Эволюция углеродных рынков: есть ли место для России?

По мере усиления негативных последствий роста температуры и в отсутствие существенного прогресса по сокращению выбросов парниковых газов во всем мире растет обеспокоенность изменением климата.

Климатическая проблема — самая глобальная из всех проблем человечества, и эффективное противодействие ей возможно только при условии сотрудничества всех ведущих государств. Специфика изменения климата заключается в том, что для роста температуры не важно, в какой части земного шара осуществляются выбросы, важен лишь их объем. Поэтому с точки зрения глобального блага логично сокращать выбросы там, где это дешевле всего. Этой цели и подчинено действие системы зачета сокращения выбросов, или углеродных рынков. Их идея в том, что инвестор-эмитент получает возможность зачета своих обязательств по сокращению выбросов за счет оплаты усилий другого эмитента, которому это сделать легче.

В России углеродные рынки не рассматриваются как потенциальный источник экономических выгод, и напрасно. Высокие показатели энергоемкости и углеродоемкости производства, исходный низкий уровень развития возобновляемых источников энергии и большие объемы энергопотерь из-за устаревшей инфраструктуры делают Россию страной со значительным потенциалом сокращения выбросов по низкой цене. Большой потенциал сокращений кроется и в лесном секторе, где есть широкие возможности по расширению площади лесного покрова и лесовосстановлению. Если сокращать выбросы в России дешевле, чем во многих других странах, это означает, что она может извлекать выгоды из участия в международных рыночных механизмах. Это уже происходило в рамках Киотского протокола, когда за счет участия в ПСО российские компании получили дополнительные доходы в размере 600 млн долл. А могли бы и больше — по оценкам, вплоть до 6 млрд долл., — если бы схема регистрации и отбора киотских проектов была создана раньше и организована эффективнее.

Киотские проектные механизмы более недоступны России, но развитие добровольных углеродных рынков тоже дает немалые возможности капитализировать огромный потенциал дешевого сокращения выбросов в стране. Многие коммерческие банки, инвестиционные, трастовые, пенсионные фонды заявляют о приоритетности инвестиций в зеленые проекты. То же касается и международных организаций, и не только Группы Всемирного банка или Европейского банка реконструкции и развития, получение денег из которых для России затруднительно из-за конфронтации с западными странами, но и Нового банка БРИКС, Азиатского банка инфраструктурных инвестиций, Фонда Шелкового пути, Евразийского банка развития и т.д. Снижение углеродного следа, радикальное сокращение выбросов или даже переход к полной углеродонейтральности на горизонте нескольких десятилетий становятся частью стратегий и многих крупных компаний. Во многих случаях им сложно (по крайней мере на первых порах) достичь этих целей лишь за счет собственных усилий, и они предпочитают компенсировать свой углеродный след за счет финансирования низкоуглеродных проектов вовне. В России таких проектов множество, и если удастся предложить их миру, они могут стать важным источником инвестиций, а в отдельных случаях — и технологий в российскую экономику.

Наконец, сложно привлекать финансирование на низкоуглеродные проекты в страну, которая не только не имеет собственного углеродного регулирования, но и на уровне официального документа рассматривает развитие «зеленых технологий» в числе «вызовов и угроз экономической безопасности». Регулирование можно создать, и его основные контуры уже намечены. А вот поменять нарратив — перестать рассматривать зеленую повестку как блажь или угрозу развитию экономики и начать видеть в нем возможность — более сложная задача, но одновременно и более важная.

По мере усиления негативных последствий роста температуры и в отсутствие существенного прогресса по сокращению выбросов парниковых газов во всем мире растет обеспокоенность изменением климата.

