По дороге к светлому будущему: конкуренция и взаимосвязанность на мировой арене

Последние 30–35 лет принято было считать, что мир находится в переходном состоянии. «Победители» в холодной войне видели себя на правильной стороне истории и полагали естественным идейно и ценностно ассимилировать «проигравших». А по итогам этого транзита на горизонте маячило какое-то общее «светлое будущее». Но оно не наступило. Наоборот, противоречия повсеместно резко обострились. И хотя конца такому состоянию не видно, его принято считать временным. Одни полагают, что установятся новые глобальные и региональные балансы сил, и тогда все договорятся о том, что условно называется «правилами игры». Другие верят, что основные игроки как бы одумаются и найдут взаимопонимание на основе не баланса сил, а доброй воли. И, конечно, есть множество промежуточных позиций между этими двумя полюсами, которые олицетворяют реалисты и либералы. Но всех объединяет одна мысль: будущее важнее настоящего. Ближайшие 20–40 лет как бы вычеркиваются: с ними, мол, все ясно – жесткая «рубка», а вот потом будем «строить» и уже пора «проектировать».

Но не надо забывать одного обстоятельства. Пока в 1990-е, 2000-е и отчасти 2010-е годы преобладала озабоченность тем, как проложить дорогу в «будущее», много значимого произошло в настоящем. Такого, что в конечном счете поход в «светлое будущее» не состоялся.

То, что имеет место сейчас и может продолжаться в следующие 20–40 лет, – не преддверие чего-то и не переходный период, который интересен исключительно тем, что наступит за ним. Происходящее сегодня уникально, значимо и требует самого пристального внимания.

Последние 30–35 лет принято было считать, что мир находится в переходном состоянии. «Победители» в холодной войне видели себя на правильной стороне истории и полагали естественным идейно и ценностно ассимилировать «проигравших». А по итогам этого транзита на горизонте маячило какое-то общее «светлое будущее». Но оно не наступило. Наоборот, противоречия повсеместно резко обострились. И хотя конца такому состоянию не видно, его принято считать временным. Одни полагают, что установятся новые глобальные и региональные балансы сил, и тогда все договорятся о том, что условно называется «правилами игры». Другие верят, что основные игроки как бы одумаются и найдут взаимопонимание на основе не баланса сил, а доброй воли. И, конечно, есть множество промежуточных позиций между этими двумя полюсами, которые олицетворяют реалисты и либералы. Но всех объединяет одна мысль: будущее важнее настоящего. Ближайшие 20–40 лет как бы вычеркиваются: с ними, мол, все ясно – жесткая «рубка», а вот потом будем «строить» и уже пора «проектировать».

Но не надо забывать одного обстоятельства. Пока в 1990-е, 2000-е и отчасти 2010-е годы преобладала озабоченность тем, как проложить дорогу в «будущее», много значимого произошло в настоящем. Такого, что в конечном счете поход в «светлое будущее» не состоялся.

То, что имеет место сейчас и может продолжаться в следующие 20–40 лет, – не преддверие чего-то и не переходный период, который интересен исключительно тем, что наступит за ним. Происходящее сегодня уникально, значимо и требует самого пристального внимания.

Странный мир: такие разные – так близко

То явление, которое к концу XX века стали называть «глобализацией», можно в более широком контексте считать слиянием двух процессов, на протяжении пары-тройки предыдущих веков развивавшихся во взаимодействии. А именно – повышение физической связанности мира (материальной глобализации) и увеличение его идейной гомогенности, универсализации. Эти процессы не были линейными. Нередко возникали ситуации, разобщавшие народы, прерывавшие их связи и противопоставлявшие их идейно. Но все наиболее значимые политико-экономические и социальные потрясения, будь то колониализм или большие войны, в итоге способствовали формированию общей мировой экономической и политической системы, повышали связанность мира. Холодная война, хотя и разделила человечество на два враждующих лагеря, на самом деле тоже внесла вклад в универсализацию. Обе системы претендовали на универсальность и распространяли свои экономические и ценностно-философские модели, стремясь утвердить свой этический стандарт в качестве всеобщего.

К концу XX века материальная глобальность и идейная универсальность достигли апогея, и их стали полностью отождествлять. Мир виделся и глобальным, и в значительной степени универсальным, образно говоря, имеющим общий этический знаменатель.

