Совпадение интересов

Сейчас наши международные оппоненты просто выкручивают нам руки. И Китаю, наверное, прежде всего. Они навязывают ту самую биполярность, пытаясь представить противоречия, имеющиеся между такими крупными державами, как Китай и США, как некие идеологические противоречия, противоречия между демократией и авторитаризмом. Этот авторитаризм как некий лейбл клеится на Китай, а заодно и нас сюда тоже подтягивают. И получается, как говорится, раздел мира на две части.

Мы категорически возражаем против этого. Против этого возражают и наши китайские партнёры. Если внимательно прочитать их фундаментальные заявления, заявления китайских руководителей и прежде всего председателя КНР Си Цзиньпина, они достаточно обоснованно и глубоко постоянно говорят о том, что нет никакого разделения мира по идеологическому признаку, что нет и не может быть повторения холодной войны в том виде, в котором она существовала в прошлые годы.

25 лет назад Россия и Китай подписали совместную декларацию «о многополярном мире и формировании нового мирового порядка», которая легла в основу партнёрских отношений стратегического характера между двумя государствами. Об этом в интервью RT рассказал чрезвычайный и полномочный посол Российской Федерации в Китайской Народной Республике Андрей Денисов. По словам дипломата, за это время идея многополярности трансформировалась, но не потеряла своей актуальности. Кроме того, Москва и Пекин вышли на новый уровень отношений, при которых наблюдается практически полное совпадение интересов на международной арене.

— Андрей Иванович, в 1997 году вы принимали участие в создании совместной российско-китайской декларации. Расскажите, пожалуйста, о работе над этим документом и своих впечатлениях об этом политическом процессе.

— С подписания той самой декларации прошло 25 лет — это, конечно, большой срок, но тем не менее многое памятно. Я в то время работал в Пекине, был советником-посланником посольства и находился здесь, что называется, на хозяйстве, поскольку посол Игорь Алексеевич Рогачёв отбыл в Москву для участия в визите китайского руководителя Цзян Цзэминя. Поэтому за подписанием декларации я и мои коллеги наблюдали из Пекина.

Я бы хотел отметить одну такую особенность: это были всё-таки 1990-е годы, первая половина и середина которых прошли в весьма специфических условиях для нашей дипломатической службы — в силу известных исторических причин наша дипломатическая активность тогда просела. Поэтому первое, что вспоминается, — мы соскучились по такой серьёзной концептуальной работе, по составлению и принятию на высшем уровне серьёзных документов такого насыщенного содержания и перспективной направленности.

— Кто включил идею многополярности в основу документа?

— Конец 1990-х годов — это время закладки основ и формирования нашей внешнеполитической линии, которая обрела плоть после 2000-х годов. И оно напрямую связано с именем Евгения Максимовича Примакова. Его приход на пост министра иностранных дел стал крупной вехой во внешней политике страны. И та самая декларация, о которой мы говорим, — это в значительной мере продукт того нового внешнеполитического мышления, которое стало утверждаться с приходом Евгения Максимовича. При нём произошло много интересных поворотов в нашей дипломатической службе, во внешнеполитической деятельности.

Идея многополярного мира — это была концептуальная установка Евгения Максимовича, его внешнеполитическая идеология, которая в значительной степени зиждилась именно на идее многополярности, на отходе не только от однополярности, которая воцарилась после 1991 года, но и от биполярности, которая существовала раньше.

Тогда, в 1996—1997 годах, мы впервые сумели договориться с нашими китайскими партнёрами о переходе к тому самому стратегическому партнёрству — это я хорошо помню, поскольку принимал в этом активное участие. Стратегическое взаимодействие и всеобъемлющее партнёрство — так сейчас формулируются наши отношения, а тогда эта формулировка звучала как «партнёрские отношения стратегического характера». Вот эта идея была самым непосредственным образом связана с Евгением Максимовичем. Это он её выдвинул. И вместе с нашими китайскими партнёрами мы сумели в короткий срок найти приемлемые формулировки.

— Как вы оцениваете этот документ с позиции сегодняшнего дня?

— Когда оглядываешься назад, особенно выпукло на этом фоне виден совершенно противоположный пример. Ведь тогда же, в 1997 году, были подписаны межгосударственные соглашения и о партнёрстве с Украиной, и о партнёрстве с НАТО. И то, и другое сегодня просто провалилось в тартарары, и к настоящему времени эти соглашения оказались фактически разрушены благодаря действиям и усилиям наших партнёров. А то, что на китайском направлении было сделано тогда, начиная с декларации, не просто сохраняет свою актуальность: как говорил Карл Маркс, «зелено вечно юное дерево жизни» — вот что происходит.

