Прошлые договоры выполнили свою задачу

Опыт показывает, что, когда есть международные конфликты и нет процесса контроля над вооружениями, то эти вооруженные конфликты становятся вдвойне опасными. Был Карибский кризис 1962 г., был Ближневосточный кризис 1967 г. С другой стороны, когда есть прогресс на переговорах, то даже в острых конфликтах стороны умеряют свой пыл и стараются их разрешить. Была война во Вьетнаме. Приехал Никсон в Москву — подписывать договор по ПРО и ОСВ-I. А американцы бомбили Ханой и Хайфон и задели наши корабли. Встал вопрос: отменять ли визит? Но тогда решили: нет, все-таки не нужно отменять, это важный первый визит, а Брежнев все время говорил о мире. Американцы приехали, соглашения подписали. Запустили процесс, который следующие полвека прошел путь до выполнения СНВ-3. За это время стратегическая стабильность значительно укрепилась. А американцы закончили войну во Вьетнаме, ушли оттуда, конфликт был завершен — они не стали его дальше эскалировать, и в Азии резко сократили свое военное присутствие. Потом и в Европе. Тогда разумная политика отделения контроля над вооружениями от конфликтов полностью оправдалась.

Но, конечно, такого острого конфликта, как сейчас, с американцами тогда не было. Мы стоим почти на грани прямого столкновения с ними. В центре Европы впервые с 1945 г. вот уже два года идет интенсивный вооруженный конфликт. Было бы странно, если бы мы спокойно продолжали переговоры о новом договоре, которые начались с американцами в 2021 г. после продления срока СНВ-3. По моему мнению, с новыми переговорами следует повременить. Но сохранение существующего договора для нашей безопасности не менее нужно и важно, чем для другой стороны. 

ПИР-Центр провел интервью с академиком Алексеем Арбатовым, руководителем Центра международной безопасности ИМЭМО имени Е.М. Примакова РАН, членом Экспертного совета ПИР-Центра. В ходе разговора обсудили, что представляет собой понятие стратегической стабильности и какие принципы заложены в линию на ее укрепление; как эволюционировала концепция ответно-встречного удара; каким видится будущее российско-американского диалога по контролю над вооружениями.

Интервью провел стажер Информационной программы ПИР-Центра Антон Ануфриев.

Антон Ануфриев: Вы, а также ряд отечественных и зарубежных экспертов трактуете понятие стратегическая стабильность как отношения, «устраняющие стимулы для нанесения первого удара», что закреплено в Совместном заявлении СССР и США от 1990 г.^[1] Однако Виктор Колтунов утверждает, что в этом документе отсутствует данное определение и такой задачи тогда не стояло^[2]. Если просмотреть Совместное заявление, то, действительно, как такового определения там нет. Почему тогда оно считается источником происхождения термина, и как закрепилось это понятие?

Алексей Арбатов: Сразу отмечу, что я очень уважаю Виктора Стефановича Колтунова — это один из ведущих отечественных специалистов в данной области, который внес большой личный вклад в создание Договора СНВ-1, подписанного в 1991 г. В рамках тех переговоров обсуждалась и проблематика стратегической стабильности, которая получила отражение в Совместном заявлении годом раньше. В нем, действительно, не дается цельного и логичного определения этого важнейшего понятия, которое сейчас не использует только ленивый. Тот документ в итоге получился довольно путаный и не очень понятный, поскольку представлял собой дипломатический компромисс между разными представлениями двух держав и, видимо, между отличающимися взглядами в аппарате принятия решений каждой из них.

