Сияние страны Оз. Приглашение к дискуссии

За минувшие семь лет в отечественных исследованиях по международным отношениям сформировался своего рода культ количественных методов. Правилом хорошего тона стала публикация статьи, в которой обязательно должен быть график, индекс или сводная таблица данных. Их отсутствие начинает автоматически приравнивать любую статью к «публицистике». Однако в условиях гуманитарного знания преобладание количественных методов создает опасную иллюзию «квазиточности»: подкрепление математическими данными заведомо недоказуемых, а то и ошибочных выводов. Ведь в гуманитарных науках количественные методы базируются на определенных моральных критериях.

Хороши они или плохи — другой вопрос, но они субъективны и не имеют ничего общего с реальными математическими переменными.

Похожий образ был использован американским писателем Лайменом Френком Баумом в его сказке-памфлете «Удивительный Волшебник из Страны Оз». Изумрудный город был изумрудным потому, что его жители надевали зеленые очки. Стоило их только снять, как город сразу становился обыкновенным. Количественные методы в международных отношениях - это в известном смысле надевание очков, через призму которых автор смотрит на мир.

Источник фото: clivehicksjenkins.wordpress.com

Теоремы и аксиомы

«Самое интересное в науке — не теоремы, а аксиомы», — учил популярный сегодня французский философ Мишель Фуко. Его слова можно в полной мере отнести к количественным методам в международных отношениях. Их корректное использование возможно только при условии, что исследователи договорились между собой по трем базовым проблемам.

Первая — существующие нормы межгосударственного взаимодействия останутся неизменными на длительную временную перспективу. Только при гарантии неизменности «правил игры» можно выстроить количественную модель развития. Если же мы размышляем в логике, что война (революция, экономический кризис, социальное потрясение — нужное подчеркнуть) аннулирует любые прогнозы, то никакие математические модели мы не построим по определению. Все они окажутся бессильными перед первыми политическими катаклизмами. Классическим примером стали расчеты французского экономиста Эдмона Терри (1854–1925), который, экстраполируя существовавшие в первые годы ХХ века тенденции, спрогнозировал, что население Российской империи к 1948 г. составит 343,9 млн. человек. Автор учел почти все статические данные, корреляции и зависимости. Кроме одной — выстрела в Сараево, который перечеркнул все его расчеты.

Вторая — уверенность, что в длительной временной перспективе в мире не произойдет крупных катастроф. Математическое моделирование основано на логике удивительно стабильных международных отношений, в которой не предусмотрены ни кризисы, ни войны, ни революции, ни просто появление амбициозных и агрессивных политиков. В противном случае невозможно построить ни один количественный прогноз выше потолка в 2–3 года: все остальное будет мистикой, прикрывающейся математическими уравнениями. Например, если допускается возможность крупного военного конфликта, любые прогнозы о численности населении Земли к 2050 г. вызывают скепсис. Если допускается возможность появления «нового Наполеона» или «нового Бисмарка», то столь же скептическими станет экстраполяция современных тенденций на будущее. Никто не будет рассчитывать смету на ремонт квартиры, если мы знаем, что в недалеком будущем нам предстоит из нее съезжать.

Третья — договоренность об общих ценностных критериях. В основе любых индексов и прогнозов лежат прежде моральные подходы. Можно сколько угодно считать «индексы устойчивого развития». Вместе с тем, если отсутствует согласие с принципом, что развитые страны обязаны помогать развивающимися, то подобные инструменты покажутся пустышкой. Можно бесконечно ранжировать страны по уровню валового внутреннего продукта (ВВП) на душу населения. Тем не менее, если не считать ценностью высокий уровень потребления (или если мы анализируем общество, в котором потребление не считается ценностью), то подобные расчеты вызывают зевоту. Можно высчитывать степень уязвимости стран от террористической угрозы. В то же время, если исследователь полагает, что главные спонсоры терроризма — монархии Персидского залива, а США — их главный покровитель, он отбросит подобные индексы. Использование количественных методов в международных отношениях требует сначала заключения конвенции об общих моральных критериях и допустимых механизмах их реализации.

