Пандемия может обнажить социальный протест в Центральной Азии

Коронавирус стал серьезным тестом на прочность политических систем стран Центральной Азии. Несмотря на серьезные социально-экономические последствия пандемии, можно сделать вывод — режимы устояли. Но в долгосрочной перспективе карантин и введенные жесткие ограничения напомнят о себе и обнажат старые проблемы. Среди наиболее острых из них — безработица и угроза радикального ислама. Причем обе проблемы связаны.

Из-за COVID-19 денежные переводы трудовых мигрантов в регион резко сократились. В поисках новых источников заработка жителей региона могут привлечь идеи радикалов, которые обещают «легкие деньги» и «социальную справедливость всемирного Халифата». Насколько реалистичны эти угрозы и почему «подпольный исламизм» все еще является актуальной проблемой для региона — в интервью с востоковедом Алексеем Малашенко.

Коронавирус стал серьезным тестом на прочность политических систем стран Центральной Азии. Несмотря на серьезные социально-экономические последствия пандемии, можно сделать вывод — режимы устояли. Но в долгосрочной перспективе карантин и введенные жесткие ограничения напомнят о себе и обнажат старые проблемы. Среди наиболее острых из них — безработица и угроза радикального ислама. Причем обе проблемы связаны.

Из-за COVID-19 денежные переводы трудовых мигрантов в регион резко сократились. В поисках новых источников заработка жителей региона могут привлечь идеи радикалов, которые обещают «легкие деньги» и «социальную справедливость всемирного Халифата». Насколько реалистичны эти угрозы и почему «подпольный исламизм» все еще является актуальной проблемой для региона — в интервью с востоковедом Алексеем Малашенко.

В начале 2010-х гг. казалось, что страны Центральной Азии окончательно справились с проблемой подпольного радикального ислама. Однако после поражения «Исламского государства» (запрещенная на территории РФ террористическая организация) многие радикалы возвращаются в регион, а некоторые выходцы из региона воюют в рядах ИГ, что указывает на сохранение популярности идей радикалов. Насколько сегодня серьезна угроза радикального ислама для стран Центральной Азии?

Круглый стол «ИГИЛ 2.0 и COVID-Джихад: как Ближний Восток справляется с эпидемией?»

Давайте сначала разберемся с понятиями. Что такое «радикальный ислам» и «исламизм»? Ислам всегда считался самой политизированной религией. Заложенная в нем идея социальной справедливости привлекает миллионы верующих.

Исламизм — это альтернативная религиозно-политическая идеология, основанная на идее создания исламского государства. Важно понимать, что радикальный элемент, когда неверным режут головы или забивают камнями — это не всегда про исламизм. В основе исламистской идеологии лежит призыв решать все противоречия внутри государства и общества на основе норм шариата. Логика тут такая — если пророк Мухаммад смог построить государство на принципах шариата, то почему бы и сегодня не попробовать.

Посмотрите на мусульманский мир. Исламисты у власти сегодня во многих странах. Например, в Иране шиитский вариант шариата. В Афганистане талибы много лет воюют за возврат к исламским корням. Президент Турции Реджеп Тайип Эрдоган — представитель умеренной исламистской Партии справедливости и развития. В Египте президентом некоторое время побыл даже представитель «Братьев мусульман» Мухаммед Мурси.

Исламизм в политике — это современная тенденция, и она не всегда враждебна идеям светского мира. Отличие в том, что мусульманский мир не стремится повторить западную модель государствостроительства. Впрочем, и раньше исламизм не смог повторить опыт Советского Союза. Сегодняшняя суть исламизма в создании собственной идеальной модели государства, основанной на нормах шариата, но не в средневековом понимании.

Но социальная справедливость, на которую рассчитывают исламисты, не означает, что халифат будет экономически и политически сильным государством. Кажется, что западные страны как минимум экономически устойчивее, чем восточные. Разве не так?

Экономическое и политическое состязание мусульманский мир действительно пока проигрывает. И проигрывает его Западу. Объяснений этому множество, но я бы выделил одно. У мусульман в отличие от христиан не было реформаторства, которое качественно изменило понятие единобожия.

Попытки реформировать ислам предпринимаются со второй половины XIX века. Но пока ничего не получается. Исламскому миру ближе фундаментализм, призывающий вернуться к корням, то есть к фундаменту веры.

