Почему выживают международные институты: послесловие к саммиту «Большой двадцатки»

«Двадцатка» остаётся платформой, которая может сохраниться в качестве даже наполненного противоречиями клуба как раз в условиях полного упадка формальных международных институтов общемирового уровня. А вот этого нам, судя по всему, осталось ждать совсем недолго.

Мы, конечно, крайне критично относимся к идее многосторонних институтов и перспективам их выживания в условиях формирования качественно нового международного порядка. Базовые представления о том, как они появляются и почему работают, как и практический опыт прошедших десятилетий, постоянно демонстрируют, насколько неготовыми оказываются такие формы взаимодействия государств между собой к решению своей самой важной гипотетической задачи – ограничению эгоистических проявлений в поведении своих собственных создателей. Однако пока институты существуют. Более того, их количество увеличивается за счёт становления новых специфических региональных платформ или глобальных сборищ держав, вне зависимости от того, происходит это на формальной или неформальной основе.

На днях в Индонезии состоялась очередная встреча «Большой двадцатки» – собрание двадцати предположительно наиболее развитых держав – экономик нашего мира, впервые созванное тринадцать лет назад для обсуждения борьбы с глобальными последствиями финансового кризиса в странах Запада. Это объединение не является формальной международной организацией в отличие от ООН или Всемирной торговой организации и не располагает собственным секретариатом или профильными агентствами. Но по своей композиции «двадцатка» оказалась одним из наиболее многообещающих институциональных начинаний периода после завершения холодной войны в Европе.

Причина состоит в том, что «двадцатка», во-первых, достаточно объективна по критериям участия и, во-вторых, совершенно не демократична по формированию своего состава. Выражаясь наиболее просто, она была создана ведущими державами Запада – странами «Большой семёрки» – в тот исторический момент, когда они ощутили необходимость сделать свои решения более легитимными, получить новый способ влияния на растущие экономики и, наконец, разделить часть собственных экономических сложностей с остальными не только фактически, но и организационно.

Другие страны мира, вошедшие в составленный США и Великобританией в список «двадцатки», были рады принять это приглашение. В первую очередь потому, что увидели в этом возможность ограничить монополию Запада на принятие важнейших решений, либо, по меньшей мере, получить новый шанс на отражение там некоторых своих интересов. Таким образом, обе группы участников сделали весьма прагматичный выбор в обстоятельствах, когда Запад был ещё достаточно силён для того, чтобы никто не мог рассчитывать выжить без его согласия.

«Большая двадцатка», как мы видим, была создана для особых целей в особых обстоятельствах, что, впрочем, относится и к любым международным институтам второй половины XX – начала XXI века. Даже Организация объединённых наций (ООН) была, как известно, интеллектуальным порождением США и Великобритании, созданным для сохранения и укрепления их влияния на международные дела после Второй мировой войны. Другое дело, что впоследствии ООН всё-таки пыталась жить своей жизнью, а сейчас присутствие России и Китая в её «ареопаге», то есть в числе постоянных стран-членов Совета Безопасности, создаёт видимость того, что гипотетическая вершина мирового управления сравнительно адекватно отражает распределение совокупных силовых возможностей. Хотя и в период холодной войны, как и сейчас, мы видим, что все действительно важные вопросы войны и мира великие державы решают между собой.

Что же касается влияния на основные процессы в том мире, который возник после завершения холодной войны, то здесь именно «двадцатка» рассматривалась, как подходящее паллиативное решение между всевластием Запада и стремлением остальных получить хоть часть «пирога» глобального распределения благ. Тем более что четырнадцать лет назад, когда начала встречаться «двадцатка», ни одна из крупных стран современного мирового большинства не представляла себе прямого противостояния с Западом и стремилась интегрироваться в возглавляемую им глобализацию даже без особой ревизии существовавших там правил и норм. Это в полной мере относится и к России, вполне здраво оценивавшей свои силы. До прихода к власти в Китае амбициозного лидера Си Цзиньпина оставалось ещё пять лет, а наиболее правдоподобным сценарием китайско-американских отношений большинство наблюдателей считали укрепление их экономической и политической близости.