Климатическая проблема — самая глобальная из всех проблем человечества, и эффективное противодействие ей возможно только при условии сотрудничества всех ведущих государств. Специфика изменения климата заключается в том, что для роста температуры не важно, в какой части земного шара осуществляются выбросы, важен лишь их объем. Поэтому с точки зрения глобального блага логично сокращать выбросы там, где это дешевле всего. Этой цели и подчинено действие системы зачета сокращения выбросов, или углеродных рынков. Их идея в том, что инвестор-эмитент получает возможность зачета своих обязательств по сокращению выбросов за счет оплаты усилий другого эмитента, которому это сделать легче. Другими словами, углеродные рынки способствует сокращению выбросов наиболее доступными способами и в тех компаниях, которым это обходится дешевле всего.

Проблемой сложившейся архитектуры международного климатического регулирования является то, что основные источники финансирования низкоуглеродных проектов и наиболее эффективные проекты по сокращению выбросов географически разделены. Первые находятся в странах Запада и отчасти в Японии и Китае. Вторые же расположены преимущественно в развивающихся экономиках, где есть больший потенциал сокращения выбросов парниковых газов относительно дешево. Именно углеродным рынкам отведена особая роль в преодолении этого географического разрыва.

Межгосударственные механизмы зачета сокращений выбросов: от Киотского протокола к Парижскому соглашению

Игорь Макаров:
Пятьдесят оттенков зеленого

Принцип торговли разрешениями на выбросы получил практическое воплощение еще до выхода климатической повестки на первый план. Так, в 1990-е гг. в США успешно функционировала система торговли выбросами диоксида серы, позволившая решить проблему кислотных дождей. Благодаря городской системе торговли выбросами оксидов серы и азота RECLAIM Лос-Анджелесу удалось существенно снизить уровень смога, бывшего до этого неотъемлемым элементом городского пейзажа.

В отношении парниковых газов механизм торговли выбросами был впервые внедрен сразу на глобальном уровне. Киотский протокол, принятый в 1997 г., устанавливал для ведущих стран количественные цели по сокращению выбросов, а для того, чтобы облегчить их выполнение, — вводил так называемые механизмы гибкости.

Таких механизмов было три. Во-первых, механизм непосредственной торговли квотами на выбросы между государствами — сторонами соглашения. Во-вторых, два проектных механизма: Проекты совместного осуществления (ПСО) и Механизм чистого развития (МЧР). Они позволяли компаниям из одной страны реализовать проектную деятельность, связанную с сокращением выбросов, в другой и вносить достигнутые сокращения в счет своих обязательств. При этом механизм ПСО предполагал реализацию таких проектов на территории развитых стран и стран с переходной экономикой, а МЧР предназначался для развивающихся стран, которые в рамках Киотского протокола никаких количественных обязательств на себя не брали.

Увы, эффективность механизмов гибкости оказалась невысокой. Страны Восточной Европы из-за сокращения производства в результате краха командно-административной экономики перевыполнили свои обязательства по Киотскому протоколу и из-за этого оказались обладателями большого количества избыточных «квот», которые получили название «горячий воздух». В итоге Чехия, Украина, Польша и Словакия заработали на продаже своих квот сотни миллионов долларов, но с точки зрения противодействия изменению климата это ничего не дало.

Проектные механизмы приобрели больший размах, но также столкнулись с обвинениями в том, что многие проекты, финансируемые европейскими компаниями в рамках МЧР и ПСО, не соответствуют критерию «дополнительности», то есть приписываемые им сокращения выбросов могли бы быть достигнуты и без привлечения средств в рамках киотских механизмов. Более того, МЧР спровоцировал классический «эффект кобры»: когда британская колониальная администрация в Индии в конце XIX в., обеспокоенная ростом числа ядовитых змей, объявила премию за их принесенные головы, предприимчивые индийцы стали разводить кобр, чтобы заработать [1]. Аналогично, в первый период действия Киотского протокола (2008–2012 гг.) нередки были случаи, когда в развивающихся странах (особенно в Китае) специально создавались предприятия с аномально высокими выбросами — исключительно с целью привлечения инвестиций на их сокращение. Во втором периоде Киотского протокола (2013–2020 гг.) механизмы гибкости потеряли былую востребованность из-за ужесточения условий реализации проектной деятельности и отказа ряда стран от принятия новых количественных обязательств.

