Извращение, тщетность, опасность: к критике (не)поколения «глобальных русских»

Образ мышления «глобальных русских» сейчас находится в кризисе созревания. Конфликт с Западом создал для этого образа мышления серьезные вызовы, связанные с поиском нового языка и немного нелепой и, честно говоря, довольно обидной необходимостью защищать свою принадлежность России. Как кэмпбелловский тысячеликий герой, «глобальные русские» находятся в чреве кита, почти полностью скрываются от глаз наблюдателя. В этом чреве они должны осознать, в чем их понимание мира отличается от его реальности, и вынырнуть на другой стороне, изменившись, но сохранив ядро своих убеждений.  

«Глобальные русские» соединяют Россию и мир «мостом» их укорененности в России и глобальным мышлением. Проблемы современной России нельзя решить в отрыве от мира, как невозможно и работать с темами мировой политики, не понимая Россию. Получается забавная ситуация — «глобальные русские» видят свою миссию в создании и поддержании связей, поиске лучшего в России для передачи миру и лучшего в мире для передачи в Россию, а получают обвинения в отрыве от корней, некомпетентности и без пяти минут предательстве национальных интересов.

Тем, кто хочет жить в глобально интегрированной России, кого вдохновляют именно такие периоды развития нашей страны, действительно пора серьезнее отнестись к работе с внутренними аудиториями, пусть даже элитными — бюрократией, исследователями в смежных дисциплинах, деятелями искусства, образования и просвещения, предпринимателями. В таких сочетаниях разного опыта, думается, есть огромный потенциал для нового понимания места россиян в глобальном мире.

Потому что у куклы лицо в улыбке,

мы, смеясь, свои совершим ошибки.

И тогда живущие на покое мудрецы

нам скажут, что жизнь такое.

Иосиф Бродский. «Песня невинности, она же — опыта»

Библионочь 2018: «Отцы и дети» в экспертной среде. Видео и тезисы дискуссии

Вряд ли Иван Тургенев мог предположить, что его двухсотлетие будут отмечать именно так. В московскую Библионочь мы с замечательной Ольгой Брейнингер говорили на вечную тему «отцов и детей», то есть о том, что отделяет наше поколение от предыдущих и следующих, есть ли оно вообще, это поколение, что для нас мир и Россия, что для нас язык и наука.

Но оказалось, что нельзя говорить о проблеме «отцов и детей» и быть свободными от проблемы «отцов и детей». Уже скоро после нашей ночи разговоров в своем новом тексте Александр Крамаренко целостно и детально оформил аргументы «отцов», где предупредил читателя от поспешной передачи «миров приводных ремней» нам, «детям», страшно далеким от народа, не читающим или читающим что-то не то, а главное, зараженным пагубным вирусом глобального мышления.

Главной уликой в деле против эксперта и начинающего писателя — это два разных человека — послужило словосочетание «глобальные русские» (global Russians) [1], которое «дети» неосторожно произнесли, пытаясь как-то коротко обозвать свое поколение (на самом деле вовсе не поколение, но к этому мы еще вернемся). Упоминание выпавшей из моды глобальности, похвала английскому языку как инструменту академического общения, а также оценка терактов 11 сентября как лучше запомнившихся, чем распад СССР, событий отрочества стали необходимыми и достаточными доказательствами в нашем деле и позволили вынести нам вердикт, сильно похожий на обвинения в адрес мифических российских либералов (в значении «тех, которые не патриоты, а вот другие»). Невольно возникает ощущение, что наши попытки со всеми нюансами рассказать о «глобальных русских» оказались тщетными — мы были помещены в одну из ячеек российской идеологической дихотомии, где против нас применили старые и проверенные пестициды, не заметив, что мы уже совсем другие насекомые.

Такая критика — большое благо и прекрасный повод объясниться и внести те самые нюансы, которых, очевидно, не хватило в нашей двухчасовой дискуссии. Попробуем разобраться в деталях нашей позиции по трем направлениям критики: (1) языковая и смысловая близость к народу; (2) «отрицание» против «преодоления» прошлого; (3) участие в дискуссиях о внешней политике России. Каждый предмет критики для этого короткого эссе — отправная точка, от которой мы пунктиром наметим некоторые важные тезисы.

«Опять иностранное слово!»