— Как вы считаете, в чём особенность российско-китайской декларации о многополярности?

— Я могу совершенно точно сказать: в наших отношениях с Китаем вот такой комплексный документ по ключевым вопросам миропорядка — так можно определить нашу декларацию — он, безусловно, был принят нами впервые. До этого в разного рода коммюнике мы долго спорили, как называть наши документы по итогам визита: декларация или заявление. Мы хотели, чтобы это была декларация, более торжественно, а китайские партнёры говорили: «Нет, давайте заявление». Знаете, как спор разрешился? Выяснилось, что и то и другое в китайском языке называется одним и тем же словом. В итоге решили, что наши китайские партнёры свой документ называют по-китайски «шенмин», а мы называем его так, как хотим перевести. Так и родилось слово «декларация», причём не только в этом случае, но и в ряде других.

— Что было взято за основу в процессе создания декларации?

— В этом документе был заложен основополагающий тезис (причём, насколько я понимаю, именно по нашей инициативе) — тезис о завершении холодной войны и об исчезновении биполярной системы мира. Вот что там было сказано.

Мы это продекларировали на основании своего опыта 1990-х годов, а китайские коллеги не стали тогда с нами спорить, насколько я помню. Сейчас это, конечно, кажется в какой-то мере наивным, но, с другой стороны, мы с вами материалисты и оцениваем ход исторического процесса в русле закона перехода количественных изменений в качественные. Да, тезис о завершении холодной войны в свете сегодняшних событий звучит весьма специфично. Но исчезновение биполярной системы мира — это скорее прекращение противостояния двух блоков, причём в значительной мере идеологического, если иметь в виду советскую систему. И она действительно исчезла.

— Какие сложности возникли при реализации концепции многополярности?

— Сейчас наши международные оппоненты просто выкручивают нам руки. И Китаю, наверное, прежде всего. Они навязывают ту самую биполярность, пытаясь представить противоречия, имеющиеся между такими крупными державами, как Китай и США, как некие идеологические противоречия, противоречия между демократией и авторитаризмом. Этот авторитаризм как некий лейбл клеится на Китай, а заодно и нас сюда тоже подтягивают. И получается, как говорится, раздел мира на две части.

Мы категорически возражаем против этого. Против этого возражают и наши китайские партнёры. Если внимательно прочитать их фундаментальные заявления, заявления китайских руководителей и прежде всего председателя КНР Си Цзиньпина, они достаточно обоснованно и глубоко постоянно говорят о том, что нет никакого разделения мира по идеологическому признаку, что нет и не может быть повторения холодной войны в том виде, в котором она существовала в прошлые годы.

Мир меняется, но вопрос «Осталась многополярность или нет?» не стоит. Она, безусловно, осталась, и по-другому быть не может. Одного полюса не может быть не потому, что этого никто не хочет, — как раз наши американские партнёры этого весьма хотят и всячески миру это навязывают, но они уже не тянут, не могут. Да и сами американские концептуалисты в области внешнеполитической мысли это открыто признают. Поэтому идея многополярности, безусловно, жива, и, безусловно, это и есть перспектива развития мировой композиции. Она просто меняется, поскольку весьма подвижна сама по себе.

— Какие страны, по-вашему, могут оказаться в центре этой многополярности?

— Смотрите: есть Китай, который по ВВП в пересчёте валют уже практически приблизился к США, а по паритету покупательской способности уже и превзошёл. Есть Индия, которая по росту населения уже превзошла Китай, хотя ещё недавно это казалось невозможным, а по своему ВВП уже тоже приближается к мировым лидерам. Наконец, существует как некий полюс Евросоюз. Другое дело, что Евросоюз сам для себя выбрал подчинённое положение по отношению к своему американскому союзнику, но, как говорится, Бог ему судья — это его выбор. Но экономически он остаётся внушительной силой, и это, конечно же, тоже полюс. Даже Африка, которая сейчас воспринимается как некий целостный игрок или актор, тоже становится полюсом. Это уже не объект, а субъект, играющий свою самостоятельную роль в системе международных отношений. Поэтому говорить сейчас о том, что многополярность сворачивается, на мой взгляд, нет ни малейших оснований.

— Какое место отводится России в многополярном мироустройстве?