Столь же уязвимы бесконечные расчеты индексов о степени уязвимости стан к «глобальным проблемам» вроде терроризма, нераспространения оружия массового поражения и экологии. Во-первых, исследователь должен изначально признавать глобальный характер подобных проблем. (Если автор, например, полагает, что распространение ядерного оружия — это благо, стабилизирующее систему международных отношений или выгодное его стране, то сама постановка вопроса об «индексах ядерной безопасности» покажется ему странной). Во-вторых, исследователи часто вынуждены иметь дело с «отраженным светом»: мы доверяем цифрам, опубликованным в открытой печати, хотя они могут не соответствовать реальности или быть банальным «информационным вбросом». В-третьих, расчет индексов предполагает, что все страны уже приняли современный мировой порядок как абсолютную и непререкаемую ценность. Если же кто-то из них стремится к его подрыву или ревизии, то вряд ли проблема общих индексов применима к таким обществам.

Разные общества могут достигать одной и той же цели разными путями. Нынешние количественные методики берут на веру постулат, что все общества стремятся к высокому уровню потребления. Возможно. (Хотя любитель истории тотчас вспомнит о Наполеоне Бонапарте, при котором в европейских портах массово сжигали британские колониальные товары). Но достигать уровня потребления можно по-разному. Можно богатеть, играя по установленным правилам. Можно отбирать блага у других, ведя открытую или скрытую экспансию. Можно целенаправленно понижать уровень жизни других стран, не давая им возможности превзойти вас. В начале 2000-х годов на российском телевидении было модно рассуждать о том, при каких темпах прироста ВВП Россия достигает уровня Португалии при распределении ВВП на душу населения. Будут ли интересны эти дискуссии, если допустить возникновение кризиса или вооруженного конфликта на территории Португалии?

Правилам хорошего тона стало писать о том, что Советский Союз проиграл гонку вооружений США в силу «несопоставимых экономических возможностей». На самом деле успех "гонки вооружений" стал возможнвм по трем причинам далеким от экономики, которые выявил еще Джордж Кеннан в 1946 года. Первая: советские люди не испытывали ни вражды, ни ненависти к американскому народу как таковому, подобно той, что испытывали друг к другу французы и немцы в конце XIX века. (Можно сколько угодно говорить о непримиримости «холодной войны», но советские дети играли во дворах в войну, делясь на «русский — фриц», а не «русский — янки»). Вторая: советские люди не смотрели на другие народы с чувством чванливого превосходства — высокомерного сознания себя «высшей расой» или «эталоном прогресса». Третья: позднесоветская пропаганда строилась на принципе самоценности мира, а не культа войны (как утверждают сегодня некоторые авторы). При другом наборе базовых условий результат соревнования будет иным. Опасна ли гонка вооружений для народа, считающего войну нормой и воспринимающего другие страны априори ниже себя?

Однажды в ходе дискуссий я получил возражение: «Что можно ожидать от человека, который ссылается на опыт императорской Германии и Японии?» Это возражение вскрывает весь парадокс количественных методик в международных отношениях. Мы заранее должны определить, что «хорошо», а что «плохо»; на какой опыт можно ссылаться, а на какой нет. Но в том-то и дело, что математика и статистика не могут быть «гуманными» или «негуманными», «моральными» или «аморальными». Количественные методы в идеале должны были бы увести нас в сторону от дискуссий о моральных и этических проблемах. А вместо этого, они, как никакие другие, высвечивают проблемы морали и этики (то есть субъективных категорий) в международных отношениях.

Статистика против истории?

Нерешенность этих проблем часто приводит к авторским коллизиям. Количественные методы говорят одно, но весь исторический опыт свидетельствует о другом.

