СВР помогла развернуть внешний курс России

Выдающемуся российскому государственному деятелю, генералу армии Вячеславу Трубникову 25 апреля исполняется 75 лет. В 1996-2000 годах он возглавлял Службу внешней разведки России. Трубников – единственный командир СВР в ее почти 100-летней истории, удостоенный звания Героя России. Затем он занимал пост первого заместителя министра иностранных дел России, а потом — чрезвычайного и полномочного посла России в Индии.

В интервью РИА Новости в канун своего юбилея Вячеслав Трубников поделился воспоминаниями об Индии, где он много лет проработал как разведчик и дипломат, и высказал свое мнение о том, как должны развиваться российско-индийские отношения. Вячеслав Трубников также рассказал, как российская разведка выжила в 1990-х годах после распада СССР, и обеспечила разворот внешней политики страны в сторону суверенности и защиты национальных интересов России.

Выдающемуся российскому государственному деятелю, генералу армии Вячеславу Трубникову 25 апреля исполняется 75 лет. В 1996-2000 годах он возглавлял Службу внешней разведки России. Трубников – единственный командир СВР в ее почти 100-летней истории, удостоенный звания Героя России. Затем он занимал пост первого заместителя министра иностранных дел России, а потом — чрезвычайного и полномочного посла России в Индии.

В интервью РИА Новости в канун своего юбилея Вячеслав Трубников поделился воспоминаниями об Индии, где он много лет проработал как разведчик и дипломат, и высказал свое мнение о том, как должны развиваться российско-индийские отношения. Вячеслав Трубников также рассказал, как российская разведка выжила в 1990-х годах после распада СССР, и обеспечила разворот внешней политики страны в сторону суверенности и защиты национальных интересов России.

— Вячеслав Иванович, поясните, пожалуйста, обращающий на себя внимание такой факт вашей биографии. Пишут, что вы с золотой медалью окончили физико-математическую школу. И вдруг следом поступление в МГИМО — наш главный дипломатический вуз. Как произошел такой выглядящий нелогичным поворот?

— Вот тут я сразу внесу поправку. Кто-то когда-то пустил это в качестве факта, и я каждый раз поправляю. Я закончил среднюю школу №87 Краснопресненского района Москвы с золотой медалью. А то, что называют физико-математической школой, это был девятый-десятый класс, вечерний факультатив. То есть золотая медаль не имеет отношения к нему.

— Но, во всяком случае, склонность к точным наукам у вас была.

— Не просто склонность – я ими увлекался, планировал пойти по стопам своего двоюродного брата и после школы поступать в Высшее военно-морское инженерное училище имени Дзержинского в Ленинграде. И уже отправлял туда документы. Но вдруг звонок от директрисы: "Слава, завтра быстро с утра в райком комсомола!" Зачем, почему – ясности не было никакой. А ларчик открылся просто. Это был отбор выпускников школ в Институт международных отношений.

— То есть как отбор? Ведь решать, в какой институт идти, это дело добровольное?

— Поясню. Шел 1961 год. Он ознаменовался увольнением из рядов наших Вооруженных Сил огромного числа военнослужащих – миллиона двухсот тысяч человек, в том числе офицеров. И для них были открыты двери всех вузов, среди них самые престижные. Для бывших военных там выделялось до 80% мест, и им достаточно было просто сдать экзамены. Оценки практически не играли никакой роли. А для школьников, которыми разбавили эту категорию, надо было сдать все экзамены на пятерки. В частности, в МГИМО надо было набрать 25 баллов из 25.

Отбор шел и по социальному признаку. Школьников старались брать из рабочих семей, как у меня – мой отец был слесарем-сборщиком. Тех, которые соображают и хотят учиться. Вот так получилось.

Но я хотел от этого дела уйти и сказал "старичкам", которые сидели в комиссии райкома комсомола: "Мои документы уже на пути в Ленинград в Высшее военно-морское училище". А они отвечают: "Это не проблема. Документы так же и назад вернутся. Экзамены надо сдавать сейчас, после выпуска из школы. А если не получится – пожалуйста, у вас будет август месяц, когда вы будете сдавать экзамены куда хотите".