Этот документ вырабатывался как концептуальная основа для дальнейших переговоров по СНВ, но в то же время он, конечно, отражал предпосылки обсуждавшегося Договора СНВ-1. Ведь прежняя основа — принцип равенства и одинаковой безопасности, то есть паритета, лежавший в фундаменте Соглашения ОСВ-1 (1972) и Договора ОСВ-2 (1979), — стала недостаточна. Широкое развертывание в 1970-1980-е гг. многозарядных баллистических ракет и ядерных крылатых ракет большой дальности разнообразного базирования породили возможность, а значит риск и страх перед первым разоружающим ударом даже при наличии количественного паритета сил сторон. Ибо у каждой из них оказалось гораздо больше ядерных боезарядов, чем носителей у другой стороны. Поэтому решили принять некий новый документ (я тоже был в эту работу вовлечен, будучи советником делегации в Женеве по СНВ). Тем более стало ясно, что какие-то вопросы, которые не удается решить сейчас, можно оговорить и наметить дальнейшие пути, чтобы в будущем к ним вернуться, так как сразу всех вопросов решить нельзя. 

В итоге получился длинный и весьма неупорядоченный текст. Но если его читать внимательно (это уникальный документ, в первый и последний раз согласованный между нашими странами по данному вопросу), в нем проглядывает определение стратегической стабильности, опирающееся на три принципа, которые служат цели укрепления стратегической стабильности при дальнейших сокращениях стратегических вооружений. Иначе ведь можно так сократить стратегические вооружения, что станет возможен первый, разоружающий ядерный удар.

Антон Ануфриев: Как эти положения отражены в Совместном заявлении? 

Алексей Арбатов: Давайте рассуждать логически. В документе сказано: цель переговоров будет состоять в том, «чтобы еще более уменьшить опасность возникновения войны, особенно ядерной войны, обеспечить стратегическую стабильность, транспарентность и предсказуемость». Дальше указывается, что «на новых переговорах стороны будут добиваться сокращения своих стратегических наступательных вооружений таким образом, чтобы это соответствовало задаче повышения стратегической стабильности». В чем же состоит эта задача? Из следующей фразы ясно, в чем состоит главная задача и на что стороны соглашаются делать упор в ходе этих новых переговоров — «на устранение стимулов для нанесения первого удара». Дальше через запятую определены пути выполнения этой задачи: «уменьшение концентрации боезарядов на стратегических носителях» и «оказание предпочтения средствам, обладающим повышенной выживаемостью», то есть речь идет о снижении потенциала первого контрсилового удара и относительном повышении потенциала ответного удара. К этим двум путям органично подвязывается третий, хотя он почему-то упомянут выше по тексту и в отрыве от других: достижение договоренностей, «воплощающих соответствующую взаимосвязь между стратегическими наступательными и оборонительными средствами». Все три принципа препятствуют нанесению первого разоружающего удара и отражению ответного удара другой стороны.

Таким образом, в Совместном заявлении можно выявить определение понятия стратегическая стабильность и способов ее достижения путем переговоров, но оно не логичное и прямое, а косвенное и как бы замаскированное из каких-то соображений, о которых можно лишь догадываться.

Антон Ануфриев: Это все теория, а реализовалась ли она на практике?

Алексей Арбатов: Да, и весьма успешно. Зададимся вопросом: почему с заключения Договора СНВ-I в последующие тридцать лет до выполнения Договора СНВ-3 (который подвешен в воздухе, но все еще действует), количество боезарядов стратегических сил двух держав сократилось в семь раз, а количество носителей — в три раза. Это в полной мере реализует один из трех принципов, заложенных в линию на укрепление стратегической стабильности.

