Синица в руках или журавль в небе? Проблема «серой зоны» Баренцева моря в российско-норвежских отношениях

Автор: Флегонтов Никита Андреевич, магистрант Международного института энергетической политики и дипломатии МГИМО МИД России, заместитель председателя клуба «Арктика» НСО МГИМО.

Современный кризис глобальной безопасности серьезно осложнил отношения России и Норвегии: практически полностью разорвано энергетическое сотрудничество двух стран, существенно сократилось экономическое взаимодействие, до минимума свелись контакты приграничных районов. В то же время продолжает наращиваться военное сотрудничество Норвегии с трансатлантическим блоком, которое, в частности, выразилось в подписании оборонного соглашения с США в 2021 г., проведении крупномасштабных военных учений НАТО Cold Response и Joint Viking, в которых участвовали военнослужащие Финляндии и Швеции, в 2022 г. принявших решение о присоединении к Североатлантическому альянсу. Стратегия обороны Норвегии подразумевает концентрацию ударных формирований Вооруженных сил на севере королевства при активном присутствии подразделений стран-участников НАТО (в первую очередь, США) на арктических рубежах [1]. Начиная с 2014 г. Норвегия высказывала негативное отношение к российской политике на Украине, отмечая, что действия России вызывают «озабоченность в отношении норвежской и трансатлантической безопасности», а проведение Россией СВО на Украине в королевстве было названо стремлением подорвать «мировой порядок, на котором зиждется безопасность Норвегии». Следуя провозглашенной риторике, Норвегия оказывает значительную поддержку Украине, обещая направить в 2023-2028 гг. на военную и гуманитарную помощь 7,5 млрд долл. США. В этих условиях в российском политическом истеблишменте и экспертном сообществе начали с новой силой звучать призывы к пересмотру ранее достигнутых договоренностей между нашими странами, касающихся так называемой «серой зоны» - спорного участка в Баренцевом море, проблему разграничения которого удалось решить подписанием в 2010 г. Мурманского договора. В июле 2022 г. после поручения спикера Госдумы Вячеслава Володина вопрос о денонсации соглашения рассматривался в комитете по международным делам. Хотя новая волна скепсиса в отношении соглашения 2010 г. нарастала на фоне ухудшения российско-норвежских отношений по всем фронтам, непосредственным поводом для новых призывов к денонсации договора стал отказ Норвегии в июне 2022 г. пропустить в российские поселения на Шпицбергене грузы из РФ. Подобное решение королевство обосновывало антироссийскими санкциями, к которым Норвегия присоединилась после начала российской СВО. Российская сторона выразила протест данному решению Осло, сославшись на отдельные положения Парижского договора. Так, согласно пункту 3 статьи 3 Парижского договора, вне зависимости от правил каботажа Норвегии, суда стран-участниц Договора имеют право останавливаться в норвежских портах для «принятия на борт или высадки пассажиров и грузов». Кроме того, в соответствии с пунктом 4 статьи 3, «во всем, что касается вывоза, ввоза и транзита, граждане всех Высоких Договаривающихся Сторон, их суда и их грузы не будут подлежать каким-либо сборам или ограничениям, не применяемым к гражданам, судам или грузам, пользующимся в Норвегии режимом наиболее благоприятствуемой нации». Конечно, и у Осло в данном споре были определенные аргументы - и теоретическая возможность России поставлять грузы напрямую из Мурманска без использования норвежских портов, и необходимость соблюдения «местных законов и постановлений» (пункт 1 статьи 3). К счастью, к концу июля ситуацию удалось разрешить, однако нарушение поставок продовольствия на Шпицберген вкупе с другими действиями норвежских властей по ограничению российской экономической деятельности на архипелаге позволили вновь начать споры о «справедливости» Мурманского договора как с точки зрения территориальных уступок и размытия правового статуса Шпицбергена, так и с позиций упущенной выгоды, связанной с использованием большого экономического потенциала якобы «подаренного» Норвегии морского района. Речь идет как о значительных биологических ресурсах Баренцева моря, так и о залегающих в бывшей «серой зоне огромных потенциальных запасах нефти и газа. Так, потенциальные запасы наиболее перспективного Федынского месторождения, часть которого отошла Норвегии, составляют ориентировочно 18,7 млрд барр. н.э. По оценкам, газовый потенциал Свода Федынского в 3 раза превышает запасы известного Штокмановского ГКМ, являющегося одним из крупнейших в России. По итогам проведенных в 2010-2013 гг. ГРР на полученном участке шельфа Норвегия отчиталась о приросте извлекаемых запасов на 11% (+1,9 млрд барр. углеводородов, 85% которых составляет газ). Нельзя забывать и о том, что именно в Баренцевом море находится западная оконечность Северного морского пути (СМП), представляющего стратегическую значимость для российского политико-экономического присутствия в Арктике.

