Дальше от свободы, ближе ль к справедливости?

В своей недавней статье для РСМД «Волнения афроамериканцев и повышение НДФЛ в России» А. Кортунов поднял чрезвычайно важный вопрос о стремлении к справедливости как ключевом элементе современной политической жизни, всегда по-разному, но неизменно ярко проявляющемся в самых разных странах и регионах мира.

Высказанные в статье идеи, как мне представляется, заслуживают пристального внимания не только в практической плоскости (а автор в целом рассуждает именно в ней), но и в методологической.

А. Кортунов отмечает, что «стремление к справедливости органично для человеческой природы, являясь сильнейшим катализатором любой социальной и политической активности». Это, безусловно, верно. Как, по всей видимости, верно и высказанное автором тут же представление о том, что справедливость, прежде всего, означает соответствие.

В 1990–2000-е гг. мы очень много думали о том, как быть свободными, но практически не задумывались о том, что значит свобода. В политическом отношении по этому поводу в мировом сообществе был достигнут определенный консенсус, предполагавший, что максимизация свободы и безопасности едва ли не автоматически приведет нас к утверждению справедливости. Однако сегодня этот консенсус оказался нарушен, и по всей видимости, он будет заменен иным — консенсусом о справедливости. Все будут думать о том, как достичь справедливости и развития, словно знают, что означает и то, и другое, и словно верят в то, что справедливость сделает нас свободными. Опасности, подстерегающие нас на этом пути, связаны не только с возможным возрождением авторитарных практик управления во имя экономических скачков. Они связаны также с вполне вероятным отказом от ценностного универсализма во имя «самости» и сохранения автохтонных традиций. Привычные деления мира на развитый и развивающийся, свободный и менее свободный станут более неактуальными. А следовательно — уже совсем в прикладном отношении — неактуальными окажутся и идеи экспорта свободы или требования политической обсусловленности программ помощи. Впрочем, целесообразность и самих этих программ может быть поставлена под сомнение.

Наконец, смена парадигмы мирового развития, по всей видимости, должна означать и иное — глобальную смену элит. Об усталости обществ от старых элит не писал, кажется, только ленивый, приводя многочисленные примеры — от Трампа в США до Каиса Саида в Тунисе. Однако приход к власти этих новых лидеров — правых и левых популистов, решительно противопоставляющих себя традиционному истеблишменту — лишь первые отблески грядущего. Этот выход на мировую авансцену популистов схож с победами популистских партий на первых в ходе демократического транзита выборах — подобное явление наблюдалось во множестве стран от Алжира с Исламским фронтом спасения до России с ЛДПР. Следующим шагом должна стать либо адаптация старых элит к новым условиям и их внутреннее обновление, либо же их полное поражение в результате ожесточенной борьбы с новыми, лишь только формирующимися элитами.

Все это — лишь грубые штрихи, которыми можно обозначить новую реальность. Очевидно, что ее рождение будет сопряжено со множеством бурь и конфликтов самого разного уровня: общественного, внутриполитического, международно-политического. Но самое главное, оно будет сопряжено с конфликтами ценностными и интеллектуальными. Статья А. Кортунова, «Письмо о справедливости и открытости дискуссий» и множество других текстов, появляющихся в эти дни; споры о колониальном прошлом и расизме в США, Европе и на Ближнем Востоке; дискуссии о справедливом правосудии в России — все это лишь первые симптомы той бури, что должна еще грянуть.

В своей недавней статье для РСМД «Волнения афроамериканцев и повышение НДФЛ в России» А. Кортунов поднял чрезвычайно важный вопрос о стремлении к справедливости как ключевом элементе современной политической жизни, всегда по-разному, но неизменно ярко проявляющемся в самых разных странах и регионах мира.

Высказанные в статье идеи, как мне представляется, заслуживают пристального внимания не только в практической плоскости (а автор в целом рассуждает именно в ней), но и в методологической.