Превалирует убеждение, что сначала надо повторить путь предков, построить исламское государство, как сделал это в VII в. пророк Мухаммад. После — переосмысливать, что получилось, а что нет и проводить реформы. То есть для ислама характерна своего рода возвратная идеология.

Но тенденция, что исламисты приходят к власти во многих странах, говорит о том, что мусульмане, так или иначе, адаптируются к современному миру. Им приходится иметь дело с западной моделью мировой экономики, и они пытаются встроиться.

Что означает растущая популярность исламизма для Центральной Азии и светской формы правления, характерной для всех пяти стран региона?

Важно понимать специфику региона. С одной стороны, Центральная Азия в прошлом — часть СССР, где религия формально была под запретом. Это наложило на регион отпечаток светскости, который отличает его, например, от религиозных соседей — Афганистана, Пакистана, Турции.

С другой стороны, вспомните, что было в 1990-х – начале 2000-х гг. Провозгласив независимость, центральноазиатские страны вспомнили о своей принадлежности к мусульманской умме. В некоторых странах региона ислам оказался не просто религией, он покусился на основы государственности.

Гражданская война в Таджикистане, Баткентские столкновения, теракты в Узбекистане, а потом и кровавый Андижан — все эти события были связаны с исламом. В результате жесткий авторитаризм стал для властей лучшим средством от исламских радикалов.

Андрей Казанцев:
Эпидемия коронавируса и ситуация в Центральной Азии

Сейчас в Центральной Азии радикальный ислам не представляет серьезной угрозы. Но жители региона в большинстве исповедуют ислам, а значит — остаются частью мусульманского мира. Как бы власти не давили, идеи исламизма присутствуют в сознании людей. Количество узбеков, киргизов, таджиков, которые воевали в рядах ИГ, доказывает прочность связей региона с мусульманским миром. Даже властям не под силу их контролировать.

Никуда не делись и корни социального протеста. Экономические последствия коронавируса могут их обнажить. Учитывая, что в странах нет нормальной оппозиции, нельзя исключать, что протест может выплеснуться через религию.

Раньше власти региона не церемонились с теми, кто связан с терроризмом. Сегодня все чаще говорят, что одумавшихся радикалов пытаются вернуть к мирной жизни. Что изменилось?

Власти не видят в них серьезной опасности. Важно понимать, что возвращающиеся в регион радикалы из Сирии и Ирака первое время живут как в вакууме — авторитета на родине никакого, в боях за создание халифата ничем особенным не отличились. Многие были разочарованы тем, что вместо строительства исламского государства им пришлось резать головы и убивать. Они верили, что едут в Сирию и Ирак строить справедливое общество и мирными методами вразумлять неверных. Центральноазиатские власти это осознают, поэтому и не устраивают жесткого приема на родине.

Но у всех побывавших в рядах ИГ радикалов так или иначе изменена психика. В боях они получили исламистский заряд, и выбить его непросто. Человек может подстраиваться под жизнь в светском обществе, но корни радикализма никуда не денутся.

Наверняка, вернувшиеся из Сирии и Ирака люди продолжают пользоваться на родине Интернетом, социальными сетями. Значит и связь с духовными наставниками из ИГ не прерывается?

Интернет действительно забит исламистскими материалами. Но всемирная сеть — это не только радикализация, но и фактор сдерживания. Можно продемонстрировать свою верность в сети и больше не высовываться. Совершать какие-то насильственные действия не надо.

Вместе с тем, если в Центральной Азии произойдет серьезный экономический или социальный кризис, то протест может вылиться в религиозной форме. Учитывая, что в странах региона нет реальной оппозиции, через которую можно донести до власти недовольство, никакой иной формы протеста, кроме религиозной, у жителей нет.

Необходимость в исламистской идеологии отпадет сама собой, когда в странах региона появится настоящая оппозиция. Люди смогут через оппозиционных депутатов в парламенте выражать свое недовольство. Ниша исламистов существенно сузится.

Давайте обсудим ситуацию в Узбекистане. Можно ли говорить, что Шавкат Мирзиеев в отличие от Ислама Каримова не преувеличивает угрозу радикального ислама?