Я к этому отнесся спокойно. Пришел и в итоге сдал экзамены в МГИМО, получив 25 из 25 баллов. А потом подумал: "А чего я буду два раза подряд мучиться с экзаменами? Попробую здесь начать учебу. Экспромт. А не получится, пойду в училище".

— В итоге в МГИМО все у вас получилось.

— Да. Но я подавал документы на арабский язык. Тогда Ближний Восток был в моде. Египет, президент Гамаль Абдель Насер.

— Тогда он считался лидером арабского мира. Позже ему присвоили звание Героя Советского Союза.

— Вот-вот. Но в августе я прихожу в институт, когда вывесили списки поступивших, а в группах с арабским языком меня нет. Иду в деканат, говорю, так и так, я подавал туда, прошел, а меня нет. А начальник курса, человек в галифе и сапогах, работавший в своем время в НКВД, говорит: "Как так? Не может быть, чтобы тебя не было. Давай заново посмотрим". Перелистал списки, показывает: "Ну вот ты — хинди, английский". Я спрашиваю: "Почему хинди?". А он: "А ты что ж думаешь, хинди одни идиоты должны учить? Вот и будешь учить хинди". Так я и оказался на направлении моей любимой впоследствии Индии.

— То есть к Индии тогда особых чувств не было?

— Абсолютно. Конечно, я знал, что есть такая страна. Начиная с трофейного немецкого фильма "Индийская гробница", что шел в кинотеатре на Пресне. Фильм хотя был и черно-белый, но индийский шарм он передавал. Впрочем, он никак меня не завел.

— В 50-х годах в Москву приехала сборная Индии по футболу. Говорят, что сильное впечатление она оставила не своей игрой, а другой деталью.

— Босиком играли.

— Да.

— Воочию я это не видел, был еще маленьким. Но у нас на Пресне только и разговоров было, что они без бутс играют. Это я запомнил.

— А когда вы впервые попали в Индию?

— В 1966 году, когда студентом поехал на полугодичную преддипломную практику.

— Что вас поразило больше всего?

— Страна совершенно колоссальных контрастов!

— Но ведь любую страну, в принципе, можно назвать страной контрастов.

— Нет. Потому что не в любой стране в центре столицы на фоне потрясающей виллы с роскошным пальмовым садом вы увидите возящихся в грязи несчастных ребятишек, клянчащих бакшиш. А это было тогда в Дели.

Там европеец, сходивший по трапу самолета, попадал в окружение целой стаи таких ребятишек. И мы с трудом отбивались от них.

Кстати, русских эти ребята вычисляли немедленно – за нашу сердобольность. Они к англичанину не подошли бы. Англичанин моментально врезал бы им стеком по рукам или по голове. А русский дает деньги – причем сам не зная, сколько, много или мало.

— А священные животные, коровы? Они ведь считаются одним из символов Индии.

— Тогда коров на улицах было полным-полно. Они бродили повсюду, в том числе по дипломатическому анклаву. Несчастные, тощие животные с торчащими ребрами, жующие коробки из-под сигарет, газеты – в общем, все, где есть целлюлоза.

Насчет животных был вот какой случай. Тогда, в 1967-м, когда я летел в Индию, наш самолет Ту-114, огромный, красивый, как журавль, вынужденно сел в Карачи. Там мы остановились в гостинице в аэропорту. Я присел в кресле в холле и вдруг с ужасом вижу на потолке огромную тень крокодила. Что такое, откуда?! А это оказалась небольшая ящерица – геккон, но от нее так отражался падающий свет, что показалось, что ползет крокодил. Вот это мне тоже запомнилось.

В Индии все время не перестаешь чему-то удивляться. Если ты ей интересуешься, то каждый день открываешь что-то новое. И чем дольше там живешь, тем больше понимаешь, что познать ее до конца невозможно. У меня там был приятель, американский журналист, и он как-то раз сказал: "Слава, тебе не кажется, что турист, который приезжает в Индию на неделю-две, обязательно напишет о ней книгу? А человек, который прожил здесь год, напишет только статью в газету. А тот, кто прожил больше года, он вообще ничего не напишет, поскольку понимает, что ничего не знает".