Однако финансовый кризис 2008–2013 гг. оказался переломным моментом, когда все, кажется, осознали – рассчитывать на решение базовых проблем развития и экономический рост в рамках имеющейся модели глобализации не приходится. Цикличность экономического развития и накопленные дисбалансы в торговле, мировых финансах и всём остальном давали понять, что возвращение к устойчивому росту в США и Европе нереально, а спасение уже созданного потребует намного более жёсткой политики по отношению к распределению благ в глобальном масштабе. Развивающиеся экономики, лидером среди которых быстро стал Китай, могли ожидать более устойчивого положения, но также сомневались в способности Запада выступать в качестве благожелательного локомотива мировой экономики. Другими словами, именно в тот момент, когда возникла «двадцатка», ведущие государства поняли, что спасти глобализацию в прежнем виде уже невозможно, а экономические потрясения, весьма вероятно, приведут и к ожесточённым геополитическим столкновениям.

Поэтому предельно неформальная и одновременно представительная «двадцатка» возникла как механизм «цивилизованного развода» стран, активно вовлечённых в глобализацию накануне её неизбежного кризиса.

В этом отношении «двадцатка» оказалась действительно вершиной институционального подхода к решению проблем, под знаком которого прошёл весь XX век. Дальше должно последовать либо формирование нового баланса сил и адаптация к нему институтов, либо их полный распад с неясной перспективой выхода государств за пределы двусторонних соглашений или сравнительно узких региональных объединений и форумов.

Мы видим, что наиболее успешные многосторонние проекты современности – это или продолжение уже состоявшихся (АСЕАН, НАТО), или совершенно новые региональные группировки с неопределённой перспективой внутреннего устройства. К числу последних надо отнести и многообещающую Шанхайскую организацию сотрудничества. Последний по времени саммит ШОС в Узбекистане показал достаточно высокую способность его участников к тому, чтобы выделить из всего комплекса международных проблем Евразии и собственных вопросов развития те, которые имеет смысл обсуждать на многостороннем уровне. Кроме того, китайско-российское лидерство в ШОС оставляет надежду на то, что другие страны-участницы смогут встроить свои интересы в приоритеты и пределы добропорядочности двух евразийских гигантов. Индия только добавляет здесь плюрализма, позволяя выдвигать альтернативы всё более солидарным позициям Москвы и Пекина.

Однако то, что «двадцатка» в реальности является инструментом скорее цивилизованного демонтажа существующих порядков, чем их обновления, не означает её немедленной смерти. Мы знаем примеры, когда организации, созданные для «развода» участников, сохраняют жизненные силы за пределами решения самых важных проблем, связанных с этим неприятным процессом. Последний по времени саммит «двадцатки» был омрачён стремлением стран Запада, составляющих вместе со своими наёмными работниками из институтов Европейского союза большинство, превратить политическую часть встречи в борьбу с Россией. Однако председательствующая Индонезия использовала эти намерения для повышения своей самостоятельности в мировых делах и отвергла все притязания Запада по поводу российского участия. Кроме того, на полях саммита состоялась важная личная встреча руководителей США и Китая, позволившая им на время избавить мир от ожидания неминуемого (казавшегося таковым ещё три месяца назад) столкновения.

Мы, конечно, далеки от мысли, что Китай, Индия или другие развивающиеся страны, не говоря уже о России, рассматривают «двадцатку» как способ перехватить глобальное лидерство у Запада. В Москве, Пекине, Нью-Дели и остальных столицах знают, что американцы достаточно легко приносят в жертву текущим обстоятельствам те институты, которые не отвечают их интересам в полной мере. Однако, во-первых, такой радикальный подход США всё-таки может измениться под возрастающим давлением извне и изнутри. Во-вторых, «двадцатка» остаётся платформой, которая может сохраниться в качестве даже наполненного противоречиями клуба как раз в условиях полного упадка формальных международных институтов общемирового уровня. А вот этого нам, судя по всему, осталось ждать совсем недолго.

Источник: Международный дискуссионный клуб "Валдай".