Баренцево море

Источник: Красная Весна

Корнем всех противоречий, разгоравшихся как до их формального урегулирования в 2010 г., так и в последующие годы являлось стремление как России, так и Норвегии получить контроль над этим важнейшим районом в условиях неурегулированности его политико-правового режима. Одним из первых документов, затрагивающих спорную территорию, стало Постановление Президиума ЦИК СССР «Об объявлении территорией Союза ССР земель и островов, расположенных в Северном Ледовитом океане» 1926 г. В постановлении были зафиксированы притязания СССР на арктический сектор, являющийся территорией, в отношении которой государство осуществляет свои исключительные права и целевую юрисдикцию. В 1957 г. Норвегия и СССР заключили первое соглашение касательно морской границы в Арктике, в соответствии с которым «граница проходила от самой северной точки сухопутной границы и шла на северо-восток через Варяжский залив до его замыкающей линии, т. е. без выхода в Баренцево море» [2]. Таким образом, проблему разграничения морских пространств и шельфа в Баренцевом море решить не удалось.

В 1982 г. была принята Конвенция ООН по морскому праву. Норвегия, будучи одной из первых стран, ратифицировавших эту конвенцию, настаивала на применении принципа срединной линии, или равного отстояния от берегов двух государств. Данное предложение было неприемлемо для Советского Союза, учитывая его несправедливый характер, ведь таким образом «одна из стран может получить решающее преимущество при разделе просто за счёт выступающего мыса или полуострова» [3]. Подобный недостаток как раз и наблюдался при возможном использовании норвежского плана [4]. Порядок разграничения ИЭЗ закреплён в ст. 74 п. 1 Конвенции 1982 г., в соответствии с которой делимитация ИЭЗ в таких случаях, как в споре между Норвегией и Россией, должна осуществляться «путем соглашения на основе международного права <…> в целях достижения справедливого решения». Основываясь на понятии «справедливого решения», Москва придерживалась секторальной линии демаркации по меридиану 32-го градуса восточной долготы, которая была закреплена ещё в постановлении ЦИК 1926 г. Норвегия, конечно же, была с таким положением вещей не согласна. В итоге возникла спорная зона Баренцева моря с участком континентального шельфа площадью 155,000 кв. км. Учитывая ещё одну спорную территорию в СЛО, общая площадь спорных районов составила 175,000 кв. км. И хотя в 1978 г. стороны заключили временный договор о правилах рыболовства в так называемой «серой зоне», вопрос о порядке разграничения континентального шельфа решён не был. В то же время затянувшийся спор приводил к многочисленным инцидентам, связанным с ловлей рыбы. В скорейшем решении конфликта были заинтересованы как Россия, так и Норвегия. России урегулирование конфликта с Норвегией помогло бы сконцентрироваться на решении территориальных споров с Данией и Канадой за подводные хребты Ломоносова и Менделеева, а для Норвегии это был последний неурегулированный территориальный спор с арктическим государством. Более того, королевство было заинтересовано в ГРР и последующей разработке нефтегазовых месторождений в Баренцевом море. В условиях постепенного истощения запасов Североморского нефтегазового бассейна именно в арктическом шельфе видели новый центр добычи нефти и газа королевства [5]. В итоге, обе страны в 1990-х – 2000-х гг. вели активный политический диалог, направленный на решение данного правового вопроса, хотя Россия и Норвегия первоначально придерживались противоположных точек зрения касательно прохождения линии разграничения морских пространств и континентального шельфа. Более того, оба государства после принятия Конвенции ООН по морскому праву и учреждения Комиссии по континентальному шельфу претендовали на одни и те же участки шельфа, подав соответствующие заявки в Комиссию (Россия в 2001 г., а Норвегия – в 2006 г.). Решение Комиссии, отправившей российское предложение на доработку, но при этом согласившейся со всеми доводами Норвегии, также стало причиной, по которой РФ была готова пойти на уступки, чтобы зафиксировать хотя бы западный арктический рубеж [6].