Выполняется и второй принцип — предпочтение средствам, имеющим высокую выживаемость. У обеих держав до 70% боезарядов стратегических сил размещено на ракетах подводных лодок (США) или наземно-мобильных и морских баллистических ракетах (Россия). Потому что системы шахтного базирования стали уязвимы для контрсилового (разоружающего) удара еще в 1980-е гг., когда стороны развернули морские и наземные ракеты с мощными и точными боеголовками, причем в достаточном количестве, чтобы поразить все защищенные цели вроде шахтных пусковых установок и командных центров. Для того, чтобы успеть применить ракеты стационарного базирования, приходится рассчитывать только на первый или на ответно-встречный удар, то есть запуск своих ракет до падения боеголовок противника. Первый способ противоречит основам нашей политики ядерного сдерживания, а второй всецело зависит от безупречного срабатывания системы предупреждения о ракетном нападении (СПРН) и быстрого (несколько минут или даже секунд, как однажды сказал президент Путин) принятия решения военно-политическим руководством. Однако системы СПРН иногда выдают ложную тревогу и, кроме того, сами могут стать объектом нападения ядерных, обычных вооружений, кибератак или оружия направленной энергии.

Иными словами, переход на системы с высокой выживаемостью становится еще более важным принципом стратегической стабильности и предотвращения ядерной войны. 

Антон Ануфриев:  Что стало с третьим принципом — взаимосвязью между стратегическими наступательными и оборонительными средствами?

Алексей Арбатов: С этим практика оказалась более противоречивой, особенно после выхода США из Договора по ПРО в 2002 г., отказа от совместной с Россией разработки противоракетной обороны и начала развертывания позиционных районов ПРО в Европе. Однако их стратегическая система ПРО на Аляске и в Калифорнии имеет до сих пор ограниченный характер. Там антиракет даже меньше, чем разрешалось по Договору по ПРО. В любом случае, ни у кого нет сомнения, что российские наступательные средства сейчас и на всю обозримую перспективу смогут легко преодолеть любую ПРО США и их союзников. Но было бы лучше поддерживать такую возможность не явочным порядком, а в рамках взаимных контрольно-ограничительных мер. Надеюсь, это удастся обеспечить при восстановлении в полном объеме СНВ-3 и возобновлении переговоров о последующих соглашениях.

Антон Ануфриев: Вы упомянули ответно-встречный удар. Старший научный сотрудник Института ООН по исследованию проблем разоружения Павел Подвиг, ссылаясь на Геннадия Хромова, участвовавшего в работе советского ВПК, отмечает, что в СССР под ответно-встречным ударом подразумевалось следующее: какие-то из боезарядов противника должны достигнуть советской территории и только после этого происходит советский ответный удар^[3]. В этом контексте спутниковые и наземные элементы системы предупреждения о ракетном нападении должны были выиграть для советского руководства какое-то время, чтобы привести свои стратегические ядерные силы (СЯС) в полную боеготовность. Поэтому он назывался ответно-встречным ударом — не встречным. Сегодня, если ссылаться на президента России Владимира Путина, под ответно-встречным ударом подразумевается как раз встречный удар (launch onwarning). Правильно ли я понимаю, что концепция ответно-встречного удара эволюционировала?

Алексей Арбатов: Почему у нас принята концепция ответно-встречного удара, а не просто встречного удара? Потому что теоретически можно не успеть запустить все ракеты до падения хотя бы первых атакующих волн боеголовок противника. Если противник запустит свои ракеты одновременно, то наши северные базы получат удар раньше. 

Значит, мы будем осуществлять то, что называется launch under attack — ответно-встречный удар — просто в силу географии и разного подлетного времени ракет противника. А высокоживучие наши средства — морские баллистические и грунтово-мобильные ракеты, быстро поднявшиеся с авиабаз бомбардировщики — будут вслед за этим наносить чисто ответный удар. Поэтому концепция определяется как ответно-встречный удар.

Мы огромные деньги вкладываем в подводные лодки, грунтово-мобильные ракеты, системы предупреждения, командные пункты высокой защищенности. Наверное, при разных обстоятельствах необходимая мощь ответного удара оценивается и планируется по-разному. 

