Может ли «зеленый» диалог стать драйвером восстановления диалога России и ЕС?

Для России вызов состоит не только в том, чтобы адаптироваться к неизбежно сокращающемуся рынку углеводородов и диверсифицировать свою экономику, но и в том, чтобы не потерять возможности ведения бизнеса в других странах и регионах. В частности, большой вопрос, как новые стратегии ЕС в отношении Африки и Средиземноморья повлияют на планы и перспективы российского экономического присутствия в регионе, существенная доля которых связана с проектами в сфере энергетики. По большому счету вопрос заключается в том, как не оказаться на обочине нового европейского зеленого энергетического курса и китайского «Пояса и пути», чьи интересы неизбежно пересекаются в Средиземноморье?

В изучении своих внутренних возможностей и потребности в ВИЭ России вряд ли кто-то поможет, здесь основными акторами выступают традиционно государство, бизнес и гражданское общество, артикулирующее потребность в «озеленении» и внедрении климатически нейтральных инноваций. Но коль скоро такая потребность осознана и артикулирована, самое время обратить взор на потенциальных партнеров, которые, с одной стороны, являлись бы технологическими лидерами отрасли, способными стать источником best-practices во внутренних проектах и одновременно «проводниками» России в проектах международного сотрудничества, а с другой — не отличались бы стремлением политизировать экономическое сотрудничество.

Вероятно, такое сотрудничество в обозримой перспективе начнет развиваться прежде всего на двустороннем уровне с рядом государств — членов ЕС. Однако при условии отказа Брюсселя от политизации «зеленого диалога», возможно, новый энергетический переход мог бы стать тем драйвером диалога и на уровне Россия-ЕС, которым в свое время не смогло стать «партнерство для модернизации». Новое «партнерство ради устойчивого развития» могло бы помочь сторонам обратить вспять процессы девальвации ценностей, деконструкции взаимозависимости, демонтажа общих пространств и деинституционализации взаимодействия, при этом сохранив лицо. Взаимодействие в рамках «зеленого перехода» потребует формирования консенсуса вокруг новой матрицы ценностей, новых диалоговых форматов, создания общего пространства контактов и диалога между научными сообществами и бизнесом, вовлеченным в «зеленый переход», и будет способствовать формированию нового типа взаимозависимости. Таким образом, «зеленый диалог» представляет собой очередное окно возможностей, которое может быть одинаково использовано как для углубления конфронтации, так и для выхода из нее…

С 2014 г. деволюция отношений России и ЕС характеризовалась четырьмя взаимосвязанными процессами. Первый, и наиболее важный из них, — девальвация общих ценностей и нарастание идейно-ценностной конфронтации. Дошло до того, что в России оспаривается сам факт принадлежности к европейской цивилизации, а вопросы идентичности все чаще становятся поводом для взаимных обид и непонимания. Глядя из России, зачастую складывается впечатление, что некоторые страны ЕС, особенно в Восточной Европе, соревнуются в конкурсе на лучшую новую интерпретацию истории Второй мировой войны и отношений народов внутри бывшего СССР, пытаются найти всё новые основания для размежевания народов и этносов. Этот новый «примордиализм», будучи попыткой найти в истории определенный момент и определенное состояние народа, которое может служить целям текущего политического момента, по сути своей стал уже заурядным инструментом возведения новых границ между «мы» и «они». Российское же руководство твердо стало на рельсы критики либерализма как универсальной идеологии и стремится закрепить за собой международное лидерство в отстаивании традиционных ценностей и права на «свой путь», внося тем самым свой вклад в распространение нового «примордиализма».

Андрей Кортунов:
Вызовы «европейскому проекту»: взгляд из России

Прямым следствием девальвации общих ценностей стал демонтаж общих пространств, в том числе с точки зрения «people-to-people contacts». Так и нематериализованная идея безвизового режима усугубляется сегодня скандалами с российскими шпионами, проникающими на территорию ЕС, и закрытостью границ в условиях пандемии. Попасть в ЕС в 2021 г. стало много сложнее, чем еще 5 лет назад. Меж тем свободное перемещение людей — носителей идей и ценностей — является ключевым средством коммуникации, препятствующим углублению идейно-ценностного раскола.

