Азия ушла от нас непознанной: интервью с Владимиром Медведевым

Роман Владимира Медведева «Заххок» (2017 г.), действие которого разворачивается в период гражданской войны в Таджикистане, вошел в шорт-листы целого ряда литературных премий и заставил российских читателей вновь обратить внимание на Центральную Азию. Менеджер по связям со СМИ и правительственными структурами РСМД Николай Маркоткин побеседовал с В. Медведевым о его романе, особенностях таджикского мироощущения и положении русских общин в регионе.

Роман Владимира Медведева «Заххок» (2017 г.), действие которого разворачивается в период гражданской войны в Таджикистане, вошел в шорт-листы целого ряда литературных премий и заставил российских читателей вновь обратить внимание на Центральную Азию. Менеджер по связям со СМИ и правительственными структурами РСМД Николай Маркоткин побеседовал с В. Медведевым о его романе, особенностях таджикского мироощущения и положении русских общин в регионе.

Наследники «Толстоевского» в коридоре невозможности. Интервью с Михаилом Швыдким

После 1991 г. в России появилось много романов, которые можно охарактеризовать как постколониальные. При этом действие в них происходит преимущественно в Центральной Азии, а не на Кавказе, как в литературе XIX в. С чем, по Вашему мнению, связан интерес к этому региону?

Сначала несколько слов о названии. В отечественной традиции этот регион издавна именовался Средней Азией. Наименование «Центральная Азия» относилось к громадным пространствам, включающим в себя южную часть Сибири, Монголию, западные регионы Китая, Тибет. После развала Советского Союза традиционный топоним был заменен калькой с английского языка — по той, вероятно, причине, что оно и «цивилизованней», и, главное, не напоминает о темных временах «советского тоталитаризма». Да и местным правителям лестнее, чтобы их государства находились в Азии Центральной, а не какой-то там Средней. Собственно, изменить название предложил один из таких правителей — Нурсултан Назарбаев. Так что обозначение «Центральная» — чисто политическое. Но я предпочитаю старое географическое.

А теперь о сути. Специального интереса к Средней Азии у российских читателей нет. И так называемого социального заказа тоже не имеется. Более того, Средняя Азия никогда особо публику не интересовала. Весь ориентальный запал русской литературы был истрачен на Кавказ. Романтизм в начале позапрошлого века требовал Востока, требовал романтического героя, и Кавказ дал и то, и другое.

Любопытно, что до самой «пушкинской поры» русское общество относилось к военным действиям на Кавказе с полным равнодушием. «Кавказский пленник» Пушкина сдвинул лавину. На страницы книг и журналов, в очерки хлынули кавказские романы и повести, бесчисленные стихи и сотни поэм. Известный литературовед Виктор Жирмунский подсчитал: «Число романтических поэм, напечатанных в течение двадцати лет — от 1822 г., когда появился “Кавказский пленник”, до 1842 г., времени выхода в свет посмертного “Собрания сочинений” Лермонтова, <…> превосходит 200 отдельных названий». Романтизм заставил публику «увидеть» войну и Кавказ.

И когда после окончания кавказских войн началось завоевание Средней Азии, русская литература почти не обратила внимания на эти события и эти места. Во второй половине XIX в. было написано немало ярких книг — исторические исследования и мемуары о военных действиях в Средней Азии, очерки быта и нравов среднеазиатских народов, этнографические заметки и прочее в это же роде. Но не появился ни один «среднеазиатский» роман. Да и значительных повестей или рассказов не могу припомнить. Возможно, причина в том, что разлив романтизма пошел на спад, и наступали времена критического реализма. Россия обратилась к исследованию самой себя. Насущные проблемы, за решение которых взялась литература, были настолько острыми и неотложными, что тут уж стало не до далеких и чуждых окраин империи.