Однако в начале XXI столетия процесс прервался. Материальная глобализация перестала быть эквивалентна идейной универсализации (гомогенности). Материально мир остается целостным, даже несмотря на заметную в последнее десятилетие тенденцию к фрагментации, но совершенно утрачено стремление к общему ценностному пространству. Процесс универсализации прекратился, и начался обратный – движение в сторону этического плюрализма.

В последние десятилетия множество развивающихся государств использовало свои материальные успехи для подкрепления собственной «самости», противодействуя «растворению» в универсальных (либеральных) ценностях. Вклад в замедление и разворот тренда на универсализацию внесли и интернет с соцсетями, хотя ожидалось, что они-то должны были его окончательно закрепить. Вместо того чтобы разносить либеральные ценности, «благую универсальную весть» из мировых центров, новые технические средства усилили альтернативные голоса. Вместо закрепления унификации расцвело многообразие и началось дробление единого коммуникационного поля; вместо стирания идентичностей, как некоторые ожидали, стало происходить их укрепление.

Мир, материально глобальный, но идейно неуниверсальный (даже не стремящийся к этому, а, скорее, движущийся в направлении все большего этического плюрализма) – вот сегодняшняя реальность. И в нем заложено коренное противоречие. Для существующего уровня материальной глобальности мир слишком многообразен в идейном плане и, наоборот, для прогрессирующего этического плюрализма – чрезмерно материально взаимозависим. Слишком разные субъекты слишком тесно связаны друг с другом.

Сочетание материальной глобальности и идейной неуниверсальности, несоответствие одного другому является устойчивым структурным элементом. Это создает сложные противоречия и дилеммы, с которыми игроки сталкиваются на международной арене и которые не способны разрешить ни традиционные национальные государства, ни международные и глобальные институты.

В таких условиях хочется изменить структурные реалии, для чего сторонники тех или иных представлений консолидируют силы. Мы видим, с одной стороны, консолидацию либералов-глобалистов, с другой – их оппонентов консерваторов-националистов. (Администрация Байдена называет это «противостоянием демократов и автократов», что, конечно, изрядное упрощение). Они тянут в разные стороны: первые сопротивляются материальной деглобализации и не оставляют надежды перезапустить этическую универсализацию, вторые не приемлют этого и готовятся к материальной деглобализации. Однако целенаправленное изменение современных структурных реалий вряд ли возможно в кратко- и среднесрочной перспективе, поскольку либералы-глобалисты и консерваторы-националисты не могут одолеть друг друга внутри самих мировых центров, а десятки развивающихся государств не готовы поддержать ни один из проектов. Поэтому странное состояние, когда слишком разные субъекты (страны, их объединения, политические группы) находятся слишком близко друг к другу, видимо, затягивается и начинает формировать контуры взаимодействия на международной арене.

Игра с непонятной суммой

Разность мировых игроков, которую резко катализирует этический плюрализм, провоцирует конкуренцию. «Теснота» взаимозависимости, следствие всеобщей материальной связанности, не позволяет перейти к открытому конфликту и ограничивает пределы эскалации (чему способствует и фактор ядерного оружия). Та же взаимозависимость позволяет вмешиваться во внутренние дела соперников, и именно в этой сфере реализуется потенциал конкуренции (пресловутые «гибридные войны»), открытая эскалация которой имеет ясный предел. В силу осознания игроками собственных различий вмешательство во внутренние дела воспринимается особенно остро, провоцируя контрмеры. К тому же большинство крупных стран переживает процессы тяжелой социально-политической трансформации, она везде протекает по-своему, поэтому любой намек на попытки повлиять на нее извне расценивается как диверсия. Тем более что ни один из ведущих игроков не может закрыться от внешнего мира и за счет этого защитить себя от внешнего воздействия.

Конкретные проявления зависимости от внешнего мира отличаются: от внешних рынков, внешних технологий или капиталов, даже внешнего потребления своего долга. Попытки снизить зависимость предпринимаются все время, и некоторые приносят результат, что подтачивает феномен материальной глобализации. Но как минимум в обозримой перспективе связанность всех ведущих мировых игроков с внешним миром неизбежна, а значит, сохранится и зависимость, и открытость, и, соответственно, уязвимость. В результате желание использовать слабости других сочетается со стремлением не дать им надавить на собственные «болевые точки».