Скорее Мирзиеев спокойнее относится к исламизму. Что касается Каримова, то тут надо понимать, почему он так опасался религиозных радикалов.

Карьеру Каримов начал с должности ответственного секретаря Кашкадарьинского областного комитета Компартии. На этом посту он много занимался идеологической работой. Став президентом независимого Узбекистана, первой серьезной проблемой для него стала идеология исламизма.

В девяностые годы первый узбекский лидер боролся с «Исламским движением Узбекистана» (ИДУ), Хизб ут-Тахрир. Баткенские события в 1999 году, когда между боевиками ИДУ и вооруженными силами Узбекистана и Киргизии произошли столкновения, заставили узбекского лидера ужесточить отношение к религиозным фанатикам. Потом последовали теракты в Ташкенте, события 11 сентября 2001 г. в США, Андижан 2005 г. Все они были связаны с угрозой исламизма, поэтому Каримов и закручивал гайки в стране в отношении религиозных фанатиков.

Мирзиеев в этом смысле пришел на все готовое. Исламисты запуганы или выдавлены из страны. Система продолжает работать, и нынешнему президенту не нужна каримовская активность в борьбе с радикалами. Наоборот, пользуясь сформовавшейся религиозной стабильностью, Мирзиеев показывает себя более снисходительным к исламизму. Отсюда разговоры, что возвращающиеся на родину боевики ИГ — это заблудшие люди и им надо помочь вернуться к нормальной жизни. Но снисходительность не означает мягкость. Власти продолжают пристально следить за всеми чрезмерно увлеченными исламом людьми.

И все же начатые Мирзиеевым реформы в Узбекистане — это угроза или возможность для исламистов?

Леонид Гусев:
Безопасность Центральной Азии

Давайте посмотрим с другой стороны. Мирзиеев понимает тенденцию — исламизм так или иначе усиливается в мире, и игнорировать это бессмысленно. Лучше пытаться как можно скорее найти с исламистами общий язык.

Вскоре после прихода к власти Мирзиеев открыл Центр исламской цивилизации. Потом амнистировал тех, кого Каримов посадил в тюрьмы за исламизм.

Вместе с тем сотрудники Службы государственной безопасности Узбекистана продолжают грозить радикалам. То есть власти сочетают метод кнута и пряника.

А как обстоят дела с угрозой радикального ислама в других странах Центральной Азии?

Интересна ситуация в Казахстане. Некоторые утверждают, что исламистской угрозы там нет. Есть и обратное мнение, что Казахстан как раз самое опасное место. Несколько лет назад в стране были теракты, и версия, что организаторами были исламисты, считается основной.

Религиозные настроения сильны на востоке и на юге Казахстана, где проживает большая уйгурская диаспора. Да и сами казахи становятся более религиозными. Есть еще западные регионы, где проживают татары, кавказцы и другие этносы, исповедующие ислам. Там тоже имели место теракты. Борьба с радикалами ведется, но корни исламизма пущены глубоко.

Год правления Токаева отмечен многочисленными митингами и протестами. Связаны они не столько с личностью нового президента, сколько с накопившимися социально-экономическими и политическими проблемами. Если силой подавлять протест, то это может иметь негативные последствия. Недовольство и в этой стране может вылиться через религиозные формы. Пока создается впечатление, что власти это понимают и, наоборот, пытаются либерализовать законодательство о митингах.

В СМИ встречались публикации о том, что арабские страны через гранты и инвестиции продвигают в Центральной Азии (особенно в Казахстане), идеи исламизма. Насколько обоснованы эти опасения?

Я бы не стал преувеличить данную угрозу. Сегодня даже Саудовская Аравия занялась реформами, и продвигать свою «мягкую силу» через религию в светской Центральной Азии — не самый умный ход. Когда шла война в Чечне, а в странах СНГ происходили теракты, то эти события действительно связывали с арабским влиянием. Сегодня ситуация иная. Даже если ближневосточные гранты и инвестиции в регион действительно увеличились, то это не означает автоматического роста популярности идей исламизма.

Монархии Персидского залива прекрасно знают, что религия в Центральной Азии под контролем властей. Зачем рисковать?