Это отдельная цивилизация со своей философией. Причем это исключительно творческая цивилизация. Шахматы пришли из Индии. Оттуда же изобретение понятия нуля, ключевого для математики, без него бы и физики не было. Операции по трепанации черепа проводили еще до нашей эры. Медицина, начиная с аюрведы и кончая хирургией, две-три тысячи лет назад в Индии уже была поставлена на поток.

К Индии нельзя относиться нейтрально. Ее или полюбишь по-настоящему, или нет. Но тех, кто в нее влюбляется, Индия завораживает.

Когда мы с друзьями собираемся, то, помимо того, что один тост поднимаем за нашу Родину, один тост обязательно поднимаем и за Бхарат Мату — матушку-Индию. Потому что она нас всех свела вместе, познакомила. Там мы жили по своим законам, но обогащенные индийскими взглядами на мир.

И я с огромным удовольствием работал в Индии. Для меня это никогда не было в тягость. И уже потом, когда я ушел из разведки в МИД и мне предложили на выбор список стран, где бы я хотел работать послом, услышав "Дели", у меня никаких сомнений не было.

— А когда вы позже приехали в Индию в качестве посла, какой вы увидели страну? Что в ней изменилось?

— Я увидел колоссальный прогресс! Хорошо помню одно местечко, предместье Дели. Когда-то в свое время я там ездил прямиком по змеям. Они к ночи выбирались из своих "джунглей" греться на шоссе, впитавшее тепло за день. Едешь, и вдруг р-раз, что-то скрипнуло и машину повело – значит, змея попала под колесо. Сейчас там моллы – четырехкилометровый комплекс зданий, где представлены все главные мировые фирмы. Весь этот комплекс кондиционирован. Автомашины любых марок, набор не хуже, чем у нас.

Поражают темпы развития Индии. Поражает и то, что все смены власти, приходы оппозиции к руководству страной – все это происходило демократическим путем. Даже тогда, когда это голосование с точки зрения, так сказать, европейской культуры представляется каким-то цирком. Поскольку в голосовании участвуют и неграмотные люди – их привозят на избирательные участки на грузовиках, они вместо подписи ставят отпечаток пальца.

Модернизация страны идет очень быстро. Промышленность, которую помогал создавать Советский Союз, просто прекрасно работает. Завод в Бхилаи – первый сталелитейный завод в Индии, который был построен с участием наших специалистов, за наш государственный кредит, выдает сейчас легированные стали, которые идут на экспорт.

— К слову сказать, этот завод – главный в Индии производитель конструкционной стали и рельсов.

— Да. Но не надо считать, что мы занимались благотворительностью по отношению к Индии, как иной раз писали журналисты. Ничего подобного. Да, мы строили за госкредиты, но Индия расплачивалась традиционными товарами – чаем, джутом, специями и так далее. Но это товары, которые продаются на мировом рынке за твердую валюту. Так что это было взаимовыгодное сотрудничество.

Далее. Индия – первая в мире по экспорту программного обеспечения. Это же о чем-то говорит?

— Значит, у нации высокий интеллект.

— И не только интеллект. Они сами, например, производят и чипы. Не везут их откуда-то.

Коснусь того, где особенно наглядно видно стремление индийцев производить у себя. Когда наша оборонная промышленность в 90-х годов практически лежала на боку, ее вытянуло военно-техническое сотрудничество с Китаем и Индией. Но в чем качественная разница в их подходах? Китайцы закупали наше оружие и технику в массовом порядке. То, что у нас есть, все покупали. Индийцы требовали от нас технику по последнему слову. И сейчас они еще сильнее ужесточили эту позицию.

Мы в свое время говорили: "Вы же покупаете у нас, учитывая соотношение цены и качества. Да, вы требуете качество, но мы вам продаем дешевле, чем другим странам". Сейчас индийцы нам отвечают: "Не надо этого соотношения. Мы готовы заплатить столько, сколько вы попросите, но за то, что конкретно мы хотим иметь". Причем они не хотят покупать у нас новинки, которых, может быть, еще и в нашей армии нет. Индийцы так и говорят – мы не хотим быть подопытными кроликами, мы хотим получить то, что уже есть в вашей армии, но самое передовое.