Парижское соглашение, подписанное в 2015 г. и фактически пришедшее на смену Киотскому протоколу, принципиально отличается от него, в том числе и в части функционирования международных углеродных рынков. Парижское соглашение выcтроено по принципу «снизу вверх»: страны сами заявляют собственные цели по сокращению выбросов, исходя из своих планов развития энергетики, других углеродоемких отраслей и экономики в целом. Эти цели не являются юридически обязывающими и выступают не более чем ориентирами для задекларировавших их государств.

Наталья Пискулова:
Вызовы для экологической перестройки мировой экономики

В отсутствие жестких количественных обязательств по сокращению выбросов трансформируется и принцип работы механизмов трансграничного зачета сокращений — теперь он называется Механизмом устойчивого развития (МУР). Конкретное наполнение МУР еще согласуется сторонами Парижского соглашения и будет определено в лучшем случае к концу 2019 г. Тем не менее уже понятно, что сфера охвата МУР вряд ли будет слишком широкой. Им будут покрыты добровольные проекты — некоторые страны (например, Япония) рассматривают участие в сокращении выбросов за рубежом как способ продвижения своих зеленых технологий. Есть случаи, когда национальная система регулирования предполагает возможности компаний покрывать свои обязательства за счет сокращений выбросов за рубежом, и механизм устойчивого развития стандартизирует этот процесс. Однако в целом вряд ли можно считать его ключевым элементом нового климатического режима.

Национальные и региональные системы торговли выбросами

Наряду с развитием межгосударственного регулирования выбросов парниковых газов в последнее десятилетие быстрыми темпами расширяется практика использования национальных и региональных систем торговли выбросами (СТВ). К настоящему моменту 27 административных субъектов (интеграционных объединений, стран и регионов в их составе) используют этот инструмент. Основной принцип его работы состоит в определении максимально допустимого объема выбросов в экономике, который затем распределяется (бесплатно или посредством аукциона) между эмитентами, охваченными регулированием. В случае превышения допустимого объема выбросов компании вынуждены докупать недостающие разрешения на рынке, а в случае, если объем выбросов оказывается меньше допустимого, могут продать излишек. Таким образом, установленный регулятором потолок выбросов и множество сделок по купле-продаже разрешений на выбросы приводят к формированию рыночной цены на них.

Наиболее развитой является Европейская система торговли выбросами (ЕСТВ), которая была запущена в 2005 г. и сейчас покрывает 11 тыс. компаний в 31 стране. ЕСТВ — главный инструмент европейской политики по переходу к низкоуглеродному развитию и противодействию изменению климата. Во время второй фазы функционирования, совпавшей по времени с первым периодом действия Киотского протокола (2008–2012 гг.), совокупное сокращение выбросов за счет работы европейского углеродного рынка (без учета других факторов, влияющих на выбросы) составило 15%. ЕСТВ также стала образцом для создания аналогичных систем в Калифорнии, ряде провинций Канады, Новой Зеландии и некоторых других странах.

В декабре 2017 г. система торговли выбросами была запущена в Китае. Она уже стала самой крупной в мире по охвату и имеет планы расширения. Китайская СТВ пока включает только сектор электрогенерации и регулирует выбросы 1,7 тыс. эмитентов (включая комбинированные теплоэлектроэнергетические станции), на которые приходится около 30% всех выбросов страны.

Многие национальные СТВ имеют каналы связи с внешним миром. Например, ЕСТВ была скоординирована с МЧР и ПСО, посредством чего компании с европейского углеродного рынка были вовлечены в проекты за его пределами. Однако до выработки к 2020 г. более эффективной системы международного зачета единиц сокращения выбросов ЕСТВ существенным образом ограничила зачет единиц сторонних проектов.