Андрей Кортунов:
Волнения афроамериканцев и повышение НДФЛ в России

А. Кортунов отмечает, что «стремление к справедливости органично для человеческой природы, являясь сильнейшим катализатором любой социальной и политической активности». Это, безусловно, верно. Как, по всей видимости, верно и высказанное автором тут же представление о том, что справедливость, прежде всего, означает соответствие.

Однако эти тезисы имеет смысл развить.

От свободы к справедливости

Идея справедливости не просто важна для человечества. В сущности, через призму этой идеи может рассматриваться весь исторический процесс. Такое его понимание мы встречаем, скажем, в марксизме.

Вместе с тем, этот процесс может рассматриваться и через призму идеи освобождения, как это делал Гегель.

Конечно, полторы сотни ведущих мировых интеллектуалов, подписавших только что опубликованное в Harper’s Magazine «Письмо о справедливости и открытости дискуссий», правы в том, что касается взаимной обусловленности справедливости и свободы. И тем не менее можно все же сказать, что, периодически сменяя друг друга в общественном сознании, две этих детерминанты позволяли в эпоху модерна со свойственным ей стремлением рационализировать историю наделять метафизическим смыслом не только прошлое, создавая конструкт исторического процесса, но и настоящее. Это, в свою очередь, позволяло обнаруживать смысл в актуальной политической реальности.

Понятно, что и свобода, и справедливость в тех или иных обстоятельствах места и времени понимались совершенно по-разному. Однако это лишь придавало этим двум концептам гуттаперчивость универсальных идей.

Симптоматичным в этом контексте кажется не только то, что мы обнаруживаем в современной политике мотив борьбы за справедливость, но и то, что мы предпочитаем именно такую интерпретацию реальности всем остальным. В конечном счете, сама эта реальность созидается именно посредством таких интерпретаций, составляющих ее неотъемлемую часть.

Вопрос об адекватности предлагаемой интерпретации оказывается при такой постановке проблемы совершенно избыточным, в отличие от вопроса о ее соответствии иным интерпретациям. Другими словами, дело не в том, верно ли говорить, что требование справедливости становится лейтмотивом мировой политики, а в том, соглашаются ли с подобным пониманием реальности иные аналитики. Если они обращаются к идее справедливости, не просто находясь в совершенно иных условиях, но и руководствуясь принципиально иной методологией, то даже при внешнем совпадении репрезентаций, их внутреннее содержание может оказываться принципиально различным. В результате мы приходим к своеобразной смысловой омонимии.

Скажем, А. Кортунов, руководствуясь собственным профессиональным и личным опытом, утверждает, что «проблема, на которую многие хотели бы смотреть исключительно через призму межрасовых отношений, на самом деле является социальной проблемой». Такое стремление воспринимать расовые, этнические, конфессиональные, гендерные и т.п. проблемы как некую ширму, за которой скрывается истинная социальная, а еще точнее — социально-экономическая реальность, вполне естественно для российского исследователя. В конце концов, отечественная интеллектуальная (да и политическая, кажется, тоже) элита в силу специфики собственного опыта и образования привыкла считать вопросы идентичности в той или иной мере вторичными по отношению к базовым экономическим проблемам.

Ярослав Левин:
Синдром раскола, новый вызов или движение к обновлению?

Однако неудобная правда состоит в том, что такая редукционистская схема более не работает.

Мир стал сложным.

И в этом сложном мире вопросы гендерного, конфессионального, этнического равенства, прав меньшинств (в том числе и ЛГБТ, о которых в России до сих пор принято говорить с глупой усмешкой неудовлетворенного подростка) не менее важны, чем вопросы бедности и богатства. Это, в свою очередь, означает, что решение проблемы справедливости требует, во-первых, учета интересов гораздо большего числа групп, нежели ранее, и следовательно, становится сложнее, а во-вторых, принципиального изменения политического подхода — отказа от редукционизма.

Следовательно, осмысляя внутрироссийскую ситуацию, мы должны осознавать не только то, что повышения ставки НДФЛ на сверхдоходы недостаточно, но и то, что исповедуемый подход означает приверженность к простым решениям. Недостаточно повысить налоги. Недостаточно повысить уровень жизни. Недостаточно совершить прорыв.