— В этом мире есть своя «полочка» и у нашей стороны, у России. К примеру, Европейский союз — это объединение, которое опережает нас экономически. Но на нашей стороне масса других факторов. И дело даже не в территории и не столько в нашем оборонном потенциале, сколько прежде всего в наличии природных ресурсов, в том числе топливной энергии. И, как в последние годы вдруг выяснилось, в наличии мощнейшей производственной базы для развития сельского хозяйства, а соответственно, для производства продовольствия, что более и более будет востребовано миром.

Совсем недавно, года три или четыре назад, я буквально спорил с нашими крупными зернопроизводящими компаниями, которые говорили, что пройдёт немного времени и мы выйдем на второе место в торговле с Китаем после нефтегазового блока. Тогда я просто отмахивался, а сейчас мы фактически приближаемся к этим показателям. И если бы рост нашей активности не сдерживался торгово-политическими методами, методами закрытия рынков, мы бы ещё быстрее утвердились в качестве поставщика сельскохозяйственной продукции — и не только на китайский рынок. То есть ситуация очень подвижная, очень быстро меняющаяся, но общий вектор совершенно очевидно выстраивается в направлении динамичной многополярности.

— Почему Россия и Китай начали взаимодействие именно в то время, в середине 1990-х годов?

— Мы две крупные страны со своими достаточно рельефно очерченными национальными интересами — это первое. Второе: мы не являемся союзниками, у нас нет, что называется, обязательств друг перед другом by definition, то есть мы не подписывали каких-то соответствующих документов, как это есть в отживающих свой век, как мы считаем, военно-политических блоках, в том же блоке НАТО. Нет, у нас с Китаем этого нет, поэтому мы свободны от обязательств в отношении друг друга. И что остаётся? Остаётся главное — это совпадение интересов на международной арене.

— В чём заключается это совпадение интересов России и Китая?

— И Китай, и мы выступаем за сохранение универсальных принципов международного права, за сохранение координирующей роли ООН и Совета Безопасности ООН, за кодификацию и признание широчайшим кругом участников международного общения тех или иных правовых норм, ради чего, собственно говоря, и действует ООН. И Китай, и мы возражаем против такой модной формулировки, как rules-based order, то есть «порядок, основанный на правилах». Но возражаем по одной простой причине: мы просим назвать, а какие, собственно, это правила? И второе, что может быть более важным: кто эти правила прописал, кодифицировал, выдвинул? И вот это нам не могут объяснить. Потому что получается, что Косово — это одни правила, а республики Северного Кавказа или Южного Кавказа — это другие правила. Или Ирак, Ливия, Сирия и Афганистан — это одни правила, а наши действия — это другие правила. Это те вещи, которые не нравятся Китаю и не нравятся нам.

Китай по объективным причинам даже в большей мере, чем мы, озабочен проблемами равенства экономических возможностей в работе на внешнем рынке. Потому что наш предмет экспорта — это в основном углеводороды, у нас специфический сегмент мировой торговли. А Китай торгует готовыми изделиями, и в этой области жесточайшая конкуренция, поэтому очень многое, что делается в отношении Китая, — это политические методы ради достижения экономических выгод партнёров. Особенно это ярко проявилось во время президентства Трампа.

Все ждали, что с приходом демократов, с которыми у Китая всегда были более сбалансированные отношения, в том числе и в экономической области, что-то изменится, но ничего не изменилось. Более того, демократическая американская администрация, во-первых, ещё более ужесточила торговое сдерживание Китая, а во-вторых, использовала для сдерживания разного рода политические факторы.

Для этого изобретаются разного рода искусственные аргументы, иногда даже циничные аргументы, чтобы сдержать экономическую экспансию в хорошем смысле этого слова, расширение экономических возможностей Китая.

При этом ещё раз хочу сказать: в Совете Безопасности ООН, к примеру, мы голосуем в восьми случаях из десяти одинаково не потому, что мы друг другу что-то должны или сговариваемся, а потому что просто реально совпадают наши интересы. Вот что означает формулировка, которую любят наши китайские партнёры: 背靠背 (bèikàobèi) — «спина к спине». Потому что мы в лице Китая и Китай в нашем лице ощущаем именно прикрытый тыл. Мы же соседи, у нас граница с Китаем 4209 км — одна из самых длинных в мире и вторая по протяжённости для нашей страны. Первая — это с Казахстаном, там 7513 км. Так что, я бы сказал, мы просто обречены выстраивать отношения с Китаем на партнёрском начале, потому что мы страны-соседи, мы же не можем, как Америка, спрятаться за океаном. Нет, мы тут, мы рядом.