Еще одни важным процессом, стремительно развивающимся в условиях деволюции отношений России и ЕС, стала осознанная деконструкция экономической взаимозависимости. Стратегия ЕС на снижение энергетической зависимости от российских углеводородов, глобальная тенденция к росту протекционизма, российский курс на экономическую автаркию, взятый в 2014 г., в сегодняшний реалиях дополняются новым вызовом для экономической взаимозависимости, а именно — переходом ЕС на зеленую энергетику.

«Зеленая сделка» (The European Green Deal), одобренная Европейским союзом в 2019 г., и ознаменованная ею интенсивная фаза энергетического перехода, оцениваются в России по-разному. Ряд экспертов предпочитает делать акцент на том, что развитие зеленой энергетики в ЕС — это еще один шаг в направлении избавления от энергозависимости от России и нестабильных государств Ближнего Востока, способ наращивания конкурентоспособности ЕС за счет повышения эффективности использования ресурсов, развития новых технологичных отраслей и введения пограничного углеродного налога для углеродоемкой продукции из государств за пределами ЕС. Борьба с изменением климата в данном случае – это та ниша, где ЕС пытается повысить собственную глобальную роль и где у Союза действительно есть шансы стать лидером. Данный подход, сформировавшийся в духе реализма, подсчитывает возможные потери для России и сосредоточивается на мерах их минимизации. Другое мнение, более характерное для либеральной парадигмы, исходит из того, что в борьбе с климатическими изменениями ЕС априори не способен добиться результата в одиночку, поскольку не является главным загрязнителем планеты, а большая часть выбросов приходится на Китай, США, Индию, Россию. Поэтому без действительно глобального сотрудничества достижение поставленных ЕС целей едва ли возможно, а значит, открывается эпоха новых возможностей для наращивания взаимодействия под лозунгами разделяемой ответственности за спасение планеты. Как никогда большое внимание было уделено президентом России В. Путиным в Послании Федеральному Собранию вопросам предотвращения изменения климата и загрязнения окружающей среды, в чем тоже нельзя не заметить след новой климатической повестки ЕС и стремление показать, что и России данные общечеловеческие ценности борьбы за качество жизни для будущих поколений не чужды. В выступлении на Глобальном саммите по климату в 2021 г. президент также подчеркивал, что зеленый переход — это, безусловно, окно возможностей для налаживания диалога.

Еще одним важным процессом, который необходимо обратить вспять, если ставить цель налаживания диалога, — это процесс деинституционализации сотрудничества. Отсутствие форматов для диалога с Россией и возможность их восстановления в последние дни стали новым фактором разногласий внутри ЕС. Предложение А.Меркель и Э.Макрона о возобновлении прямого диалога не встретило консенсусной поддержки государств-членов, что еще раз свидетельствует о том, что время прямого политического диалога еще, видимо, не наступило, и в ближайшее время максимально возможным прогрессом будет осторожное развитие практического взаимодействия (вероятно, на двустороннем уровне) по тем вопросам, которые могут быть потенциально деполитизированы. «Зеленый переход», вероятно, может рассматриваться в таком контексте. Помимо сугубо двустороннего диалога по вопросам энергетического сотрудничества, «зеленый диалог» важен и с точки зрения трансформации геополитической ситуации для обеих сторон.

Новая геополитика «зеленой энергетики» ЕС

Наталья Пискулова:
«Зеленая сделка»: риски и возможности для ЕС и России

Энергетический переход влечет за собой несколько важных геополитических вызовов, требующих от ЕС трансформации стратегии взаимодействия с теми регионами с странами, чья роль в обеспечении энергетической безопасности ЕС до сих пор была очень велика, среди которых, безусловно, и Россия.