Придется думать о том, как удовлетворить чаяния всех.

От безопасности к развитию

Впрочем, расширяющийся запрос на справедливость становится вызовом не только для отдельных политических систем, но и для всей мировой политики.

Он может означать принципиальное изменение ее ключевых детерминант.

Если посмотреть на международные отношения через призму дихотомии свободы/справедливости, то можно заметить, что каждая из них находила в них вполне конкретное воплощение.

Так, после 1991 г. ключевую роль играла идея свободы. В конечном счете ею были вдохновлены труды всех ключевых политических мыслителей последних нескольких десятилетий: Ф. Фукуямы, Ф. Закарии, С. Хантингтона, Дж. Ная и др. Ранее она доминировала во времена мировых войн: Вудро Вильсон, национально-освободительные движения в Азии и Африке, Ортега-и-Гассет, Жорж Сорель, Эрик Фромм, Карл Поппер и т.д.

В политическом плане в конце XX – начале XXI вв. идея свободы воплотилась, прежде всего, в концепциях демократизации и защиты прав человека. Однако наблюдавшаяся все эти годы секьюритизация мировой политики также стала порождением этой идеи свободы. Конкретным проявлением этого процесса оказалась бесконечная борьба с международным терроризмом — своеобразный рефрен международных отношений последних двадцати лет.

Все международное сообщество, по крайней мере на уровне риторики, демонстрировало готовность объединяться против этого общего врага.

Елена Алексеенкова:
Последствия «короны»: «nuda vita» и «чрезвычайная власть» современного государства

Парадокс ситуации состоял в том, что чем анонимнее был этот общий враг, тем более ярко проявлялась эта готовность к объединению. Аль-Каида во главе с неуловимым У. Бен Ладеном или ИГИЛ под руководством самопровозглашенного «халифа» аль-Багдади могли еще становиться поводами для совместных действий. Тем более, что лидеры обеих организаций постепенно превращались во все более мифологизированные фигуры, вечно скрывающиеся от неумолимой Немезиды в бескрайних просторах пустынь — на территориях, существующих как бы за пределами рационально постигаемого мира. В то же время, как только какие-нибудь игроки пытались конкретизировать образ врага, связав его с тем или иным государством, это неизменно вызывало раскол в мировом сообществе.

ИГИЛ в середине 2010-х гг. дал некий идеальный образец абсолютного зла — одновременно конкретный, располагающийся на вполне определенной территории и громко заявляющий о себе в информационном пространстве, и абстрактный, ни с кем из традиционных акторов вроде бы не связанный, сам противопоставивший себя рациональному и упорядоченному миру.

Вскоре вслед за поражением ИГИЛ мы увидели исчерпание идеи секьюритизации. Несмотря на то, что, по мнению едва ли не большинства экспертов, радикальная джихадистская идеология вовсе не исчезла и вполне может вернуться, ее явно становится недостаточно для объединения мирового сообщества.

Пандемия, ставшая катализатором многих и без того назревавших социально-политических процессов, ускорила и обострила этот уход в прошлое эпохи секьюритизации, и в этом плане значимость COVID-19 для мировой политики вполне сравнима со значимостью 1991 г. или трагедии 11 сентября 2001 г.

Конечно, можно согласиться с теми авторами, которые полагают, что пандемия сама по себе не повлияла на расклады сил в международных отношениях. Она не привела ни к прекращению старых, ни к появлению новых конфликтов, и не стала основой для объединения мирового сообщества в борьбе с общей угрозой. Тем не менее, оказав серьезное влияние на социально-экономическую сферу во множестве государств мира (причем наиболее развитых), она обострила существовавшие в них социальные противоречия, ускорив переход к тому самому запросу на справедливость, о котором писал А. Кортунов.

Последствия этого противоречивы. На первый взгляд, это, конечно, может означать дальнейшую секьюритизацию, распространения зонтичной идеи безопасности на все новые области, в частности, на сферу социальной политики, здравоохранения, усиление на международной арене национальных государств, а во внутренней политике — силовых функций государства и соответствующих институтов. Однако, представляется, что подобные сценарии могут реализовываться в краткосрочной перспективе. Они не предполагают решения базовых проблем современных обществ — проблем справедливости, проблем развития.