Для общественно-политических споров вообще характерен прием, когда стороны пытаются лишить оппонента самого права участвовать в этой дискуссии. Сделать это просто — объявить об оторванности участника от объекта обсуждения. Если я в избе не прописан, то и сор со мной обсуждать вроде как не положено. Вспомним хотя бы тему нашего сочинения — «Отцов и детей», где Павел Кирсанов во время известного спора отказывается верить, что Базаров «точно знает русский народ» и представляет «его потребности, его стремления» и прямо говорит, что тот «идет против своего народа», добавляя: «[В]ы не русский после всего, что вы сейчас сказали». Базаров же отстаивает свое право жестко критиковать народ, будучи его частью: «Да притом — он русский, а разве я сам не русский?».

Самое забавное, конечно же, что Павел Петрович сам, разумеется, не чужд низкопоклонства перед Западом и страстно любит все английское. Базаров же больше почитает немецкое, хотя и живо пользуется русскими народными выражениями, все-таки его «дед землю пахал». Даже десятикласснику, читающему этот текст из-под учительской палки, заметна ирония ситуации. Схожим образом в той самой книге «Время Березовского», на которую ссылается Александр Крамаренко, есть занятнейший спор Анатолия Чубайса с Петром Авеном о том, кто из них больше русский (разумеется, в ценностном смысле):

Авен: Вот и я мириться с тезисом, что Родина дороже свободы, не готов никогда.

Чубайс: Именно поэтому ты не русский человек.

А: Я вполне русский человек. Чехов был со мной полностью согласен, и Бунин с Набоковым тоже. Это тоже не русские люди?

Ч: Привести тебе обратные примеры? Начиная с Достоевского.

А: Слушай, таких русских, как я, меньше, чем таких, как ты, это правда. Но миллионы русских в истории согласились бы со мной, а не с тобой. Поэтому это большой вопрос — кто русский, а кто не русский.

Ч: А большинство согласилось бы со мной.

А: Так это беда, на мой взгляд. Я совершенно не считаю, что большинство право, Толя. Я считаю, что большинство, как правило, неправо.

К чему эти длинные литературные отступления? К тому, что вопрос о «близости к народу» в общем-то довольно бессмысленный. Агрегация общественных предпочтений — всегда несовершенная — происходит в сложной гражданской «дискуссии». Каждая часть общества играет свою роль в этой фигуральной «дискуссии», и, что уж тут греха таить, «глобализированные элиты» в большинстве стран играют непропорционально большую роль в определении итогового курса. Раскрытие политического пространства для «масс» — большой вызов для благополучия самих этих «масс», как показывает история и практика популистских правительств.

Россия, конечно, никакое не исключение. Не думаю, что нужно рассказывать об уровне имущественного расслоения, средних зарплатах, доле владеющих иностранными языками или загранпаспортом и тому подобных вещах — читатели сайта РСМД хорошо это знают.

Второй частью аргумента об «отрыве» мифического поколения «детей» от народа был тезис о языке. В значительной степени мы нарвались сами, объявив, что английский язык для нас — важнейший инструмент международного академического общения. Действительно, для эксперта-международника сегодня отсутствие способности свободно читать и писать профессиональные тексты по-английски — граничащий с инвалидностью недостаток, закрывающий путь к большей части научного пространства. Не относиться к этому инструменту серьезно по идеологическим соображениям преступно для международника. Более того, никаких идеологических соображений тут и не может быть — нелюбимые российскими почвенниками «англо-саксы» давно уже лишились прав собственности на свой язык. Чтобы понять, насколько английский язык не принадлежит англичанам и американцам, достаточно побывать на международных конференциях в Азии, где без английского трудно представить, как найти общий язык японцу с бирманцем.

Признавая, что академическая билингвальность серьезно влияет и на наш русский язык, мы не можем принять аргумент о том, что это как-то разрушает или разлагает нашу речь. Тема иностранных заимствований и вечной деградации языка от какого-то «золотой эпохи» к отвратительному сегодня — популярная и хорошо изученная. И все же язык — это инструмент, подстраивающийся под практические задачи повседневности и при этом хранящий культурную специфику момента. Язык всегда современен и всегда принадлежит всем, на нем говорящим, — строго говоря, его нельзя испортить, он всегда есть норма.

При этом, конечно, московские международники — в том числе те, кто считают себя близкими к народу, — естественным образом говорят на другом русском, чем, скажем, калужские фермеры, не говоря о рабочих Уралвагонзавода. Дело совершенно не в том, кто видит главным «глобализацию», а кто — «ресуверенизацию». И даже не в том, у кого какие цифры стоят в дате рождения. Тут мы подходим к принципиально важному замечанию — разрыв в языке и понимании действительности проходит совсем не по возрастным границам. Верно замечено — торговцы смыслами на глобальном Севере пока не могут предложить для более широкой аудитории идей, которые выглядели бы понятными и новыми. А старые слова мы уже давно затерли, нагрузив лишними коннотациями. «Либерал», «патриот», «модернизация», «суверенитет», «реформы», «безопасность» — все эти слова перестали что-либо значить не только когда мы их говорим, но и даже когда мы ими думаем вслух. Вас удивляет, что международники бегут от этих слов в английские?  

