вспоминать, чему учили. Оказывается, вспоминать-то проще, чем изучать все заново. И, ты знаешь, в Японии несколько раз удивил своих коллег тем, что мог прочесть иероглифы, объясниться в некоторых ситуациях.

Со шведским языком было так. После окончания института мне пришла в голову дурацкая мысль, что, если выучить какой-то редкий язык, станешь востребованным специалистом. А какой язык редкий? Пошел в библиотеку иностранной литературы, засел в лингафонном кабинете, стал брать по очереди кассеты с разными языками. Слушал до тех пор, пока не дошел до шведского, и он мне так понравился своей мелодичностью, что я сказал: все, учу этот язык. Нашел по объявлению преподавателя и стал с ней заниматься.

Пришлось хоть однажды блеснуть этим знанием?

Юрий Батурин: И не однажды. Ты, возможно, помнишь целую серию протестов, с которыми шведы выступали еще с советских времен, якобы по поводу нашей подводно-лодочной активности в их территориальных водах. Я в то время был у Ельцина помощником по национальной безопасности, и потому он поручил мне заняться этим делом. Запросил необходимые документы, стал изучать, затем к нам в Москву пожаловала шведская делегация во главе с командором — по-нашему адмиралом. Суровый такой мужик.

Сели в моем кабинете — их четверо и с нашей стороны четверо плюс переводчик. Достаточно жесткий был разговор, претензий гости предъявляли много. А вечером — ужин в посольстве на Мосфильмовской. Шведский стол. Вижу: командор что-то набирает в свою тарелку, я ему на шведском вопрос: «А что это за рыба такая»? У него тарелка едва не выпала из рук: «Вы знаете наш язык»? «Так мы же целый день вели переговоры, отчего бы не научиться». Он захохотал. И все у нас со следующего дня пошло уже по-другому. Можно сказать, уладили спорные вопросы.

История с награждением

Четыре года ты пробыл помощником у Ельцина. Это были годы приобретения, получения нового опыта, знаний или все-таки больше годы разочарований? Что в сухом остатке?

Юрий Батурин: Если и были разочарования, то они появились уже потом, после того, как я ушел из Кремля, стал осмысливать, анализировать, оценивать сделанное и несделанное. А тогда была напряженная и безумно интересная работа. Мы старались принести пользу, что-то создать, помочь и президенту, и стране.

В недавней истории России был такой момент, когда в течение одной недели воздушно-десантные войска не существовали

Знаешь ли ты, что в недавней истории Российской Федерации был такой момент, когда в течение одной недели воздушно-десантные войска не существовали? Сейчас только в ВДВ и помнят об этом. Но такое было. Министр обороны Родионов своим приказом ликвидировал этот род войск, определив десантников в сухопутные войска. Не буду вдаваться в причины, по которым он это сделал. Но, естественно, «голубые береты» возмутились, отправили ко мне делегацию из самых заслуженных ветеранов. Я стал заниматься этим вопросом, доложил свои выводы президенту и через неделю Ельцин дал прямое поручение министру обороны восстановить ВДВ в прежнем статусе.

Таких ситуаций было очень много. И это главное в том «сухом остатке». Во-вторых, меня интересовала сама суть власти: ее устройство, механизмы ее функционирования.

А это правда, что именно Ельцин обиделся на тебя за полет в космос и не дал геройскую звезду? Насколько я знаю, за первый полет космонавтам всегда присваивали звание Героя, но ты получил только орден Мужества и только потом, после второго полета, уже при Путине, «награда нашла героя».

Юрий Батурин: Правда состоит в том, что Ельцин запретил мне лететь, а я ослушался.

Как это запретил? Чем он мотивировал такой запрет?

Юрий Батурин: Ничем не мотивировал. Зачем ему это? Он же президент. Сначала он меня уволил с должности своего помощника с формулировкой «по сокращению штатов». Я забрал трудовую книжку и вернулся к той специальности, которой меня учили на физтехе, пришел в Центр подготовки космонавтов, стал готовиться к полету.

По старой памяти меня тогда еще приглашали в Кремль — на Новый год и в День России. И вот 12 июня 1998 года я стою за самым дальним от президента столом отставников с бокалом воды, потому что назавтра у меня главная медицинская комиссия по допуску к полету. Вдруг вижу, что по диагонали через весь зал, не останавливаясь, ровно к нашему столу идет Ельцин. Подходит ко мне вплотную тоже с бокалом, чокается и произносит только одну фразу: «В космос не пущу». А кругом уже свита подтянулась, чиновники разные, то есть многие это слышали. Повернулся и ушел.

Сказать, что я расстроился, значит ничего не сказать. Мечта рушится. И подвожу ребят, ведь если будут снимать с полета меня, то снимут весь экипаж — таково правило. Сергей Степашин, поняв мое состояние, увел меня в кабинет к кому-то из помощников президента: «Выпей водки — станет легче».

Выпил?

Юрий Батурин: Одну большую рюмку. И поехал домой. Сказал себе: ничего не было, завтра иду на медкомиссию. Всех врачей прошел без проблем и получил допуск к полету. И с того момента все время ждал: когда же меня снимут? Меня и весь экипаж. Снять не могли только за сорок минут до старта, когда взводится система аварийного спасения. Правда, уверенность ко мне пришла раньше. После того как за сутки до старта на Байконуре мы посмотрели «Белое солнце пустыни», понял: все будет хорошо.

После того полета наш командир Геннадий Падалка получил Героя, бортинженер Сергей Авдеев звезду уже имел, ему и мне — я был космонавт-исследователь — дали по ордену.

Ровно через год, 12 июня, меня снова приглашают на прием в Кремль. Накануне руководитель протокола Владимир Николаевич Шевченко мне позвонил: «Ты встань не в глубине Георгиевского зала, а у прохода, так, чтобы Ельцин тебя увидел, когда он будет обходить залы». И действительно, Шевченко его ко мне подвел, говорит президенту: «Это Батурин». И тут происходит такая сцена. Ельцин: «Гляжу — стоит… (длинная пауза) ракета. И рядом он… (опять пауза) … А потом — раз и улетел». Поворачивается и уходит.

Тут возникает сразу несколько вопросов. Отчего он не хотел, чтобы ты летел? И отчего проигнорировали его запрет на твой полет?

Юрий Батурин: Насчет первого у меня объяснение есть: окружение подсуетилось. И по поводу второго вопроса тоже есть версия — когда-нибудь расскажу подробно.