Подобно тому, как секьюритизация — это обратная сторона борьбы за свободу, девелопментализация — второе имя стремления к справедливости. Требование справедливости — это в конечном счете требование развития: экономического, социального, ценностного и т.д.

Это имеет несколько следствий. Прежде всего, известный тезис об усилении национальных государств нуждается в корректировке. Государства будут усиливаться лишь там и настолько, где и насколько они способны решать проблемы развития. Если они их решать окажутся неспособны, то их решение на себя будут брать низовые общественные структуры. В каких-то случаях это, конечно, могут быть институты гражданского общества, однако гораздо чаще это будут все те же институты самоорганизации населения, что пытались брать на себя социальную ответственность и ранее, в том числе — неформальные потестарные структуры, мафиозные группы, племенные образования, религиозно-политические движения и т.д. В ряде регионов, включая, например, Ближний Восток это станет вызовом для тех политических режимов, которые покоятся исключительно на дискурсе безопасности и традиции, подменяя реальное развитие бесконечными разговорами о вот-вот грядущих переменах и об опасностях раскачивания лодки.

Вениамин Попов:
Хрупкий, уязвимый и многополярный мир

Вместе с тем, переход от императива свободы к императиву справедливости должен означать новую проблематизацию обоих этих понятий. В 1990–2000-е гг. мы очень много думали о том, как быть свободными, но практически не задумывались о том, что значит свобода. В политическом отношении по этому поводу в мировом сообществе был достигнут определенный консенсус, предполагавший, что максимизация свободы и безопасности едва ли не автоматически приведет нас к утверждению справедливости. Однако сегодня этот консенсус оказался нарушен, и по всей видимости, он будет заменен иным — консенсусом о справедливости. Все будут думать о том, как достичь справедливости и развития, словно знают, что означает и то, и другое, и словно верят в то, что справедливость сделает нас свободными. Опасности, подстерегающие нас на этом пути, связаны не только с возможным возрождением авторитарных практик управления во имя экономических скачков. Они связаны также с вполне вероятным отказом от ценностного универсализма во имя «самости» и сохранения автохтонных традиций. Привычные деления мира на развитый и развивающийся, свободный и менее свободный станут более неактуальными. А следовательно — уже совсем в прикладном отношении — неактуальными окажутся и идеи экспорта свободы или требования политической обусловленности программ помощи. Впрочем, целесообразность и самих этих программ может быть поставлена под сомнение.

Наконец, смена парадигмы мирового развития, по всей видимости, должна означать и иное — глобальную смену элит. Об усталости обществ от старых элит не писал, кажется, только ленивый, приводя многочисленные примеры — от Трампа в США до Каиса Саида в Тунисе. Однако приход к власти этих новых лидеров — правых и левых популистов, решительно противопоставляющих себя традиционному истеблишменту — лишь первые отблески грядущего. Этот выход на мировую авансцену популистов схож с победами популистских партий на первых в ходе демократического транзита выборах — подобное явление наблюдалось во множестве стран от Алжира с Исламским фронтом спасения до России с ЛДПР. Следующим шагом должна стать либо адаптация старых элит к новым условиям и их внутреннее обновление, либо же их полное поражение в результате ожесточенной борьбы с новыми, лишь только формирующимися элитами.

Все это — лишь грубые штрихи, которыми можно обозначить новую реальность. Очевидно, что ее рождение будет сопряжено со множеством бурь и конфликтов самого разного уровня: общественного, внутриполитического, международно-политического. Но самое главное, оно будет сопряжено с конфликтами ценностными и интеллектуальными. Статья А. Кортунова, «Письмо о справедливости и открытости дискуссий» и множество других текстов, появляющихся в эти дни; споры о колониальном прошлом и расизме в США, Европе и на Ближнем Востоке; дискуссии о справедливом правосудии в России — все это лишь первые симптомы той бури, что должна еще грянуть.