У террористической угрозы на Северном Кавказе свои предпосылки

Магистрант Института стран Востока при Институте востоковедения РАН, журналист-востоковед Марина Крижановская на полях дипломатического семинара «Кавказский Диалог —2019» поговорила с ведущим научным сотрудником Института международных исследований МГИМО, кандидатом исторических наук и научным руководителем «Кавказского Диалога -2019» Фонда поддержки публичной дипломатии им. А.М. Горчакова Сергеем Маркедоновым о Кавказе, его роли в политике России и США, влиянии внешних игроков и террористических угрозах в регионе.

Магистрант Института стран Востока при Институте востоковедения РАН, журналист-востоковед Марина Крижановская на полях дипломатического семинара «Кавказский Диалог —2019» поговорила с ведущим научным сотрудником Института международных исследований МГИМО, кандидатом исторических наук и научным руководителем «Кавказского Диалога -2019» Фонда поддержки публичной дипломатии им. А.М. Горчакова Сергеем Маркедоновым о Кавказе, его роли в политике России и США, влиянии внешних игроков и террористических угрозах в регионе.

Сергей Мирославович, как Вы считаете: какое место занимает Кавказ во внешнеполитических интересах США и России?

Сергей Мелконян, Леонид Нерсисян, Варужан Гегамян:
Россия и Армения в системе региональной безопасности

Если говорить об американских интересах на Кавказе, то они, конечно, существенно отличаются от российских прежде всего фактором географии. США не граничат со странами региона, и нет таких вызовов, которые бы влияли на внутриполитическую повестку Соединенных Штатов или на вопросы их внутренней безопасности. Кавказ не занимает того места, которое он занимает в российской повестке дня. По словам авторов недавнего доклада Фонда Карнеги (Ю. Румер, Р. Сокольский и П. Стронски): «Кавказ важен для США, но не жизненно важен». Кавказ воспринимается США как часть более широких геополитических головоломок; это и Большой Ближний Восток с учетом пограничности территорий.

Например, Азербайджан — светское государство, довольно близкое к Турции, и США оно рассматривается как возможный плацдарм для каких-то действий против Ирана, как противовес Ирану в регионе. С Азербайджаном также сотрудничает Израиль, являющийся стратегически важным партнером США на Ближнем Востоке. Азербайджан также рассматривается в контексте важных энергетических проектов и обеспечения Европы углеводородным сырьем без привязки к России.

Грузия рассматривается как страна, активно стремящаяся в НАТО, что очень выгодно для США. В 2009 г. была подписана Хартия о стратегическом партнерстве между двумя странами. Грузия рассматривается и как проблемный партнер для России, а ситуация с Абхазией и Южной Осетией воспринимается не сквозь призму разделения этих двух регионов, а как часть некоего российского территориального расширения.

Что касается Армении, то тут несколько факторов: это довольно многочисленная диаспора в США (около 1 млн человек) и активное армянское лобби, которое поднимает разные вопросы (и о возможном признании Карабаха, и об истории признания геноцида армян в Османской империи, и о восстановлении исторической справедливости). В этом контексте армянский вопрос часто используют как фактор влияния на Турцию, которая последние полтора десятилетия пытается отдаляться от США и выстраивать самостоятельную конфигурацию.

Таким образом, если Кавказ для России — это Азербайджан, Армения, Грузия и связь с северокавказской повесткой дня, то для США — это в первую очередь Иран, Турция и Россия. Кавказ — это часть более крупных проблем: ближневосточного урегулирования и вопроса расширения влияния различных игроков на Черном море. США активно присутствуют в регионе — здесь речь идет и о финансовой помощи странам, и о вовлечении в военно-политические альянсы, говоря о Грузии.

Какова политика США и НАТО на Кавказе?

Армен Геворкян:
Как генерировать будущее: противоречивость и сложность миссий постсоветских элит на примере Армении

Очевидно, что между НАТО и США нельзя полностью ставить знак равенства, тем не менее, цели и подходы во внешней политике близки. Россия относится с опасением к расширению НАТО в контексте европейской безопасности (позиция зафиксирована еще в 1994 г. на Будапештском саммите ОБСЕ, когда президент России Б. Ельцин говорил об угрозе расширения НАТО как угрозе европейской безопасности). НАТО, говоря о Карабахском урегулировании, открыто заявлял, что этот регион не представляет интереса с точки зрения миротворческих усилий, и Альянс не имеет плана по урегулированию этого конфликта. Что касается Грузии, то в 2008 г. было дано обещание о принятии ее в члены НАТО (Бухарестский саммит, апрель 2008 г.), но нюанс заключается в том, что конкретная дата вступления названа не была. Грузия (и Украина) являются так называемыми привилегированными партнерами, но План действий по членству (ПДЧ) — предпоследний этап на пути полного членства — им не дают. Скорее всего, в ближайшее время Грузию в НАТО не примут, поскольку внутри самой Организации Североатлантического договора нет консенсуса относительно этого, но это не отменяет ее двустороннего партнерства с США.