Чрево кита

Александр Крамаренко:
Global Russians: современный нигилизм, проблема языка etc.

Еще одно иностранное слово, которым «отцы» продолжают ругать «детей», — нигилизм. Базаров, конечно, не был нигилистом. В той же мере, в которой он все отрицал, он возводил в культ сам нигилизм. Кирсанов, возмущаясь нигилизмом Базарова, имел в виду отрицание того, что казалось неотрицаемым Павлу Петровичу. (Кстати, сами братья Кирсановы активно отрицали других помещиков — Николая Петровича, помнится, за порядки в его имении даже считали «красным».)

Напомним, что обвинение в адрес «глобальных русских» примерно такое: им надо начать преодолевать прошлое, а не отрицать его, и только тогда они смогут подступиться к развязыванию сложных интеллектуально-практических узлов, которые образовались в нынешней непростой международной обстановке. Формировать новые идеи и концепции нужно не на основе отрицания всего, что было «до», а на его преодолении.

О преодолении говорить, наверное, сложнее всего, учитывая какой объем травматичного исторического и публичного опыта российским обществом даже толком не прожит, не то что преодолен, — от Большого террора до Афганистана и войн в Чечне. И тут у каждого поколения есть что преодолевать. Опытом, который нам предстоит еще как следует осмыслить и пережить, однозначно можно считать ту поляризацию и политизацию дискурса, которую произвел на свет украинский кризис. Спокойно говорить о внешней политике и международных отношениях, без риска прослыть поборником тоталитарного режима или национал-предателем очень сложно (но о дискуссии мы поговорим чуть позже).

Трудно говорить за всех «глобальных русских», но думаю, что многие из них как раз и считают, что занимаются тем самым преодолением. Именно это и определяет их странноватое название, соединяющее Россию и мир «мостом» их укорененности в России и глобальным мышлением. Чтобы дьявол не играл нами и мы мыслили точно (как хотел бы Мамардашвили), нужно достичь синтеза глобального тезиса и национального антитезиса, понимания одновременной уникальности и не-уникальности российской проблематики. Проблемы современной России нельзя решить в отрыве от мира, как невозможно и работать с темами мировой политики, не понимая Россию.

Получается забавная ситуация — «глобальные русские» видят свою миссию в создании и поддержании связей, поиске лучшего в России для передачи миру и лучшего в мире для передачи в Россию, а получают обвинения в отрыве от корней, некомпетентности и без пяти минут предательстве национальных интересов. Интересно, что российские дипломаты, наверное, в наши дни часто чувствуют себя в подобном положении на международной арене, когда им приходится защищаться от нападок за то, что они вроде как делают свою работу. Кстати, это происходит и не только в Нью-Йорке или Женеве — на экранах российского ТВ случаются сериалы про то, как доблестные сотрудники органов безопасности отлавливают в среде отечественных дипломатов «оборотней с агреманами», готовых продать Родину (а то что это они все с иностранцами якшаются и ездят по заграницам?).

Поэтому «глобальные русские» — не поколение, их определяет не возраст, а образ мышления. Этот образ мышления сейчас находится в кризисе созревания. Конфликт с Западом создал для этого образа мышления серьезные вызовы, связанные — как верно замечено — с поиском нового языка и немного нелепой и, честно говоря, довольно обидной необходимостью защищать свою принадлежность России. Хочется думать, что этот кризис и поможет сформироваться языку и позиционированию «глобальных русских». Как кэмпбелловский тысячеликий герой, они находятся в чреве кита, почти полностью скрываются от глаз наблюдателя. В этом чреве они должны осознать, в чем их понимание мира отличается от его реальности, и вынырнуть на другой стороне, изменившись, но сохранив ядро своих убеждений.  

Мир Кристины, Эндрю Уайет, 1948

Что говорить, когда нечего говорить?

И вот в этой обстановке нам предлагают вести больше общественных дискуссий, особенно с вовлечением широких народных масс. Трудно не согласиться, что разговаривать друг с другом и дискутировать о внешней политике нужно больше. Если уж на то пошло, такие дискуссии для нашей страны — продукт довольно новый. Говорить о внешней политике свободно, без перехода на автоагрессию кулаком в грудь можно было совсем недолго. Сегодня же использование того или иногда выражения или даже слова-маркера в глазах зрителя быстро делает нас адептом одной из двух борющихся сект, содержание и аргументы уже никто не слушает.