В последние годы появляются прецеденты объединения национальных СТВ. В 2012 г. была достигнута договоренность об объединении европейской СТВ с австралийской, начиная с 2018 г. В Северной Америке еще в 2014 г. произошло объединение систем торговли выбросами в Калифорнии (США) и Квебеке (Канада), к которому в 2017 г. присоединилась канадская провинция Онтарио. Тем не менее пока объединение национальных систем сопряжено с множеством сложностей, связанных с неравномерностью распределения выигрышей от него и сильной зависимостью от политической конъюнктуры. Достаточно сказать, что договоренность между ЕС и Австралией была аннулирована после смены в последней правительства и замены системы торговли квотами другими инструментами регулирования. А провинция Онтарио, присоединившаяся к системе торговли выбросами Калифорнии и Квебека в 2017 г., вышла из нее уже через год после первых же выборов, приведших к победе альтернативных политических сил.

Добровольные углеродные рынки и рынок зеленых облигаций

Игорь Макаров:
После Парижа: пути стран в низкоуглеродное будущее

Углеродные рынки развиваются и за пределами государственного регулирования. Растет роль добровольных схем зачета сокращений выбросов на основе реализации инвестиционных проектов. Становиться участниками таких схем компании толкает как желание сократить выбросы парниковых газов из соображений корпоративной ответственности, так и наличие сопряженных выгод, в том числе получение долгосрочных конкурентных преимуществ из-за более раннего по сравнению с конкурентами освоения передовых зеленых технологий. Показательно, что все большее распространение в ведущих корпорациях получает самостоятельное введение внутренних цен на углерод. Многие крупные компании, в том числе нефтегазовые гиганты «ExxonMobil», «Royal Dutch Shell», «Equinor», «ConocoPhillips», «Total» и пр., уже установили их для себя. Внутренние углеродные цены используют при принятии инвестиционных решений: расчетный объем выбросов в рамках планируемого проекта, помноженный на цену, заносится в плановые издержки, и вкупе с традиционными финансовыми показателями влияет на оценку эффективности проекта и, как следствие, решение о его запуске. В широком смысле внутренняя цена на углерод — это, во-первых, один из способов управления рисками, связанными с регулированием выбросов на международном, национальном или отраслевом уровне; а во-вторых, инструмент позиционирования себя в мире, где вопросам зеленого развития уделяется все большее внимание.

Реализация добровольных проектов по сокращению выбросов контролируется набором международных стандартов верификации единиц сокращения (Verified Carbon Standard, Gold Standard и др.), которые варьируют в зависимости от вида и географии проектной деятельности, а также деталей методологии учета сокращения. Проекты охватывают разные сферы деятельности — от сельского хозяйства до повышения энергоэффективности производства и перехода на чистые источники энергии. В последнее время особенно распространены проекты в области лесного хозяйства. Они уже реализуются в 83 странах, большинство — в Индии, Китае, США, Турции и Бразилии.

Расширению международных никзоуглеродных проектов способствует развитие рынка зеленых облигаций. Зеленая облигация представляет собой долговой инструмент, эмитент которого получает от инвестора фиксированный объем капитала и направляет его на проекты, связанные со снижением негативного воздействия на окружающую среду. Зеленые облигации получают поддержку ряда государств и международных организаций, а для многих институциональных инвесторов являются обязательным элементом инвестиционного портфеля. Важность финансовых инструментов такого типа будет лишь расти: их роль состоит в том, чтобы связать финансовые ресурсы экономических агентов, готовых инвестировать в зеленое развитие, с низкоуглеродными проектами по всему миру. В этом смысле они выполняют ту же функцию, что и международные проектные механизмы, при этом с меньшей бюрократической нагрузкой и с большей прозрачностью. Минусом является то, что большая часть зеленых облигаций пока выпущена в развитых странах. Впрочем, их широкое распространение в развивающийся мир — это скорее вопрос времени.