— А ведь и нашу атомную промышленность на рубеже веков вытащил контракт на АЭС "Куданкулам" – вместе с заказами на сооружение атомных электростанций в Китае и Иране.

— Безусловно. И я много раз бывал на "Куданкуламе". Видел воочию, как строилась станция. Там Индия тоже получила объект, сделанный по самым передовым технологиям.

— У программы развития индийской национальной атомной энергетики есть местная особенность – в Индии очень мало запасов урана, но зато много тория, который можно использовать для ядерного топлива. И Индия ведет разработки в этой области.

— Да, они работают над этим. Это непростая задача. Но в потенциале у Индии есть свое собственное сырье, которое можно будет использовать. И это тоже творчество.

Я хочу сказать, что надо перестать считать Индию этакой страной в коротких штанишках, как кто-то может до сих пор снисходительно думать. Ни в коем случае.

А сейчас, используя политику Make in India ("Сделай в Индии"), они все время будут выводить партнеров на создание совместных предприятий на индийской территории. "Мы купим у вас сколько-то самолетов, но дайте нам лицензию на производство еще стольких-то, дайте нам технологию, мы сами будем делать" – вот этот принцип, стремление индийцев самим производить то, что им надо, нами не всегда учитывается.

И в результате у нас в некоторых вопросах возникают, скажем так, трения. Ведь сколько уже лет висит совместная программа создания истребителя пятого поколения. Но, простите, зачем же мы тогда предлагаем им приобрести наши Су-57? Это же сразу зачеркивает всю эту программу? И к тому же индийцы никак не будут участвовать в производстве Су-57. У них не будет новых рабочих мест.

Так что повторю – с Индией надо говорить на равных.

— Каково ваше мнение относительно такого индийского феномена, как касты?

— Я специально изучал это явление. Открываешь солидные воскресные индийские газеты – там брачные предложения. Объявления с желанием выдать дочь замуж или женить сына. И везде фамилией обозначена принадлежность к той или иной касте. Но это у верхушки. В глубинке кастовость сохраняется в более жесткой форме.

Конечно, за счет того, что низшие касты находятся на задворках общества, они обделены. Дети недоедают. А как мозг растущего ребенка будет развиваться без питательных веществ? И государство принимает массу усилий для того, чтобы ликвидировать нищету. В Индии работают так называемые магазины справедливых цен — то, чего нет нигде в мире. Если есть большая семья, но ее доход ниже определенного уровня, то государство разрешает этой семье приобретать по субсидированной цене прежде всего продукты питания, составляющие основу рациона.

— Наверное, это то, чему у Индии можно поучиться.

— Безусловно. Причем всему миру. В Индии социальные проблемы не остаются на обочине и находятся в центре внимания государства.

Если еще говорить о кастах, то, как ни странно, диалектика ситуации заключается в том, что индийское государство само сейчас де-факто сохраняет кастовость. На вступительных экзаменах на гражданскую, дипломатическую или другую госслужбу определенный процент мест зарезервировано для представителей низших каст и племен.

— Но ведь среди низших каст могут найтись очень одаренные ребята. И для страны было бы выгодным дать им развивать свои таланты.

— Тут все в порядке. Прогресса в сфере политики и науки кастовость не закрывает. В Индии в 1970-х годах талантливейшим министром обороны был Джагдживан Рам. Он же был из касты неприкасаемых.

Что очень и очень важно — если вы посмотрите на ряд президентов Индии, там были все касты, начиная с высшей касты браминов. И делается это осознанно. Индийский национальный конгресс всегда проводил эту политику. Во главе страны один срок — мусульманин, другой – индус, третий – буддист, четвертый – сикх и так далее.

— Это и есть демократия по-индийски?