Если бы дискуссия о внешней политике России была бильярдным столом, то его давно пора было бы порубить на дрова, потому что выбоины с двух его сторон решительно не позволяли бы на нем играть. Шары неизбежно катились бы к этим выбоинам, как бы им самим ни хотелось попасть в лузы или просто покататься по зеленому сукну. Такими выбоинами стали слепящие резкостью своего контраста лагеря западников и евразийцев или либералов и консерваторов или как бы еще мы их ни разделяли.

И вот тут та самая постправда, а точнее самая обычная неправда, наконец, появляется на сцене. Дискутанты из каждого лагеря, скорее всего, сочтут себя реалистами в том смысле, что они исходят из того, как вещи обстоят на самом деле. Ни один из них не строит иллюзий относительно того, как устроен мир и как в нем выжить. Только слепой не видит, что США и коллективный Запад всегда пытались ослабить суверенитет России, восставшей против гегемона. И только такой же слепой не видит, что никакого онтологического антагонизма между Россией и США нет и что именно в сотрудничестве с Западом лежит ключ к экономическому процветанию России.

Совсем недавно на ежегодных внешнеполитических дебатах имени С. Кортунова была предпринята в целом сильная попытка как-то поговорить о внешней политике. Разговор был ужасно интересный, но снова вылезла разница языков и какая-то театральность, работа на аудиторию, а не на оппонента. Были разные перформативные жанры: рэп-баттл, политическая речь, защита диссертации с обильными цитированиями и, конечно, обвинительные заключения.

Вот эти-то разрывы, часто стилистические, как кажется, и могли бы попробовать преодолеть «глобальные русские» с помощью изначально академических традиций нейтрального языка. Делать это, будучи погруженными в объект обсуждения — политику, крайне непросто. Прямо говорить о наших проблемах и предлагаемых решениях особенно трудно, в основном потому что накопленное в обществе недоверие обнуляет большую часть попыток нормальной коммуникации. Двоемыслие, фальсифицированные предпочтения, «перегрев» внешнеполитического дискурса делают публичный разговор о внешней политике сегодня очередной имитацией.

***

Что делать? Прежде всего, писать тексты и обсуждать тексты, не давая им просто проходить мимо нас. Мы должны стараться вести большие серьезные разговоры по важным темам, проговаривать и оттачивать аргументы и идеи. Большие текстовые дискуссии помогут составить корпус современной русской международной мысли, вокруг которой будут расти новые поколения международников и развиваться старые. Мы не потеряли эту способность — посмотреть хотя бы на переписку Михаила Троицкого с Алексеем Фененко на сайте РСМД (1; 2; 3; 4) или серию материалов, запущенных статьей Василия Кузнецова «Ближний Восток: постмодерн ушел вчера» (1; 2; 3; 4).

Количественные и качественные исследования общественного мнения в России сегодня указывают на глубокие травмы не теле нашего понимания своего места в мире и отношений внутри общества. Трудно не согласиться с тем, что это ответственность экспертной и академической аудитории вовлекаться в просветительские проекты, нацеленные на самые нетипичные аудитории, самые важные из которых — ранние курсы непрофильных вузов и старшие школьники. В этом смысле международники сильно отстают, например, от историков, деятелей искусства или естественных наук: лектории, фестивали и открытые дискуссии с участием профессионалов по этим темам встречаются гораздо чаще и — главное — сосредоточены далеко не только в Москве.

Наконец, тем, кто хочет жить в глобально интегрированной России, кого вдохновляют именно такие периоды развития нашей страны, действительно пора серьезнее отнестись к работе с внутренними аудиториями, пусть даже элитными — бюрократией, исследователями в смежных дисциплинах, деятелями искусства, образования и просвещения, предпринимателями. В таких сочетаниях разного опыта, думается, есть огромный потенциал для нового понимания места россиян в глобальном мире.

«Глобальные русские» не должны никому ничего доказывать и запрещать вход содомитам в свои пекарни, чтобы их считали за своих. Но и держать на столе серебряную пепельницу в виде мужицкого лаптя тоже недостаточно. В духе «парадокса представительства» они должны одновременно представлять и не представлять свою страну так же, как это делают уже упомянутые дипломаты. У каждого поколения свой уникальный опыт, свои убеждения и своя ответственность.

1. Можно, конечно, называть их и «глобальными россиянами», но в данном случае я произвольно отнесу к этой категории тех, кого объединяет русский язык как родной и кто в этом смысле живет в «русском мире», а не в «мире русских».