Так Средняя Азия по сей день осталась «землей незнаемой». Романы и повести об этих местах можно перечесть по пальцам, и все они написаны в первые советские десятилетия: «Звезды над Самаркандом» Сергея Бородина, «Человек меняет кожу» Бруно Ясенского, «Ниссо» Павла Лукницого. Современному читателю знакома, по-видимому, только «Повесть о Ходже Насреддине» Леонида Соловьева.

«Среднеазиатские» романы, написанные в нынешнем столетии, появились на свет по причине, чисто случайной и внешней, — их авторы родом из Азии (исключение составляет лишь Евгений Чижов). Однако эти романы нельзя, по моему убеждению, назвать постколониальными, поскольку ни в одном нет и следа сугубо постколониальной проблематики. Достаточно сравнить «Хуррамабад» Андрея Волоса, «Ташкентский роман» Сухбата Афлатуни или «Перевод с подстрочника» Евгения Чижова с классическим постколониальным романом, к примеру, с «Временем тигра» Энтони Берджесса, чтобы понять, в чем суть различия.

Не стоит механически переносить термины западного литературоведения и западной политологии на нашу почву. Прежде всего потому, что связи между центром и национальными окраинами в Советском Союзе были весьма своеобразными, но уж точно не колониальными. Они не были взаимоотношениями между метрополией и колониями. Чем они являлись в действительности? Никто толком не разбирался, а ответ требует серьезного и глубокого исследования и обсуждения.

Литература, наука и глобальные русские. Интервью с Ольгой Брейнингер

К какому же направлению можно отнести современные «среднеазиатские» романы? Если уж непременно необходимо втиснуть их в какое-то определение, то оно по-моему напрашивается само собой — ориентализм. Конечно, Эдвард Саид сильно подпортил этот термин. Стоит вернуть ему исконное значение: ориентализм — это рассказ о Востоке, исследование Востока, любовь к Востоку…

После распада Советского Союза меня не оставляло острое чувство сожаления о том, что Азия уходит от России непознанной. Мой роман «Заххок» в какой-то мере был попыткой приоткрыть дверцу в этот удивительный мир.

В целом в русской литературе сегодня много писателей, родившихся или длительное время проживавших в странах бывшего СССР. Как Вы считаете, можно ли сравнить их роль в России с ролью Pied-Noir (франкоалжирцев) во Франции?

Думаю, что у всех европейцев, живущих или живших на Востоке, есть много общего. Большая часть из нас испытала сильное влияние местного пейзажа и климата, местного стиля жизни, привычек, обычаев, оставшись при этом в лоне своей национальной культуры. Так складываются «франкоалжирцы», «туркестанцы», русские «азиаты».

Я считаю большой для себя удачей, что вырос и долгие годы жил в Таджикистане. То же чувство испытывают мои близкие и друзья. Нас объединяет особый взгляд на окружающий мир, который, кроме всего прочего, состоит в том, что человек с младенчества знает: люди говорят на разных языках, культура и люди бывают разными. И это дает навык понимания чужой культуры и ее признания.

Любопытно, что при этом, как мне представляется, мы больше ценим все русское и саму Россию, чем те, кто никогда не покидал российских областей. Наверное, сильно идеализировали, глядя издали. Пожалуй, это общее чувство для всех экспатов. Так, мать Редьярда Киплинга как-то написала: «Что знают об Англии те, кто знают только Англию?» Но это лишь личные чувства. Ни о какой особой роли нет и речи. Не говоря уже о том, что нас, русских «азиатов», так немного, что мы растворяемся в туземном русском населении как ложка соли в огромном пресном озере.

Если же говорить именно о писателях, то, думаю, ситуации в России и во Франции примерно одинаковы. Из бывших «алжирцев» всемирно известным стал только Альбер Камю, но исключительно как французский писатель и мыслитель, а не бывший «алжирец». Произведения с сугубо восточными мотивами были лишь отдельными эпизодами в его творчестве. Роман «Посторонний» остался, по-видимому, всего лишь отражением личного опыта Камю и не оказал на французскую литературу влияния, хоть сколь бы сопоставимого с влиянием его «неалжирских» произведений. Точно так же я не заметил какого-то особого воздействия на современную русскую литературу тех произведений, действие в которых происходит на окраинах бывшей империи.