Антон Ануфриев: Сегодняшние российско-американские отношения характеризуются свертыванием диалога по ряду вопросов, в том числе по контролю над вооружениями. Администрация президента США Джо Байдена предлагает обособить (компартментализировать) стратегический диалог, российская сторона выступает против. Такой подход России не нов, например, еще в декабре 1994 г. спикер Госдумы Иван Рыбкин в ходе встречи с вице-президентом США Альбертом Гором увязывал ратификацию договора СНВ-2 с «общим контекстом взаимоотношений с США и НАТО»^[4]. В то же время, учитывая факт, что ядерное оружие способно привести к уничтожению всего живого на планете, насколько представляется корректным увязывать контроль над вооружениями с общим контекстом соперничества Москвы и Вашингтона? 

Алексей Арбатов: Давайте оговоримся, что уважаемый Иван Петрович Рыбкин просто проявил дипломатическую гибкость. А что еще ответить по СНВ-2, кроме как сказать, что общий контекст не располагает? Однако тогда контекст-то располагал замечательно, просто СНВ-2 встретился с очень сильной оппозицией в Государственной Думе. Я сам был тогда в Госдуме.

В этом договоре была статья о ликвидации всех межконтинентальных баллистических ракет (МБР) с разделяющимися головными частями индивидуального наведения (РГЧ ИН). Останутся только МБР с моноблочными головными частями. Для нас это был удар по самому больному месту. Вот в этом-то и была причина. Но Рыбкин не мог этого объяснить американцам. А у нас, действительно, была проблема, потому что американцы нам тогда это условие навязали (Россия была в очень слабом экономическом и политическом положении), дипломаты на переговорах сопротивлялись, но президент Ельцин сказал: «Подписать!». Тоже не особо вникая в суть вопроса. 

Общие потолки СНВ-2 были 3000-3500 боезарядов. На самом деле, если ликвидировать все наши ракеты с РГЧ ИН, нам, чтобы сохранить силы на уровне 3500, пришлось бы строить много подводных лодок — а это дорого и долго, или наращивать наземные ракеты с моноблочными головными частями –– тоже дорого. Поэтому у нас на протяжении семи лет, до 2000 г., мариновали этот договор.

Что касается увязки, то она осуществлялась всегда и помимо Рыбкина. Американцы увязали ратификацию ОСВ-2 с Афганистаном. А сколько сил, нервов и времени было потрачено, чтобы подписать этот договор! Он ничего не сокращал, но ставил четкий потолок на все стратегические силы двух сторон. И система контроля была очень хорошо проработана, и ограничения на новые типы МБР были введены, и косвенно боеголовки ограничивались тем, сколько может быть установлено боеголовок на разных типах ракет. То есть увязка проводилась и раньше. 

Опыт показывает, что, когда есть международные конфликты и нет процесса контроля над вооружениями, то эти вооруженные конфликты становятся вдвойне опасными. Был Карибский кризис 1962 г., был Ближневосточный кризис 1967 г. С другой стороны, когда есть прогресс на переговорах, то даже в острых конфликтах стороны умеряют свой пыл и стараются их разрешить. Была война во Вьетнаме. Приехал Никсон в Москву — подписывать договор по ПРО и ОСВ-I. А американцы бомбили Ханой и Хайфон и задели наши корабли. Встал вопрос: отменять ли визит? Но тогда решили: нет, все-таки не нужно отменять, это важный первый визит, а Брежнев все время говорил о мире. Американцы приехали, соглашения подписали. Запустили процесс, который следующие полвека прошел путь до выполнения СНВ-3. За это время стратегическая стабильность значительно укрепилась. А американцы закончили войну во Вьетнаме, ушли оттуда, конфликт был завершен — они не стали его дальше эскалировать, и в Азии резко сократили свое военное присутствие. Потом и в Европе. Тогда разумная политика отделения контроля над вооружениями от конфликтов полностью оправдалась.