—Да. Это регулируемая демократия, а не охлократия. И в этом ее сила, когда демократия управляется голосованием. И внутренняя структура Индии гораздо более гибкая, чем внутренняя структура Китая. И если сегодня в Китае она сильно заточена на руководящую роль коммунистической партии, то по мере дальнейшего углубления рыночной экономики, внешнеторговых отношений роль КПК будет снижаться.

Что касается индийских каст, со временем они будут снивелированы в результате бурного технологического и социально-экономического прогресса Индии. Но одновременно этот прогресс вызовет массу сложностей в стране с точки зрения экологической безопасности. Уже сейчас идут массовые вырубки лесов под распахивание земель. А это ведет к нарушению баланса в окружающей среде.

Как разведчик, я вообще вижу проблему с экологией в качестве главной, реальной угрозы человечеству. Ядерное оружие? Это угроза, но человек принимает меры по снижению этой угрозы.

— Но вот США-то вышли из договора по РСМД.

— Эта бездумность, конечно, тревожит, но завтра будут новые соглашения. Меня гораздо больше настораживает то, что, например, в отношениях между Индией и Пакистаном куда более разрушительную роль может сыграть перекрытие водоснабжения Пакистана. Это даст эффект нескольких атомных бомб, сброшенных, к примеру, на пакистанскую провинцию Белуджистан.

Однажды у меня брала интервью одна дама из американской корпорации RAND. И она меня спросила: "Господин генерал, что бы вы могли назвать самой страшной угрозой миру?" Я ответил – исчезновение человечества в результате экологической катастрофы. И я был рад, когда наш президент Владимир Путин на недавнем Арктическом форуме заявил, что мы будем осваивать Арктику, но к этому нужно подходить очень осторожно и деликатно. Это очень правильно. Нельзя нарушить "иммунную систему" этого региона, ведь недаром Арктику называют "кухней погоды" для всего мира. Надо смотреть далеко вперед. Если мы будем бояться только сегодняшних угроз, мы пропустим самую страшную угрозу – исчезновение человечества, когда природа изменится так, что люди просто не смогут жить.

— Вячеслав Иванович, а что вы скажете относительно попыток США оказывать влияние на Индию, чтобы сделать ее противовесом сотрудничеству России и Китая?

— Американцами это делается, и очень активно. США сделали ставку на Индию как на главный противовес Китаю. Идея Индо-Тихоокеанского региона – не Азиатско-Тихоокеанского региона, а шире – нужна им для того, чтобы подключить Индию к выстраиванию "забора" вокруг Китая. Вашингтон исходит из того, что Индия и Китай объективно геополитические соперники.

В настоящий момент я думаю, какие новые структуры безопасности могут возникнуть в нашем меняющемся мире. И для меня абсолютно ясно, что Китай хочет возглавить строительство архитектуры безопасности в Азии за счет активного продвижения проекта "Один пояс – один путь", включая в него всех, кто близко и далеко. Отсюда, например, транспортный коридор-отросток из Китая в пакистанские порты Карачи и Гвадар.

Мы стремимся выстроить архитектуру безопасности путем развития ЕврАзЭС как ее экономической основы. Но помимо того, что экономические связи становятся прочнее, возникают и такие задачи, как совместная борьба с терроризмом. С этих позиций можно увереннее смотреть в лицо новым вызовам и угрозам.

Американцы же видят архитектуру безопасности на основе ромба США-Япония-Австралия-Индия. Причем Индия в него не очень хочет встраиваться. Но в попытках приобрести у американцев новые технологии Индия идет на то, чтобы двигаться аккуратно, не попадая в зависимость от США, но при этом брать у них то, что нужно.

Я не хочу сказать, что политика Индии эгоистична. Она прагматична. И я лично убежден, что сегодняшнее руководство Индии прекрасно понимает, что такое угодить в зависимость от США, поэтому вырисовывается подобие многовекторности в индийской внешней политике. Пока у Индии это получается, но уж очень сложный баланс.

На мой взгляд, было бы гораздо интереснее, если бы существовало движение неприсоединения, во главе которого стояли бы Россия и Индия. И это не только мое мнение. Многие эксперты считают, что если мир будет разворачиваться в сторону биполярности, конфронтации США-Китай, то в этой ситуации для нас и Индии было бы выгодным находиться в позиции, как говорят китайцы, обезьяны, сидящей на горе и смотрящей, как дерутся два тигра.