Таджикистан находится на периферии российского общественного сознания, тем не менее он более других постсоветских стран присутствует в русской литературе. Помимо Вашего романа «Заххок», можно также вспомнить «Хуррамабад» и «Возвращение в Панджруд» Андрея Волоса. Как Вы считаете, что отличает Таджикистан от других стран Центральной Азии?

Язык и культура. Таджики — единственные индоевропейцы в Средней Азии. В наших языках есть немало общих слов, главным образом древних — базовых, если можно так выразиться, а в русской и таджикской народных культурах много общих орнаментов, символов, мотивов, имеющих одни древние прототипы.

А во всем остальном, думаю, современный Таджикистан как государство мало чем отличается от своих соседей.

Георгий Бовт:
Мягкая сила русского слова

В Вашем романе повествование ведется от нескольких людей одновременно — русских и таджиков разного возраста и социального происхождения. Насколько Вам было трудно отразить особенность их речи и мышления на бумаге? Чем отличается мироощущение русских и таджиков?

Особенных трудностей в передаче характеров, мышления таджиков и русских я не испытывал. Наоборот, это была чрезвычайно интересная и даже захватывающая задача. Я не ставил перед собой рассудочную задачу передать различия. Во многом это был безотчетный, спонтанный процесс. Этой частью работы заведовало Бессознательное (очень условное обозначение — всего лишь метафора для указания на то, для чего я не нахожу названия). Действующие лица говорили как бы сами по себе. Заставить их заговорить, когда они почему-то молчали, было невозможно. Приходилось выманивать их из небытия и затягивать в беседу.

Разумеется, я слегка утрирую. Бессознательное трудилось под постоянным контролем сознания, так что в каком-то смысле написание романа напоминает управление осознанным сновидением.

Что же до мироощущения, то различия между действующими лицами проходят по нескольким направлениям. Одно из них — это репрезентативные системы. Все люди различаются по тому, каков для них главный канал восприятия информации. Для одних основное — зрение, это так называемые визуалы; для аудиала важен звук; а кинестетик обращает внимание прежде всего на ощущения. Эти различия очень ярко отражаются в речи. Говорящие выражают свои мысли или чувства в терминах своей собственной системы. Вот простой пример. Визуал, вернее всего, скажет что-то вроде следующего: «Вижу, ты меня не понимаешь». Аудиал соответственно: «Эй, ты меня слышишь? Ты понял, что я сказал?» Кинестетик скажет: «Чувствую, ты не хочешь меня понять».

Я постарался, чтобы все рассказчики в «Заххоке» были распределены по системам восприятия. Зарина — визуал; Андрей, Тыква и Даврон — кинестетики; Джоруб — аудиал. И это отражается на том, как каждый из них говорит.

Кроме того, каждый герой принадлежит к определенному психологическому типу. Это значит, что для него из всего имеющегося набора модальностей одни чрезвычайно важны, а другие просто не существуют. Например, для какого-то человека могут не существовать понятия «хорошо» и «плохо», а им соответствуют понятия «разрешено» и «запрещено». И это тоже отражается как в речи, так и в поступках действующих лиц.

Что же касается разницы в мироощущениях русских и таджиков в романе, то это прежде всего различие между городскими и сельскими жителями. Работа на земле накладывает на сознание крестьянина свой отпечаток, создает особую систему координат, структурирующую ход мысли, оценку ситуации и прочее. К тому же горцы — люди традиционного общества, сохранившегося в горных ущельях и разрушенного не только в городах, но и в небольших поселках. А это тоже определяет особый склад ума.