В рамках системы расчета индексов стало хорошим тоном начинать оценку потенциала государств с его территории и населения. Исподволь утвердился принцип, что великая держава прежде всего должна иметь крупную территорию и большое население. Но опыт истории доказывает нам обратное. Не Персия завоевала греческие полисы, а Македония — Персидское царство. Империя Великих Моголов стала колонией Великобритании, а не наоборот. Голландия владела Индонезией, а не Индонезия — Голландией. Большая территория и огромное население не помешали европейским державами разделить цзиньский Китай на сферы влияния. А вот о гораздо меньшую Японию колониальная экспансия европейских стран впервые разбилась.

Столь же сомнителен тезис о технологическом превосходстве как основы успехов. Можно бесконечно считать военные бюджеты и выводить соответствующие индексы. Но без солдат, готовых умирать за победу, горы нового оружия останутся бессмысленными. Ни один количественный метод не объясняет, почему во Второй мировой войне Франция сдалась без серьезного сопротивления, итальянская армия терпела поражение от заведомо более слабых противников, а немцы вели упорные бои даже на улицах обреченного Берлина. Ни одна статистика не покажет нам, почему во время арабо-израильских войн прошлого века армии арабских стран не пытались остановить наступление израильской армии, несмотря на жертвы. Придется признать, что национальные различия не считаемы. Но именно они зачастую определяют итоги столкновения.

Хельмут фон Мольтке-старший

Выдающийся немецкий военачальник Хельмут фон Мольтке-старший ввел важный термин — «реализуемое превосходство». Этим он заочно полемизировал с современным культом количественных методик, хотя при жизни он также немало иронизировал над тенденцией мерить мощь государства по объему военных расходов. Для достижения победы, учил немецкий стратег, важно не просто превосходить противника вообще, а превосходить его в нужное время и в нужном месте. И, более того, нужно суметь воспользоваться своим превосходством, иметь для этого политическую волю и верный рассчет политической конъюнктуры. Жизнь подтвердила правоту Мольтке. Ресурсы Британской империи и Афганистана были несопоставимы друг с другом. Но это не помещало британской армии трижды потерпеть поражение в Афганистане. Аналогично Россия в 1903 г. по всем объективным количественным показателям была сильнее Японии, но не в конкретное время и не в конкретном месте. Компенсировать российскую слабость на Дальнем Востоке могли бы факторы мобилизации и времени. Однако для этого не хватило политической и общественной воли - параметров, которые не считаются математически.

Спорной остается и корреляция зависимости мощи государства от распределения ВВП на душу населения. История показывает, что во всех великих империях уровень жизни был всегда ниже, чем в малых и средних странах. И это не случайно. Имперские проекты строились на основе мобилизации, а не распределения ресурсов. (Даже в хрестоматийных США 1950-х годов современный уровень личной свободы был просто немыслим). Если же исследователь выводит подобную корреляцию, то он основывается на моральном критерии — превосходства потребления личности над государственными интересами. Хорошо это или плохо — другой вопрос. Но изменение базовых критериев обесценивает все статистические расчеты.

Количественные методы не способны ни объяснить, ни спрогнозировать смену психологии поведения тех или других народов. Во времена Людовика XV французская армия была «грозой Европы», а через полтора века французы лихорадочно искали, какие союзники помогут защитить их страну от Германии. В семнадцатом веке голландцы беспощадно топили английские суда, а через двести лет просили у англичан гарантии безопасности. Сто лет назад служба в армии была идеалом карьеры немецкого юноши; сегодня в немецком обществе высока популярность пацифизма. Такие изменения вряд ли можно объяснить ростом или падением ВВП. В противном случае на это всегда последует вопрос: «А что помешало тому или народу мобилизоваться и, сжав зубы, преодолеть трудности?»

