Сегодня многие пишут о Малашенко как о блестящем управленце в НТВ или как об эффективном менеджере в президентской избирательной кампании 1996 г. Но мало кто помнит, что он написал кандидатскую диссертацию по наследию Сигера Брабантского, или что он многие годы для души занимался фотографией на вполне профессиональном уровне.
Однажды, получив в подарок его очередной альбом не то по Испании, не то по Италии, я спросил: «Игорь, а почему ты до сих пор не выпустил альбома по Франции?». Немного помолчав, он ответил. «Понимаешь, французское пространство для меня — избыточно наполнено, чересчур идеально, слишком завершено. А я люблю грубоватость, недосказанность и незавершенность…». Грубоватым, недосказанным и незавершенным оказался и жизненный путь Игоря. Хотя в жизни он успел очень немало, но его личность, как мне кажется, была рассчитана на что-то большее.
Если бы у Игоря Малашенко были друзья, то я, наверное, имел бы право считаться одним из них. Совместное пребывание в Институте США и Канады на протяжении удивительного и захватывающего десятилетия 80-х, параллельное научное взросление в соседних отделах, казавшиеся безрассудно смелыми публикации в соавторстве, робкие карьерные успехи и незабываемые кухонные дискуссии — всего этого было предостаточно в нашей общей жизни. Мы много общались, соглашались и спорили, радовались успехам друг друга, но друзьями на всю жизнь так и не стали. Ни в 80-е годы, ни в 90-е, когда рассыпался наш академический мир, и Малашенко пытался втянуть меня в разнообразные политические проекты. В одном из своих интервью Игорь признавался: «У меня нет друзей… Я с людьми работаю, а не дружу».
Время, которое мне довелось провести рядом с Малашенко, оставило впечатление почти неправдоподобной раздвоенности его личности. С одной стороны, доходящий до крайности рационализм, жесткий каркас логического мышления, сухой и насмешливый ум. С другой — тонкое эстетическое чувство, острое восприятие нюансов и деталей, душевная ранимость и какая-то детская незащищенность. Первую сторону свой личности Игорь охотно демонстрировал окружающим, нередко доходя в этом до открытого эпатажа. Вторую — тщательно скрывал или с неохотой признавал, но только в виде досадной слабости характера.
Какая же из сторон была по-настоящему главной — судить трудно. Сегодня многие пишут о Малашенко как о блестящем управленце в НТВ или как об эффективном менеджере в президентской избирательной кампании 1996 г. Но мало кто помнит, что он написал кандидатскую диссертацию по наследию Сигера Брабантского, или что он многие годы для души занимался фотографией на вполне профессиональном уровне.
Однажды, получив в подарок его очередной альбом не то по Испании, не то по Италии, я спросил: «Игорь, а почему ты до сих пор не выпустил альбома по Франции?». Немного помолчав, он ответил. «Понимаешь, французское пространство для меня — избыточно наполнено, чересчур идеально, слишком завершено. А я люблю грубоватость, недосказанность и незавершенность…». Грубоватым, недосказанным и незавершенным оказался и жизненный путь Игоря. Хотя в жизни он успел очень немало, но его личность, как мне кажется, была рассчитана на что-то большее.