Но, конечно, такого острого конфликта, как сейчас, с американцами тогда не было. Мы стоим почти на грани прямого столкновения с ними. В центре Европы впервые с 1945 г. вот уже два года идет интенсивный вооруженный конфликт. Было бы странно, если бы мы спокойно продолжали переговоры о новом договоре, которые начались с американцами в 2021 г. после продления срока СНВ-3. По моему мнению, с новыми переговорами следует повременить. Но сохранение существующего договора для нашей безопасности не менее нужно и важно, чем для другой стороны. 

Что касается стратегической стабильности, обратите внимание, что при всей остроте украинского кризиса и нашего противостояния с Западом никто сейчас не беспокоится о стратегическом ядерном ударе. Это значит, что прошлые договоры выполнили свою задачу: они установили такую стратегическую стабильность, что даже в условиях нынешнего почти прямого столкновения с США и НАТО никто об угрозе стратегических вооружений не беспокоится. А в ходе Карибского кризиса 1962 г. боялись, что с минуты на минуту будет нанесен массированный ядерный удар. 

Сейчас беспокоятся, что может быть применено тактическое ядерное оружие (у нас даже находятся воинственные патриоты, которые прямо призывают его применить). Но ведь о нем никогда никаких юридически обязывающих договоров не было, процесс его не коснулся.

Антон Ануфриев: В декабре 2023 г. в Лондонской школе экономики (LSE) состоялась конференция 1983 Remembered: The Most Dangerous Year of the Cold War?, посвященная 40-летию кризиса 1983 г., в том числе учениям НАТО Опытный лучник (Able Archer 83). Считается, что тогда оба блока стояли на пороге ядерной войны. Интересно, что существует ряд западных исследований данного кризиса и операции РЯН, которую осуществляли ПГУ КГБ и ГРУ, искавшие свидетельства о подготовке США и НАТО к первому ядерному удару. С советской и российской стороны таких исследований немного. Действительно ли, в тот момент ситуация была настолько критической? Если это так, возможно ли ее повторение в отсутствие механизма верификации, или же сегодняшние средства разведки, например, спутниковой, позволяют этого избежать? 

Алексей Арбатов: Тогда, в 1983 г., действительно, очень сильно боялись начала войны. Но поскольку все относительно, это было не так остро и опасно, как во время Карибского кризиса, когда на грани стояло все: американцы наметили авиационные удары и высадку десанта на Кубу. Тогда мы стояли на дистанции суток или двух от ядерной катастрофы, потому что американская стратегия предусматривала массированный налет — 1700 бомбардировщиков, 5000 ядерных бомб по всем целям разом. 

Конечно, к 1983 г. все-таки мы уже прошли большой путь — Договор по ПРО, ОСВ-1; уже заключили, хотя не ратифицировали ОСВ-2. Но боялись, потому что был Able Archer. Кроме того, как назло, произошла ложная ракетная тревога со спутника — подполковник Петров правильно среагировал на нее, понял, что это ошибка. Но ситуация была достаточно напряженная — тем более шло развертывание ракет средней дальности Pershing-II в Европе, краткое подлетное время которых всех пугало. 

В принципе сейчас тоже может сложиться такая ситуация, но не на уровне стратегических сил. Хотя наши инспектора в США не ездят и количество боеголовок на ракетах не проверяют, пока есть уверенность в сохранении стратегической стабильности. Мы видим, что их подводные лодки в нормальном режиме функционируют, бомбардировщики на базах находятся.

Антон Ануфриев: В США идут дебаты о необходимости наращивания ядерного арсенала. Осенью был опубликован доклад комиссии Конгресса по ядерным силам (куда входят представители обеих партий), авторы которого высказались за расширение СЯС США, чтобы иметь возможность справиться с двумя ядерными противниками — Россией и Китаем. С другой стороны, ряд экспертов (в особенности из Федерации американских ученых) выступает против этого; некоторые высказываются в пользу пересмотра концепции контрсилового удара с coхранением только контрценностного удара — благодаря этому уже имеющихся ядерных сил будет достаточно для сдерживания как Москвы, так и Пекина. Администрация Джо Байдена придерживается поддержания нынешнего потолка, но как поведет себя республиканская администрация в случае победы на выборах, неизвестно. При этом ряд российских экспертов утверждает, что «в ближайшие годы гонки вооружений не будет: у США не хватит сил для резкого наращивания вооружений»^[5]. Оправдана ли такая точка зрения?