Возможности для России

В России углеродные рынки не рассматриваются как потенциальный источник экономических выгод, и напрасно. Высокие показатели энергоемкости и углеродоемкости производства, исходный низкий уровень развития возобновляемых источников энергии и большие объемы энергопотерь из-за устаревшей инфраструктуры делают Россию страной со значительным потенциалом сокращения выбросов по низкой цене. Большой потенциал сокращений кроется и в лесном секторе, где есть широкие возможности по расширению площади лесного покрова и лесовосстановлению. Если сокращать выбросы в России дешевле, чем во многих других странах, это означает, что она может извлекать выгоды из участия в международных рыночных механизмах. Это уже происходило в рамках Киотского протокола, когда за счет участия в ПСО российские компании получили дополнительные доходы в размере 600 млн долл. А могли бы и больше — по оценкам, вплоть до 6 млрд долл., — если бы схема регистрации и отбора киотских проектов была создана раньше и организована эффективнее.

Екатерина Грушевенко, Алексей Хохлов:
Россия на глобальном рынке ВИЭ

Киотские проектные механизмы более недоступны России, но развитие добровольных углеродных рынков тоже дает немалые возможности капитализировать огромный потенциал дешевого сокращения выбросов в стране. Многие коммерческие банки, инвестиционные, трастовые, пенсионные фонды заявляют о приоритетности инвестиций в зеленые проекты. То же касается и международных организаций, и не только Группы Всемирного банка или Европейского банка реконструкции и развития, получение денег из которых для России затруднительно из-за конфронтации с западными странами, но и Нового банка БРИКС, Азиатского банка инфраструктурных инвестиций, Фонда Шелкового пути, Евразийского банка развития и т.д. Снижение углеродного следа, радикальное сокращение выбросов или даже переход к полной углеродонейтральности на горизонте нескольких десятилетий становятся частью стратегий и многих крупных компаний. Во многих случаях им сложно (по крайней мере на первых порах) достичь этих целей лишь за счет собственных усилий, и они предпочитают компенсировать свой углеродный след за счет финансирования низкоуглеродных проектов вовне. В России таких проектов множество, и если удастся предложить их миру, они могут стать важным источником инвестиций, а в отдельных случаях — и технологий в российскую экономику.

В этом направлении, впрочем, предстоит много работы. В отличие от киотских проектных механизмов, ключевое значение имеет доказательство того, что проект удовлетворяет принципу дополнительности. Это может быть сделано с помощью верификации проектов по международным стандартам, выпуска зеленых облигаций, соответствующих международным принципам, создания признаваемых международным сообществом регистров низкоуглеродных проектов и т.д. Подобного рода инфраструктура в России находится лишь на начальном уровне развития, ее поддержка и расширение — важная задача государства.

Соблюдение принципа дополнительности сложнее всего обеспечить в промышленности и традиционной электроэнергетике, а легче всего — в развитии возобновляемых источников энергии, переработке отходов, лесном хозяйстве. Однако в этих областях в России существуют значительные нормативные, административные и бюрократические барьеры, сдерживающие приход иностранных инвесторов. От того, будут ли они преодолены, зависит то, займет ли Россия сколь-либо значимое место на карте добровольных низкоуглеродных проектов.

Наконец, сложно привлекать финансирование на низкоуглеродные проекты в страну, которая не только не имеет собственного углеродного регулирования, но и на уровне официального документа рассматривает развитие «зеленых технологий» в числе «вызовов и угроз экономической безопасности». Регулирование можно создать, и его основные контуры уже намечены. А вот поменять нарратив – перестать рассматривать зеленую повестку как блажь или угрозу развитию экономики и начать видеть в нем возможность — более сложная задача, но одновременно и более важная.

1. Зиберт Х. Эффект кобры. Как избежать заблуждений в экономической политике. М.: Новое издательство, 2005.