Прошло совсем немного времени после визита президента Владимира Путина в Китай, состоявшегося 20-21 мая с.г. и завершившегося подписанием около полусотни соглашений, которые открыли период беспрецедентного сближения двух государств. Скажется ли это на ситуации в регионе Ближнего Востока и, если скажется, то как?
Все говорит в пользу того, что на первую часть этого вопроса можно ответить утвердительно. Ближний Восток вроде бы не находился в фокусе переговоров двух лидеров. Однако российско-китайский консенсус по Сирии (несмотря на меньшую, по сравнению с Москвой, активность Пекина в этом вопросе), по Ирану (в рамках переговоров группы P5+1 с Тегераном по его ядерной программе), по борьбе с терроризмом и экстремизмом, созданию на Ближнем Востоке зоны, свободной от ОМУ, в осуждении внешнего вмешательства, стратегий «смены режимов» и подталкивания «цветных революций», в политике по ближневосточному урегулированию, отношении к новому египетскому режиму и суданским проблемам, при всей заметной ассиметричности интересов, видимо, позволит сторонам добиваться большей координации действий, в проведении которых они будут в большей степени учитывать интересы друг друга.
Одним из главных стратегических региональных проектов КНР в прошлом году стал проект Экономической полосы (или пояса) Великого шелкового пути и Морского шелкового пути XXI века, который нацелен на создание широкой зоны экономического присутствия Китая от его западных границ до Европы. Хотя он и не имеет целью каким либо образом нанести ущерб российским интеграционным проектам или перспективам развития ШОС, он все же может трактоваться как определенный вызов Москве. Примечательно, что проект «полосы», хотя ее границы четко не определены, явно включает в нее и государства Западной Азии.
Символично, что вскоре после переговоров с президентом Путиным, 5 июня китайский лидер открыл в Пекине 6-ю министерскую встречу Форума китайско-арабского сотрудничества. Экономика была в фокусе его выступления. Си Цзиньпин разъяснил смысл новой формулы китайско-арабского сотрудничества: «1+2+3». Это: 1 – энергетическое сотрудничество, 2 – инфраструктурное строительство и создание благоприятных условий для торговли и инвестиций, 3 – высокотехнологичные сферы: ядерная энергетика, ракетно-космический сектор и новые источники энергии. Было высказано пожелание ускорить создание зоны свободной торговли «Китай ССАГПЗ [GCC]». Но нашлось место и для политики. В частности, Председатель КНР заявил, что Китай поддерживает мирный процесс и создание независимого палестинского государства в рамках границ 4 июня 1967 года со столицей в Восточном Иерусалиме, «пользующегося полным суверенитетом».
В российском и китайском экспертном сообществе сегодня доминирует мнение, что односторонние действия госсекретаря Джона Керри по продвижению палестино-израильского мирного процесса, к сожалению, явно не приносят плодов и, судя по всему, обречены на неудачу. Выход – в возвращении к коллективным механизмам. Поэтому, как говорил мне один из информированных китайских собеседников, с которыми я на днях встречался в Пекине, почему бы России и Китаю в существующей ситуации с учетом близости интересов и позиций не предпринять совместные инициативы и шаги по разблокированию мирного процесса, инициировав шаги для «введения этой деятельности в институциональные рамки»? И в этом контексте Москве, к примеру, стоило бы выступить с инициативой расширения международного квартета посредников путем включения в него Китая. Такую точку зрения разделяют и некоторые российские аналитики. Напомню, что в прошлом инструмент международного посредничества уже расширялся: в 2002 году советско/российско-американский дуэт был превращен в квартет за счет подключения к нему Евросоюза и ООН.
С одной стороны, Россия заинтересована в том, что использовать беспрецедентное сближение с Китаем в своих действиях на ближневосточной арене, где Москва по многим направлениям уже выступает в концерте с Пекином, что рельефно подчеркнуто позициями, озвученными Си Цзиньпином на китайско-арабском Форуме.