Но не только русские, но и двое таджиков в романе — горожане по воспитанию: бывший советский офицер Даврон и бывший кандидат наук эшон Ваххоб. Для них, как и для городской русской женщины и ее детей, чужды и сельская жизнь, и сельский образ мыслей.

В Вашем романе среди персонажей-таджиков одновременно существуют как минимум четыре разных типа восприятия мира: осколок советской таджикской культуры в виде военного Даврона, эшон Ваххоб как некий продолжатель дореволюционной традиции, есть криминальный элемент и люди с крестьянским сознанием. Вступают ли эти типы сознания в противоречие друг с другом?

Все зависит от конкретного действующего лица. С кем-то персонажи вполне спокойно уживаются и существуют, не вступая в противоречия, хотя бы потому, что они находятся на разных уровнях сознания. Человек всякий раз выступает в разных ипостасях: он одновременно отец, гражданин, муж, член общины и т. д. Когда он находится в одной ситуации, он мыслит и ведет себя одним образом, в иной ситуации в нем начинает действовать совершенно другой поведенческий набор. Для того чтобы наблюдать противоречия между ними, не обязательно уединяться в горном кишлаке. Они происходят в каждой семье, в любом коллективе, на улицах, в троллейбусах, магазинах.

Виктория Иванченко:
«Глобальные русские»: от космополитизма к патриотизму?

В Таджикистане создался очень интересный сплав культурных слоев. С одной стороны, остается сильным влияние СССР, хотя его не стоит преувеличивать. С другой, в Средней Азии советская власть законсервировала полностью разрушенное в России традиционное сознание. Полагаю, просто потому, что для сельских жителей хлопкосеющей республики другое было и не нужно. Это создало немалый контраст между крестьянами и городским населением. Лучшие представители таджикской интеллигенции ни в чем не уступают интеллигенции европейской.

Как изменились Таджикистан и таджики после распада СССР и гражданской войны?

Я очень давно не был в Таджикистане, чуть ли не десять лет, и поэтому едва ли отвечу со знанием дела. Могу лишь высказать предположения и надеюсь, они не очень далеки от истины.

Насколько понимаю, нынешняя таджикская власть делает все возможное, чтобы советское прошлое было полностью забыто. Одновременно идет опора на очень давнее прошлое — подчеркивается древность таджикской культуры и происхождение современного Таджикистана напрямую из государства Саманидов.

Сегодня русская община в Таджикистане крайне немногочисленна. В других государствах постсоветского пространства она также стабильно сокращается. Как Вы считаете, сохранятся ли русские общины в этих странах в исторической перспективе?

Вероятно, в Таджикистане будут существовать какие-то небольшие русские «островки», но вряд ли речь может идти об общине. Скорее, это некие разрозненные группы, которые, если и связаны между собой, то дружескими или родственными узами. Таджикистан — бедная страна, и жить там трудно. Однако я знаю людей, которые сознательно не хотят уезжать и которым там, невзирая ни на что, лучше, чем где бы то ни было. И есть люди, которые, пожив в России, возвращаются в Таджикистан. Но на общем фоне их очень и очень немного. Все же самая активная, самая деятельная часть русского населения уехала.

Что касается других стран постсоветского пространства, то тут все зависит от конкретного государства. Если говорить о каком-то подобии русской общины, то, полагаю, лучше всего она сохранилась в Ташкенте.

Как сегодня обстоит дело со знанием русского языка и культуры в Таджикистане? Что может быть сделано для улучшения этой ситуации?

Могу лишь сказать, что ситуация с поддержанием русского языка и культуры в республике зависит от усилий обеих сторон. Важно, чтобы Россия продвигала русский язык и культуру в окружающих ее странах, как это с огромным успехом делают западные государства. Местная власть, в свою очередь, должна сделать усилия, чтобы облегчить своим гражданам работу за рубежом, подготовить их к культурным и этическим испытаниям, которые их будут ждать в России.