Первый вызов заключается в изменении характера взаимозависимости с регионом Северной Африки и Ближнего Востока (БВСА) и с Россией. Переход ЕС на возобновляемые источники энергии (ВИЭ) снижает зависимость от углеводородов из этих стран, особенно в перспективе после 2030 г., когда планируется сокращение потребления газа. Для государств БВСА и России это повлечет за собой серьезное падение доходов национальных бюджетов, потребует трансформации модели экономики, а в ряде государств, возможно, спровоцирует и социальную нестабильность. Последний фактор наиболее важен для ЕС, принимая во внимание, миграционную ситуацию в Средиземноморье. Поэтому уже сейчас в ЕС быстро принимают концептуальные документы, которые создадут новую рамку для формирования нового типа взаимозависимости. Так, в частности, 9 марта 2020 г. Европейская комиссия объявила о новой стратегии ЕС в отношении Африки, которая включает пять приоритетных сфер: переход к экологической безопасности, цифровую трансформацию, устойчивый рост, мир и управление, миграцию и мобильность, — и призвана открыть эру более тесного сотрудничества с государствами Африки. А в феврале 2021 г. в Брюсселе была представлена новая «Повестка для Средиземноморья», в которой утверждается, что кризис, с которым регион столкнулся под влиянием пандемии COVID-19, дает Европе и другим государствам региона уникальный шанс сотрудничества, направленного на экологическое, цифровое, устойчивое и справедливое восстановление. Общий объем финансирования «Повестки» в рамках Инструмента соседства, развития и интернациональной кооперации, (Neighbourhood and Development and International Cooperation Instrument, NDICI) составит 7 млрд евро (с перспективой расширения до 30 млрд евро). Пять из двенадцати приоритетных направлений сотрудничества касаются вопросов зеленого перехода, устойчивого развития, региональной связности, цифровизации, зеленого роста и климата.

С одной стороны, новый этап сотрудничества ЕС с государствами Средиземноморья призван помочь им избежать негативных последствий перестройки экономики, способствовать экономическому развитию и социальной стабильности в регионе посредством внедрения новых технологий, улучшения качества среды и создания новых рабочих мест. С другой стороны, сам ЕС оказывается в состоянии новой зависимости от государств Южного Средиземноморья, поскольку нуждается в ветровой и солнечной энергии, которым так богат регион. Поэтому ЕС крайне заинтересован в как можно скорейшем создании новых партнерств и их имплементации. Так, в частности, уже функционирует немецко-марокканское партнерство в сфере водородной энергетики, французские компании развивают ветровую и солнечную энергетику в Тунисе. Новый импульс получило создание электросетей, связывающих северное Средиземноморье с южным. В частности, Италия и Тунис строят подводную соединительную линию Elmed, которая свяжет энергосистему Туниса с европейской сетью в 2025 г., а Марокко в 2019 г. уже начал экспорт электроэнергии в Испанию, с которой его соединяют семь подводных кабелей.

Фарес Кильзие:
О влиянии трансграничного углеродного механизма (CBAM) на российский бизнес

Второй вызов, который стоит перед ЕС в связи с развитием ВИЭ, — это сохранение и развитие своего нормативного влияния в регионах ближайшего соседства, ибо снижение взаимозависимости способно повлечь за собой и сокращение рычагов влияния на направление развития соседних государств, толкая их в сторону диверсификации партнерств и поиска сотрудничества с потенциальными конкурентами ЕС, не связывающими свои инвестиции с какими-либо обязательствами в вопросах демократизации и прав человека. В случае Северной Африки речь идет прежде всего, конечно же, о Китае, объем инвестиций которого в сферу ВИЭ, также как и общий объем торговли со странами Южного Средиземноморья, неуклонно растет. В отношении России справедливо аналогичное опасение, что снижение экспорта углеводородов в ЕС повлечет за собой его увеличение в восточном направлении и, как следствие, усиление зависимости от Китая. К этому стоит добавить все возрастающую технологическую конкурентоспособность Китая, особенно в сфере солнечной энергетики.

И третий вызов, который во многом проистекает из первых двух, — это необходимость усиления дипломатического диалога с международными партнерами, дабы «зеленый курс» не был воспринят исключительно в реалистической парадигме как zero-sum game, т.е. повышение собственной конкурентоспособности за счет создания барьеров для других. Причем игнорирование возможностей для сотрудничества в борьбе с изменением климата с теми или иными государствами из-за политических разногласий, несомненно, навредит репутации ЕС как глобально ответственного лидера. Таким образом, развитие диалога в данном направлении, в том числе и с Россией, — это скорее не выбор, а необходимость.

Россия — вынужденный rule-taker?