Тем не менее, со временем становилось всё более очевидным, что «если стороны хотят договориться о справедливом разграничении, то оно должно быть справедливым с точки зрения каждой из них». Именно поэтому Россия и Норвегия нацелились на ведение активной работы делегациями, занимающимися поиском решения данной проблемы. Переговорный процесс был определяющим для всех политических контактов как на высшем, так и на высоком уровне в первом десятилетии XXI века и во многом сформировал российско-норвежские отношения вплоть до 2014 г. Важность переговоров отмечалась как нашей стороной, так и представителями Норвегии. Так, в ноябре 2005 г. министр иностранных дел Норвегии Йонас Гар Стёре заявил: «Страны должны тесно сотрудничать в этом вопросе и поступательно идти к его решению».

В 2007 г. Россия и Норвегия подписали соглашение, которое продлевало утверждённую в 1957 г. линию разграничения до начала спорного участка, а в апреле 2010 г. стороны заявили о согласовании позиций и выработке общего, компромиссного, решения.

Церемония подписания российско-норвежского Договора о разграничении морских пространств и сотрудничестве в Баренцевом море и Северном Ледовитом океане.

Источник: kremlin.ru

Подписание в Мурманске договора о разграничении морских пространств, который, как казалось, поставил точку в споре, длившемся многие десятилетия, стал, пожалуй, самым важным и заметным событием в российско-норвежских отношениях со времён окончания Второй мировой войны. Подписание состоялось в сентябре 2010 г. в ходе государственного визита Йенса Столтенберга в Россию. На проведённой пресс-конференции Дмитрий Медведев отметил большое политико-правовое значение договора, его важность с точки зрения безопасности. Йенс Столтенберг выразил солидарность с мнением Дмитрия Анатольевича, отметив, что подписание договора – «исторический день и для России, и для Норвегии, и вообще для наших двусторонних отношений. Мы сейчас открываем новую эру в сотрудничестве между нашими двумя странами». Неудивительно, что даже в преамбуле договора в качестве его цели стороны подчеркнули своё желание способствовать укреплению региональной стабильности и безопасности.

Разграничение морского пространства в Баренцевом море в соответствии с Мурманским договором 2010 г.

Источник: http://www.arcticandnorth.ru/Encyclopedia_Arctic/arctic_rus.pdf

В соответствии с положениями договора, обе стороны пошли на уступки, согласовав компромиссную линию разграничения, разделившую спорный район практически на две равные части. В сравнении с первоначальной позицией, по которой граница российской ИЭЗ должна была идти по секторальной линии, Россия уступила 80,000 квадратных километров. Как уже отмечалось, подобная уступка вызвала достаточно широкое недовольство: в прессе появились заявления, осуждающие столь «щедрый подарок» и называющие договор «сдачей российских полярных владений». Противники ссылаются на то, что, подписав договор, Россия отказалась от своих исключительных интересов в районах, которые были закреплены ещё в 1926 г. Особенная трагичность данного соглашения обусловлена тем, что значительная часть полезных ископаемых, как уже упоминалось, оказалась в норвежской зоне. Во многом благодаря Мурманскому договору доля нефти и газа Баренцева моря в общих неразведанных запасах Норвегии составила более 60%. Для Норвегии такой значительный прирост потенциальных запасов нефти и газа может статья важным подспорьем в наращивании поставок газа в ЕС в связи с вытеснением России из числа основных экспортеров газа на европейский рынок. Нельзя не отметить, что по договору России достался участок с более значительной глубиной моря, что повышает капитальные и операционные издержки на добычу и снижает экономическую привлекательность потенциальных нефтегазовых проектов в данном районе.