Посмотрите на Таджикистан. Правительство монополизировало там ислам. Детям младше шести лет запрещено посещать мечеть. Нельзя отмечать религиозные свадьбы. Конечно, правила нарушаются, но власть все равно продолжает давить.

Давление на исламистов привело к тому, что в стране была запрещена Партия исламского возрождения Таджикистана (ПИВТ). У партии было много сторонников, но теперь они ушли в подполье или присоединились к более радикальным исламистским группировкам.

Если в Центральной Азии возникнет какая-то угроза на религиозной почве, то начнется все с Таджикистана. Причем толчком могут стать вполне светские события — тот же транзит власти, который Рахмон сейчас активно готовит. Опыт показывает, что когда светские партии давят, то многие сторонники бегут в ислам.

Когда говорят об опасениях России и Китая в связи с транзитом власти в Таджикистане, имеется ли в виду и угроза исламизма?

Думаю, что внешние игроки не сильно беспокоятся по поводу таджикского транзита. Кто бы ни пришел к власти, Душанбе не обойтись без внешней поддержки. Москва и Пекин — два основных инвестора, поэтому любой таджикский президент будет поддерживать с ним хорошие отношения и прислушиваться к советам.

Хотелось бы подробнее поговорить о ПИВТ. Насколько обоснованным, на ваш взгляд, было решение таджикских властей закрывать эту партию?

Юрий Кулинцев:
Территориальные споры в Центральной Азии: мифы и реальность

Глупое решение. Закрывая партию умеренных исламистов, власти Таджикистана сами же радикализируют исламский протест. ПИВТ стабильно поддерживали около 20% жителей страны. Теперь сторонники партии ушли в подполье. Они могли примкнуть к более опасным исламистским течениям. Когда существовала ПИВТ ситуация была как минимум спокойнее.

Большинство населения Центральной Азии исповедует ислам, и в странах должны быть исламские партии. Тогда радикальные исламисты не будут лезть на рожон. Причем если члены легальных исламистских партий в странах региона получат посты во власти, то начнут думать, как работать. Появится больше ответственности и будет не до протестов. Придется подстраивать свои идеи исламизма к обязанностям на посту. Опыт Туниса, Египта, Марокко, Турции это подтверждает.

Не получится все время ссылаться на постсоветизм Центральной Азии и полагать, что идеи исламизма там не приживутся. Новое поколение жителей региона — те, кому сейчас по 30–40 лет, и они уже другие. Советский период они почти не помнят. Ислам для многих из них ближе и понятнее, чем СССР.

Политические режимы стран Центральной Азии всегда отличались тем, что умело использовали угрозы исламизма для оправдания собственного авторитаризма. Будет ли признание исламизма означать ослабление авторитаризма в регионе?

Любому авторитарному режиму нужна угроза. И отказаться от нее — значит поставить под сомнение свои методы правления. А с какой еще глобальной угрозой бороться в Центральной Азии, как не с исламизмом. Не с Америкой же бороться. Да и Китай назвать угрозой региону можно с натяжкой. Исламизм — та самая угроза.

Россия и Китай эту борьбу даже поощряют, так как она позволяет и им обосновывать и расширять свое военно-политическое присутствие в регионе. Угроза исламизма устраивает всех. Даже если она исчезнет, вряд ли борьба прекратится. Играть на страхах выгодно всем, соответственно исламизм еще долго будет в числе основных угроз безопасности Центральной Азии.

Если нахождение исламистов во власти — это новая нормальность, то значит и странам Центральной Азии придется с этим жить. Готовы ли они к дискуссии о будущем исламизма в регионе?

Страны региона давно в ней участвуют. Каким бы светским ни был регион, он остается частью мусульманской цивилизации. Советский, постсоветский — назовите хоть как, но все равно речь об исламе. Какого-то особо ислама нет.

Важно понять, кем себя ощущают те жители Центральной Азии, кому сейчас по 18–20 лет. Многие из них владеют иностранными языками, ездят по миру, но при этом даже больше, чем родители чувствуют себя мусульманами. Именно эти молодые люди придут к власти через 20–30 лет. Они будут больше интегрированы в исламский мир, чем нынешние политики. Но важно, чтобы баланс между светскостью и религией был сохранен. А это как раз в руках нынешнего поколения политиков.

Беседовала Галия Ибрагимова.