— Вячеслав Иванович, если переходить уже к вашей работе в разведке, вы же, находясь, как говорится, в поле, действовали в Индии под прикрытием не просто журналиста, но сотрудника Агентства печати "Новости" – предтечи РИА Новости. С тех пор состоите в Союзе журналистов. У вас была отдельная специализация или вы писали на разные темы?

— Я писал обо всем. И делал это с удовольствием. Я всегда вникал в те темы, на которые готовил материалы. Писал даже для существовавшей в те времена "Медицинской газеты".

Прекрасно помню, как в Индию приезжал знаменитый офтальмолог Святослав Федоров и делал показательные операции. Прихожу к нему в гостиничный номер, он кричит из душа: "Располагайтесь, я сейчас выйду!" Выходит человек без одной ноги. Для меня это был ушат холодной воды. Я же не знал о его трагедии. Он рассказал, как мечтал быть летчиком-истребителем, учился в спецшколе. Но, прыгая с подножки трамвая, поскользнулся, и нога попала под трамвай. Федоров признавался мне, что ему хотелось уйти на тот свет, но его поразило врачебное искусство. И он в благодарность медицине сумел переплавить свои технические знания в абсолютно небывалую вещь – лезвием бритвы делать надрезы на хрусталике, чтобы фокусное расстояние менялось. А сейчас такие операции поставлены на поток.

— Это был выдающийся человек. Выдающимся был и Евгений Примаков, который возглавил Службу внешней разведки в 1991 году. В своих мемуарах он вспоминал, как принималось решение назначить его директором СВР, как в штаб-квартиру Службы в Ясенево по этому поводу приезжал президент Борис Ельцин. Причем, как писал Примаков, среди руководства разведки он видел разные точки зрения насчет его кандидатуры. А каким вы помните тот момент, отношение коллектива разведки к новому директору? Хотя это был блестящий востоковед, но человек все же гражданский?

— Конечно, взгляды были разные. Это же был период, когда Служба претерпевала большие изменения, я бы сказал, морально-идеологического плана. Но абсолютно правильным был курс на департизацию разведки, который задал Леонид Владимирович Шебаршин, бывший начальник Первого главного управления КГБ.

— После событий августа 1991 года он буквально два дня исполнял обязанности председателя КГБ. Потом в одной из своих книг писал, что тогда подписал приказ о запрещении деятельности партийных организаций в органах госбезопасности.

— Да. И это было совершенно верное решение. Мы работаем не на какую-либо партию, а на государство, на безопасность страны, ее народа. И я сам всегда руководствовался этим принципом. И это не красное словцо.

Тогда, в 1991 году, был период разброда и шатания. К нам приезжал Вадим Бакатин, после Шебаршина назначенный председателем КГБ. Бакатин, видимо, не понимал, что делал, когда сдал американцам схему прослушивания посольства США в Москве. Те даже испугались – зачем он это сделал? Они думали, что за этим явно будет стоять что-то такое, за что наперед заплачена такая цена. Михаил Сергеевич Горбачев, мне кажется, был близорук в этих делах. Как и во многих других. Развалили КГБ, абсолютно не задумываясь, а кто будет обеспечивать безопасность страны?

— Каким же директором Службы был Евгений Максимович? Что нового пришло с ним во внешнюю разведку?

— Прежде всего – элементы настоящей демократии в военизированной организации, где существует единоначалие. Это звучит немного странно, но каждый получил право высказать свою точку зрения и за это он не был бы наказан или уволен. Но решение в итоге все равно принимал командир. И Евгений Максимович нас к этому приучил.

Еще у Евгения Максимовича было желание жить и работать вместе с коллективом разведки, жить его проблемами и сделать все, что было в его силах, чтобы коллектив жил лучше. Например, в тот период времени он смог сохранить за разведкой жилищное строительство, чтобы, в свою очередь, сохранить кадры. Ведь людям, которых приглашали из глубинки, тогда негде было жить.