При построении математических индексов преобладает критерий заботы государства о слабо обеспеченных слоях населения. Популярный аргумент при сравнении России и стран ЕС заключается в сопоставлении их уровня медицины. Но сто лет назад немец или японец сказали бы нам обратное: "Великая нация — та, которая не терпима к слабости". Что останется от тщательно составленных индексов, если какие-то общества придерживаются подобной социал-дарвинистской психологии? И правомерно ли сравнение между собой обществ, которые по-разному оценивают критерии блага и эффективности?

Русский философ-эмигрант Иван Солоневич сделал интересное заключение: «Россия никогда не будет полностью готова к войне. Просто потому, что я не люблю с детства маршировать, а немцы — любят. Поэтом они готовы к ней всегда». Можно соглашаться или не соглашаться с русским мыслителем применительно к России и Германии. Но фактор национальных предпочтений, этнических доминант поведения часто оказывается важнее статистических данных. История учит нас, что важно не только иметь, но и уметь использовать определенные количественные данные. А используют их все по-разному, ибо для разных стран они означают разное.

Парадокс Юма

Дэвид Юм

Бесконечные статистические методики игнорируют парадокс, выведенный в свое время английским философом Дэвидом Юмом: находясь внутри системы, невозможно представить себе условий, при которых она завершится. Современники событий часто не могли представить себе предстоящих скачков. Фридрих Великий размышлял в 1764 г. о невозможности новых больших войн — за четверть века до Великой Французской революции. Министр иностранных дел Великобритании лорд Генри Пальмерстон называл Пруссию «готической руиной» за тридцать лет до прихода к власти Отто фон Бисмарка. Франко-прусскую войну 1870 г. вплоть до 1914 г. называли в Европе «последней войной белых людей». Винить ли нам их за то, что они не предумсмотрели перемен в распределении силы и смены правил игры?

Десять лет назад на это следовало банальное возражение: «в век глобализации и мировой экономики все стало иначе». Но это — еще один предмет веры, а не анализа. Современная глобализация и мировая экономика покоятся на двух базовых правилах: свобода торговли и свобода движения капиталов. Нам предлагают считать и сопоставлять, подразумевая, что эти два базовых правила останутся незыблемыми. Но как быть, если они подвергнуться ревизии? Ответ на этот вопрос мы не увидим ни в одном графике или статистической таблице. Ибо он — предмет изначальной веры, а не научного анализа.

Такой же предмет веры — экстраполяция нынешних экономических тенденций. Мы априори выносим за скобки тот факт, что «воздушная мощь» (включая ракетно-ядерные вооружения) может однажды девальвироваться, и в мир вернутся войны между великими державами. Условия этой девальвации нам представить сложно. Но не менее сложно было представить нашим прадедам сто лет назад, что в мире будет создана мощь, которая сделает почти невозможными столкновения между великими державами. Ибо мир межгосударственных войн был для них единственно реальным миром.

Количественные методы исходят из принципа, что люди следуют рациональным мотивам при совершении определенных действий. Но это далеко не так. Достаточно почитать биографии великих политических деятелей, чтобы заметить, как много в их действиях было субъективного и иррационального — вроде болезненной веры Наполеона Бонапарта в счастливые и не счастливые даты. «Он не смог, да и сейчас не в состоянии понять, что национализм, религиозное исступление и феодальная верность знамени — факторы куда более могущественные, чем то, что сам он называл ясным умом», — писал в 1941 г. английский писатель Джордж Оруэлл в своем эссе «Уэллс, Гитлер и Всемирное государство». Хорошее предостережение для излишнего увлечения количественными методами.

***

Сказанное не означает, что количественные методики не нужны международникам. Они важны при изучении определенных специальных отраслей — прежде всего, экономики или военного дела. Но их роль не следует преувеличивать. Главными для международников по-прежнему остаются сравнительно-исторический и нормативный (документальный) методы. Только они при всей ограниченности могут высветить те важные тенденции, которые исчезнут в потоке внешне красивых, но зачастую пустых, графиков и цифр.