С другой стороны, в условиях, когда поле внешнеполитического сотрудничества России с Западом заметно сузилось, ближневосточный квартет остается одним из немногих международных площадок ее конструктивного взаимодействия с США и ЕС. С учетом этого обстоятельства, введение в формат этого взаимодействия новых игроков (причем, если такие планы будет реально рассматриваться, расширение, конечно, не ограничится подключением одного Китая) несколько «размоет» значимость трехстороннего российско-американско-европейского сотрудничества в ближневосточном урегулировании.
Рост экономического сотрудничества КНР с арабскими государствами, как я могу судить, не только не вызывает беспокойства в Москве, но встречается весьма благожелательно. Некоторые аналитики при этом задаются вопросом: если Китай займет место США, совершающих «перенос точки опоры в Азию» [“pivot to Asia”], в качестве главного импортера арабских энергоресурсов, не захочет ли он когда-то заменить Америку и в качестве гаранта безопасности путей их транспортировки?
Москву и Пекин сближает общий интерес в совместном противодействии терроризму, экстремизму и сепаратизму. Среди боевиков радикальных группировок, ведущих борьбу против правительственных войск в Сирии, есть представители не только России и государств Центральной Азии (уступающие по численности выходцам из арабских и исламских государств, а также государств Запада), но и уйгурского меньшинства из Китая. Не случайно в ходе переговоров секретаря Совета Безопасности России Н.П. Патрушева с его китайским визави в Пекине 6 июня с.г. стороны назвали борьбу с терроризмом среди основных направлений, по которым будет реализовываться консенсус, достигнутый главами двух держав в ходе последнего визита В.В. Путина в Пекин.
Активная борьба властей Китая с вышеназванными угрозами, которые здесь называют не иначе, как «три зла», может грозить и некоторыми издержками. Так, например, в недавнем прошлом Пекин подвергался резкой критике со стороны Анкары за его действия в отношении уйгурского населения Синцзянь-Уйгурского автономного района, которое турки считают своими ближайшими родственниками. В июле 2009 года Эрдоган даже охарактеризовал меры синцзяньских властей в Урумчи «геноцидом уйгуров» (islam.ru/news/2012-04-10/396). Однако Анкара остро заинтересована в долгосрочном сотрудничестве с Пекином – обе быстро развивающиеся экономики мира получают от этого лишь мощный дополнительный импульс. И уже в апреле 2012 года Эрдоган начал свой официальный визит в Китай с посещения Урумчи. Разочарованное неудачей проекта вступления в ЕС, турецкое руководство даже заговорило о желании вступить в качестве наблюдателя в Шанхайскую Организацию Сотрудничества. Анкара выражает свое желание сотрудничать с Китаем в борьбе с террористами и осуждает исходящий от некоторых группировок Синьцзяна сепаратизм.
Нет сомнения в том, что всеобъемлющее стратегическое партнерство, в которое вступили Россия и Китай, и достигнутый двум лидерами политический консенсус в ближайшей перспективе так или иначе транслируются на их ближневосточную политику и окажут воздействие на внутрирегиональную динамику. Однако пока трудно сказать, каковы будут реальные проявления и последствия этого процесса.
Как известно, кулинарные мотивы нередко весьма успешно используются в политике. Граждане Китая одобрительно отнеслись к тому, что одной из первых мер Си Цзиньпина в развернутой кампании против коррупции был запрет китайским военным устраивать банкеты с алкоголем. Россиянам понравилось, как Путин отреагировал на вопрос журналистов о том, как он относится к тому, что лидеры G-7 недавно собрались без России: он просто пожелал им «приятного аппетита». Однако реплика известного американского журналиста по поводу российско-китайского сближения: «Китай съест Россию живьем» вызвала лишь усмешку как в Китае, так и в России. Это сближение, считают в обеих столицах, – не союз и не турнир хищников, а весьма прагматический интеграционистский инструмент защиты и проектирования интересов двух держав, в том числе на Ближнем Востоке.
Источник: Al-Monitor