Насколько можно оценить защищенность российского Кавказа от проникновения из Ближнего Востока террористов после разгрома ИГИЛ?

С моей точки зрения, как политолога, полная защищенность от террористической или экстремистской угрозы — это иллюзия, и представление о том, что только плохая социальная или экономическая ситуация способствует терроризму — тоже иллюзия. Многие страны Запада оказываются жертвами террористических атак. Что касается Северного Кавказа, то, в первую очередь, все надо рассматривать в динамике самого региона. Если сравнивать угрозы 2005, 2010 и 2019 гг., то сегодня ситуация значительно отличается: не существует какого-то оформленного сепаратистского вызова (если понимать под этим движение за отделение от России, которое было бы обеспечено неким вооруженным ресурсом). Те люди, которые за границей представляют т.н. «Ичкерию» — Ахмед Закаев и Ильяс Ахмадов — как правило шумный пиар. Однако если говорить об исламистском подполье, то оно, безусловно, есть, как и действия с его стороны.

Но интересно, что и российские правоохранительные структуры и правозащитники, например, «Кавказский узел», «Мемориал», фиксируют сокращение количества терактов; но также фиксируют такие тревожные тенденции, как омоложение терроризма.

Что касается проникновения террористических элементов с Ближнего Востока — насколько серьезна эта угроза?

Авигдор Эскин:
Российско-грузинские «зоны мира»

Важно понимать, что террористическая угроза на Северном Кавказе не создана людьми с Ближнего Востока, у нее были свои предпосылки. Другой вопрос, что «пришельцы» пытаются ситуацию «разогреть» в своих целях. Но, как правило, люди, приходящие в подполье, — это люди, понимающие идею «чистого ислама» в упрощенной и вульгаризированной версии; или это люди, не удовлетворенные какой-то ситуацией; или же специфически понятые властями протестные действия части населения.

Но нельзя рассматривать Кавказ как аппендикс Сирии или ближневосточных проблем — как будто оттуда был дан сигнал, и на Кавказе что-то появилось. Еще до возникновения ИГ на Кавказе существовала исламистская террористическая угроза — и в конце 1990-х, и в начале 2000-х. Поэтому надо понимать, что в регионе существуют его собственные, внутренние проблемы, и властям важно не допускать катастрофических ошибок, связанных с социально-экономической ситуацией, правовым регулированием.

Что можно сказать о внешнем влиянии на мусульман в России?

Когда Россия открылась всему миру, это принесло ей как определенные минусы, так и плюсы. Из положительных сторон — российские мусульмане стали частью единой мусульманской общины, уммы; из отрицательных — радикализм, который сопровождает такие вещи.

Как возможно вести борьбу со спящими террористическими ячейками?

Никто не даст стопроцентной гарантии, что спящие ячейки можно победить одним ударом. У этих ячеек нет единого управляющего центра, и это затрудняет процесс контроля над ними. Это автономные сетевые структуры, а ИГ является неким зонтом, брендом.

В таком случае, что вызывает борьбу радикалов и экстремистов против действующих режимов?

Никита Кузьмин:
«Исламское государство»: адаптация к новой реальности

У них есть системы автономных действий, и всегда есть свои причины, актуализирующие радикальные настроения. И это не всегда ошибки власти. Я не склонен, как некоторые правозащитники, считать, что радикализм — это всегда и только следствие авторитарной политики власти. Допустим, в России авторитарная политика, а во Франции — она авторитарная? Или в Германии, Бельгии, Швеции? Как мы помним, это все демократические страны, не авторитарные. Но мы прекрасно помним теракты в столицах этих государств.

Важно добавить еще и то, что многие уехавшие с Кавказа на Ближний Восток жить или воевать, — это люди, разочаровавшиеся в кавказском исламе, считающие что там — неправильный ислам, церемониальный, погребальный, ситуативный (когда ты вспоминаешь о своем мусульманстве на Ураза-байрам или Курбан-байрам). По этой причине они могут не вернуться, они обрели другое «отечество», их идентичность уже другая. Возвращение этих людей исключать нельзя, но не думаю, что оно как-то гарантированно предопределено.

Важно понимать, что уровень терроризма не определяется исключительно социально-экономической политикой и действиями властей. Конечно, некоторые представители власти склонны считать, что внутренние проблемы Кавказа зависят по большей части от внешнего фактора, являются чем-то привнесенным извне, например, с Ближнего Востока. Но важно понимать, что есть и свои внутренние причины, своя динамика у Кавказа. Вопрос качественного управления, вопрос качественного национального строительства, вопрос качественного решения земельного вопроса — это все помогает минимизировать экстремизм.