Мы тогда в самые тяжелые времена приобрели две фуры и ездили за мясом в одну из областей. И тому хозяйству было хорошо, и нам. У нас в столовой цены были такими низкими, что гости, приезжавшие к нам, даже шутили: "Вы это в качестве цирка такие ценники вывешиваете?" И Евгений Максимович, придя в МИД, первое, что сделал, начал со столовой, где до этого просто были отравления.

У нас сделали свою хлебопекарню. Сделали свое производство пельменей. Женщины, которые работали там, вынуждены были от метро до проходной Службы идти через кольцевую автодорогу – и эту проблему решили.

Вот это показатель того, что Примаков был не просто директором. Он, возвышаясь над всеми, в силу его колоссального политического опыта, возраста, умел в то же время дойти до каждого. И это каждый видел.

У Евгения Максимовича было уникальное качество – он умел не просто слушать, но слышать собеседника. И он мог переступить через свое прежде высказанное мнение.

Поначалу, правда, были сомнения, сможет ли Евгений Максимович быть руководителем оперативного состава Службы. Но он поступил очень мудро. Он взял меня своим заместителем и разделил функции – оперативные дела были за мной, а что касается статуса разведки, докладов руководству страны, внешних контактов – это было у него. И такое решение оказалось очень удачным. Мы друг другу помогли. Он стал в большей степени оперативником, а я – в большей степени политиком. Такое взаимное обогащение.

Евгений Максимович очень успешно занимался строительством разведки, чтобы она выжила и доказала свою нужность. Он делал разведку прозрачной – до известных пределов, чтобы налогоплательщик понимал, что наша Служба недаром ест свой хлеб. При нем было создано Бюро по связям с общественностью и средствами массовой информации. Были изданы "Очерки истории внешней разведки" — уникальный сборник из нескольких томов. Позже английская разведка MI6 издала книгу о своей истории, но там много художественной составляющей, а у нас — документальное повествование. Я был редактором одного из томов наших "Очерков".

Мы все дружно выполняли задачи, поставленные Евгением Максимовичем, компенсируя те прорехи, которые возникали во внешней политике нашей страны в первой половине 1990-х годов.

— Часто символом поворота дипломатии России в сторону наших национальных интересов называют разворот самолета тогда уже премьер-министра Примакова в небе над Атлантикой в марте 1999 года, когда силы НАТО начали бомбить Югославию.

— Тот разворот был уже следствием перемен, которые в нашу внешнюю политику привнес Евгений Максимович, заняв пост министра иностранных дел в январе 1996 года. И все время, пока он возглавлял МИД, а затем работал председателем правительства, мы с ним – а я уже как директор Службы внешней разведки — работали в тесном содружестве и способствовали развороту нашей внешней политики.

Поэтому я горжусь Евгением Максимовичем с этой точки зрения. И когда он пришел в правительство после страшного обвала, то за короткий промежуток времени смог сделать то, о чем ни один премьер до этого подумать не мог. И ситуация в экономике изменилась категорически. Это его заслуга.

Для меня Евгений Максимович всегда будет наставником и товарищем. И настоящим явлением в нашей жизни. Люди такого калибра у нас рождаются, наверное, раз в сто лет.

— Вместо него в январе 1996-го директором СВР были назначены вы. Это, наверное, не стало для вас неожиданностью?

— Стало. Но в тот момент Евгений Максимович поддержал мою кандидатуру на пост директора, он сказал мне – так и так, надо.

Но что для меня было очень тяжелым и даже в тот момент неприятным – стать публичным человеком. То есть во всеуслышание объявлялось, что я разведчик. А я думал о судьбе людей, с которыми я контактировал за рубежом. Я очень переживал, чтобы не вышли на них.

— А какой момент вы можете назвать самым трудным уже потом, за те годы, что возглавляли СВР?

— Я скажу, что работа директором Службы внешней разведки трудна постоянно. И какой-то этап выделить сложно. Очень много случаев, когда приходится выходить на первое лицо государства.