Вторым аргументом «против» являются неоднозначность формулировок в отношении перспектив правового режима Шпицбергена. В соответствии с договором, получается, что Шпицберген находится в норвежской зоне, однако отмечается незыблемый характер всех предыдущих соглашений, в том числе и Парижского договора, что создаёт определённую правовую коллизию [7]. Более того, такое положение может трактоваться в угоду норвежской стороне в качестве основания для обоснования правомерности рыбоохранной зоны [8]. Таким образом, очевиден недостаток положений договора 2010 г. в отношении российского-норвежского спора о правовом режиме зоны вокруг Шпицбергена [9].

Однако сторонники соглашения продолжают настаивать на его соответствии национальным целям России. В первую очередь, Мурманский договор положил конец долгому правовому спору, негативно сказывавшемуся на российско-норвежских отношениях [10]. Учитывая, что двустороннее взаимодействие сейчас находится на самом низком уровне, вопрос разрешения правового спора был бы затруднен и проблема разграничения морских пространств могла бы превратиться в «незаживающую рану» для отношений России и Норвегии. Во-вторых, без данного соглашения Россия не могла бы в полной мере пользоваться правами на свою часть «серой зоны», в том числе, заниматься разработкой полезных ископаемых. Возможно, найденное решение не соответствовало российскому плану-максимум, однако оно стало результатом компромисса обеих сторон, расширив России доступ к освоению нефтегазового потенциала Арктики, являющемуся одной из важнейших государственных задач. Однако наиболее принципиальным моментом представляется, что при согласовании и подписании соглашения стороны показали свою готовность на мирное разрешение споров, взаимные уступки на основе уважения друг к другу. Возможно, в будущем историческая память о такой важной вехе в российско-норвежских отношениях, как переговорный процесс и подписание Мурманского договора, сможет стать основой для налаживания и восстановления двусторонних контактов между нашими странами.

[1] Трунов Ф. Роль Норвегии в военном планировании НАТО на современном этапе // Европейская безопасность: события, оценки, прогнозы. 2020. №56 (72). С. 23.

[2] Политика России в Арктике: как избежать новой Холодной войны // Доклад международного дискуссионного клуба «Валдай». Сентябрь 2014. С. 64.

[3] Повал Л.М. Российско-норвежские соглашения о разделе арктических пространств // АиС. 2012. №6. С. 17.

[4] Там же, с. 17.

[5] Флегонтов Н.А., Швец Н. Н. Российско-норвежское энергетическое сотрудничество при реализации нефтегазовых проектов на современном этапе // Национальные интересы: приоритеты и безопасность. 2023. Т. 19, № 2(419). С. 363.

[6] Криворотов А.К. Неравный раздел пополам: к подписанию российско-норвежского договора о разграничении в Арктике // Вестник Московского университета. Серия 25. Международные отношения и мировая политика. 2011. №2. С. 85.

[7] Авхадеев В.Р. Международно-правовое регулирование сотрудничества Российской Федерации с сопредельными государствами в Арктике на основе двусторонних отношений // Журнал российского права. 2016. №9. С. 144.

[8] Зиланов В.К. Арктическое разграничение России и Норвегии: новые вызовы и сотрудничество // АиС. 2017. №29. С. 38.

[9] Стрельникова И.А. К вопросу о правовом режиме Баренцева моря: международно-правовой статус Шпицбергена // Государственная служба и кадры. 2019. № 1. С. 75.

[10] Græger N. Norway between NATO, the EU, and the US: A Case Study of Post-Cold War Security and Defence Discourse // Cambridge Review of International Affairs. 2005. V.18(1). P. 92.