Для России вызов состоит не только в том, чтобы адаптироваться к неизбежно сокращающемуся рынку углеводородов и диверсифицировать свою экономику, но и в том, чтобы не потерять возможности ведения бизнеса в других странах и регионах. В частности, большой вопрос, как новые стратегии ЕС в отношении Африки и Средиземноморья повлияют на планы и перспективы российского экономического присутствия в регионе, существенная доля которых связана с проектами в сфере энергетики. По большому счету вопрос заключается в том, как не оказаться на обочине нового европейского зеленого энергетического курса и китайского «Пояса и пути», чьи интересы неизбежно пересекаются в Средиземноморье? Достаточно ли конкурентоспособны будут российские компании для того, чтобы участвовать в международных «зеленых» энергетических проектах и не окажутся ли они исключенными в силу несоответствия новым экологическим стандартам? Может ли Россия стать не только rule-taker, но и rule-maker глобального зеленого курса?

Как правило, чтобы быстрее понять, как устроены правила игры, необходимо начать играть. Особенно важно успеть, если правила игры еще не до конца сформулированы.

Елена Алексеенкова:
«Зеленый» диалог России и ЕС: начать с Италии

Институционально и риторически Россия придерживается курса на борьбу с изменением климата и загрязнением окружающей среды. Страна ратифицировала Парижское соглашение 2019 г., приняв затем ряд внутренних стратегических документов, таких как Национальный план мероприятий первого этапа адаптации к изменениям климата на период до 2022 г., затем Стратегию долгосрочного развития РФ с низким уровнем выбросов парниковых газов до 2050 г., разработав также ряд национальных проектов в сфере климата и экологии. Однако фактически продвижение России на данном направлении не отличается успехами. Так, в частности, в 2021 г. страна заняла 73-е место из 115 в ежегодном рейтинге Всемирного экономического форума, который измеряет прогресс стран в транзите к чистой энергетике, а доля ветровой и солнечной электроэнергии в балансе ЕЭС России в 2019 г. составила всего 0,15%. Расчеты показывают, что при реализации самых амбициозных планов доля ВИЭ в выработке электроэнергии в России к 2035 г. достигнет лишь 2–2,5%. Вместе с тем российские компании начали активно «зеленеть» и «очищаться», выделяя «грязные» активы в отдельные дочерние предприятия, с тем чтобы иметь возможность и далее привлекать инвестиции и экспортировать свою продукцию на рынок ЕС, а продукцию с высоким углеродным следом оставляют для внутреннего потребления. При этом запускающиеся на территории страны «зеленые проекты» из-за отсутствия внутреннего рынка имеют ярко выраженную экспортную ориентацию, в частности, по оборудованию для ВИЭ и водороду. В изучении своих внутренних возможностей и потребности в ВИЭ России вряд ли кто-то поможет, здесь основными акторами выступают традиционно государство, бизнес и гражданское общество, артикулирующее потребность в «озеленении» и внедрении климатически нейтральных инноваций. Но коль скоро такая потребность осознана и артикулирована, самое время обратить взор на потенциальных партнеров, которые, с одной стороны, являлись бы технологическими лидерами отрасли, способными стать источником best-practices во внутренних проектах и одновременно «проводниками» России в проектах международного сотрудничества, а с другой — не отличались бы стремлением политизировать экономическое сотрудничество.

***

Вероятно, такое сотрудничество в обозримой перспективе начнет развиваться прежде всего на двустороннем уровне с рядом государств-членов ЕС. Однако при условии отказа Брюсселя от политизации «зеленого диалога», возможно, новый энергетический переход мог бы стать тем драйвером диалога и на уровне Россия-ЕС, которым в свое время не смогло стать «партнерство для модернизации». Новое «партнерство ради устойчивого развития» могло бы помочь сторонам обратить вспять процессы девальвации ценностей, деконструкции взаимозависимости, демонтажа общих пространств и деинституционализации взаимодействия, при этом сохранив лицо. Взаимодействие в рамках «зеленого перехода» потребует формирования консенсуса вокруг новой матрицы ценностей, новых диалоговых форматов, создания общего пространства контактов и диалога между научными сообществами и бизнесом, вовлеченным в «зеленый переход», и будет способствовать формированию нового типа взаимозависимости. Таким образом, «зеленый диалог» представляет собой очередное окно возможностей, которое может быть одинаково использовано как для углубления конфронтации, так и для выхода из нее…