Пример. Февраль 1994 года. В США арестовали Олдрича Эймса как российского агента в ЦРУ (бывший начальник советского отдела управления внешней контрразведки ЦРУ, с 1985 года работал на советскую, а затем российскую внешнюю разведку. Эймса называют одним из самых ценных агентов в истории разведки СССР и России – ред.). В Москве ночь. Раздается звонок из США. Евгений Максимович тогда был в командировке за рубежом. Меня подняли из постели. Я жил на государственной даче в Ясенево и через пять минут был у телефона. Мне докладывают, что произошло. Но не называя фамилию Эймса. И для меня то сообщение было как ушат холодной воды, я тогда не знал, кто такой Эймс и не должен был знать, и это правильно! Конспирация в делах, касающихся таких источников, доходит до уровня директора.

В Москву тут же прилетели представители ЦРУ. Приехали в Ясенево, среди них был их резидент в Москве Джеймс Моррис. Выдвигали требования. Заявили, что наш резидент в Вашингтоне Александр Лысенко должен покинуть США. В тот момент оперативно связаться с Евгением Максимовичем было нельзя, а надо было принимать решение. И я его принял. Говорю: "Как нам ни жалко, господин Моррис, нам с вами тоже придется расстаться". Они обалдели! Говорят: "Как вы можете принимать такие решения? Такие решения принимает ваш президент!" Отвечаю им: "Президент одобрит мое решение. А Евгений Максимович тем более". Я позвонил Борису Николаевичу и доложил, что я сделал, что сказал. Президент говорит: "Молодец".

А Евгений Максимович, когда вернулся, сказал: "Как ты вообще это выдержал? Я, может быть, сорвался бы. А ты тактично просто поставил их на место. Вот так этот эпизод был пережит. Тот период был очень трудным для меня. Это даже далось тяжелее, чем удары НАТО по Югославии.

— Вячеслав Иванович, как вы полагаете, что привело к аресту Эймса?

— Мне кажется, произошло следующее. Эймс раскрывал агентурную сеть, которую американцы создали на нашей территории. И контрразведка КГБ стала брать этих агентов одного за другим, причем достаточно часто. И вот это ЦРУ и ФБР не просто насторожило – они поняли, что есть источник утечки информации. И кольцо вокруг Эймса потихоньку сжималось, сжималось. И в итоге вышли на него.

— А представлялось возможным некоторых выявленных американских агентов арестовывать у нас не так поспешно? Конечно, нанесенного ими ущерба было уже не вернуть, но кого-то можно было деликатно лишить доступа к нужной информации, выдержать определенную паузу и лишь затем "снимать с пробега"?

— Наверное, у нас стремились публично показать, какие мы сильные, как умеем разоблачать шпионов. Но источники информации надо беречь как зеницу ока.

— А что, на ваш взгляд, вам удалось привнести в развитие нашей внешней разведки в бытность директором?

— Я, в числе прочего, много времени уделял усилению моральной составляющей и должной в обществе оценке ее работы. Во всяком случае, при мне появились первые Герои России в истории Службы – супруги Леонтина и Моррис Коэны, Леонид Квасников, Владимир Барковский, Александр Феклисов, Анатолий Яцков. Наши легендарные атомные разведчики. Это было большое дело.

— Чуть позже Героем России стал и Алексей Козлов, нелегал, добывший сведения о наличии ядерного оружия у ЮАР.

— Да. Причем об Алексее Михайловиче я узнал от руководителя южноафриканской разведки, который впервые провел иностранца, меня, в их внутренний музей. Там лежали аппаратура, вещи, которыми пользовался Козлов. Это был профессионал высочайшего класса. Но его наградили уже на этапе моего ухода из разведки.

— Вячеслав Иванович, в те годы Героем России стали и вы. Можно ли рассказать, за что вам было присвоено звание?

— Именно эту звезду Героя дали всей разведке. Начальника разведки награждают не как отдельного человека, а как символ всей Службы. Я горжусь тем, что она развивалась, что в нее пришло много молодежи. Были операции, которыми я горжусь. Горжусь и тем, что кусочек важных для нашей страны дел принадлежит и мне.

Источник: РИА