Алексей Арбатов: Она оправдана в том смысле, что резко увеличить количество основных своих средств, таких как стратегические подводные лодки, бомбардировщики, наземные ракеты, они не смогут.

Но некоторые очень быстрые — и весьма дешевые — способы у них есть. На всех БРПЛ Trident у них стоят по 4-5 боеголовок (на разных ракетах по-разному). А могут нести 8-12. Их из хранилищ вернуть туда можно в течение нескольких месяцев. Вот уже удвоение морской компоненты. На 400-х МБР Minuteman стоит по одной боеголовке, но на 200-х из них может быть по три. Значит, можно добавить еще 400 боеголовок. С бомбардировщиками еще проще. У них сейчас там по шесть крылатых ракет (или авиабомб); они могут нести по 12 и даже по 20 — их тоже можно из хранилищ перебросить. Конверсировать назад те бомбардировщики, что были переоборудованы для неядерных функций. То есть таким незатратным путем США, если захотят, могут с нынешних полутора тысяч боезарядов (1700 с учетом реального оснащения бомбардировщиков) увеличить силы до трех с половиной тысяч. 

Другой вопрос, что им это дает? Разоружающий удар по России oни не смогут нанести. Против Китая еще какое-то время США могут поддерживать контрсиловой потенциал. Но через 10 лет все равно Китай их догонит — а может, даже быстрее, если пойдет по такому пути и утроит численность своих стратегических ядерных сил. С нынешними силами и по мере реализации намеченной на 20 лет программы их модернизации США будут сохранять достаточный потенциал ядерного сдерживания против обеих других сверхдержав. Но достичь с ними суммарного паритета США не смогут. Попытки это сделать лишь ускорят тройственную гонку вооружений, но не лишат Россию и Китай паритета с США и способности гарантированного ответного удара. 

^[1] Совместное заявление относительно будущих переговоров по ядерным и космическим вооружениям и дальнейшему укреплению стратегической стабильности. Государственный визит президента СССР М.С. Горбачева в Соединенные Штаты Америки, 30 мая – 4 июня 1990 года. Документы и материалы. М.: Политиздат, 1990. С. 335. ; Soviet-United States Joint Statement on Future Negotiations on Nuclear and Space Arms and Further Enhancing Strategic Stability // George H.W. Bush Presidential Library & Museum. URL: https://bush41library.tamu.edu/archives/public-papers/1938 (accessed 27.02.2024).

^[2] Виктор Колтунов: о российско-американских переговорах, СНВ и режиме контроля над вооружениями // ПИР-Центр. 7 марта 2023. URL:https://pircenter.org/news/viktor-koltunov-o-rossijsko-amerikanskih-peregovorah-snv-i-rezhime-kontro... (дата обращения: 27.02.2024).

^[3] Podvig P. Does Russia have a launch-on-warning posture? The Soviet Union didn’t // Russian strategic nuclear forces. April 22, 2019. URL: https://russianforces.org/blog/2019/04/does_russia_have_a_launch-on-w.shtml (accessed: 27.02.2024).

^[4] Record of the Main Content of the Conversation between I.P. Rybkin and Vice President of the United States A. Gore // National Security Archive. December 14, 1994. URL: https://nsarchive.gwu.edu/document/16386-document-14-record-main-content (accessed: 27.02.2024).

^[5] Бужинский Е.П., Орлов В.А., Семенов С.Д. Против расчлененки // Коммерсантъ. 26 декабря 2023. URL: https://www.kommersant.ru/doc/6427147 (дата обращения: 27.02.2024).

Источник: ПИР-Центр