Конкуренция распространяется на множество сфер и носит несимметричный характер. Однако мировые игроки не просто находятся в непрерывном процессе принятия мер и контрмер, стремясь приобрести относительные преимущества. Они вынуждены реагировать на глобальные обстоятельства. Их источник – не прямые державы-конкуренты, а международная среда в широком смысле слова. В последние десятилетия их стало принято называть «новыми вызовами» или «глобальными проблемами»: изменение климата, дисбалансы в мировой экономике, международный терроризм и т. д. Путь, казавшийся наиболее разумным для решения этих проблем, а именно – международное, даже глобальное сотрудничество, в современных условиях малоприменим. Наиболее наглядная иллюстрация – вопрос экологии и изменения климата, который действительно затрагивает всех без исключения. Но даже здесь происходит суверенизация «зеленых повесток», превращающихся в инструменты экономического развития и конкурентные преимущества отдельных акторов. Не будучи способны решить эти проблемы, значимые мировые игроки могут снизить для себя последствия от их проявления и приобрести большую устойчивость. Это также становится полем для конкуренции.

Для так называемых win-win решений, таких, когда проигравших нет, мир слишком неоднороден. Чтобы провалиться в lose-lose (проигрывают все), игроки слишком компетентны и опытны, их самоограничение создает барьеры для неконтролируемой эскалации и катастрофы. В то же время материальная глобальность сужает пространство для «игры с нулевой суммой», когда проигрыш одного становится выигрышем другого. В этом «тесном» мире сложно просто что-то отнять у другого, по крайней мере, сделать это с приемлемыми издержками и без «эффекта бумеранга». Лишить соперника победы, т. е. повысить цену его действий до неприемлемого уровня, легче, чем, собственно, победить.

В результате в международной политике расширяется конкуренция, в которой «убыль» одного не обязательно означает «прибыли» другого, то есть второй не приобретает то, что потерял первый. Конкуренция прежде всего идет за то, чтобы глобальные и региональные проблемы, которые не имеют решения в современных условиях, сказывались на других больше, чем на себе. Проще говоря: осложнить жизнь другому, на какое-то время сделать конкуренцию для соперника более затратной и тяжкой в относительных величинах, высвободив свои ресурсы для внутреннего развития. Соответственно, основное соперничество разворачивается в сфере устойчивости – кто сумеет в большей степени ее обеспечить и укрепить основу для противостояния неизбежным новым вызовам.

Впрочем, концентрация на себе – культивирование собственной идейной «самости» и эгоистичное поведение, повышение индивидуальной устойчивости не исключают международного сотрудничества. Ведь если соперничество разворачивается между множеством глобальных и региональных игроков, собственные позиции могут укрепиться не только, когда кто-то проигрывает, но и, наоборот, когда кто-то не проигрывает, поскольку он генерирует вызовы и помехи конкуренту. Игроки, незаинтересованные в проигрыше друг друга (но не обязательно нацеленные на общий выигрыш), сотрудничают. Их коалиции мягче, чем союзы для «игр с нулевой суммой» или международное взаимодействие в модальности win-win. Коалиций может быть множество, они ситуативны, противоречиво и несимметрично пересекаются. Враг нашего партнера по одной коалиции «незаинтересованных в проигрыше друг друга» может оказаться нашим партнером в другой коалиции того же типа. А наш партнер по одной коалиции может оказаться в другой коалиции заодно с нашим врагом по первой. В результате гибкое международное взаимодействие вносит существенный вклад в укрепление собственных позиций каждого.

Наступит ли «светлое будущее»?

Описанная модель конкуренции на международной арене имеет высокую интенсивность и малые абсолютные выгоды. Поэтому нельзя исключать, что значимые игроки усилием воли все-таки выйдут из этой системы отношений и придут к какому-то общему проекту международного устройства. Тогда «проектирование» и последующее «строительство» международного порядка могут оказаться востребованы.

Однако возможны и другие варианты прекращения современной конкуренции.

«Игра на выбывание» в разных формах. Прежде всего коллапс одного из значимых игроков, его неспособность продолжать борьбу в результате либо потери ресурсов и способности для влияния вовне, либо утраты внутренней устойчивости, либо неспособности поддерживать приемлемый баланс между тем и другим. Но и добровольный уход в изоляцию, выключение из интенсивной международной практики – тоже «выбывание». При сокращении числа активных игроков возможна трансформация системы, существенное ее изменение – в прошлом такое бывало. После «выбывания» кого-то из грандов интенсивность конкуренции снизится хотя бы на время, появится окно возможностей для договоренностей. А может быть, понадобятся несколько раундов «выбывания», чтобы дойти до конфигурации игроков, которые могут договориться.

Вариант «выбывания» может быть и таким. Поскольку международное сотрудничество незаинтересованных в проигрыше друг друга осуществляется за счет создания гибких и пересекающихся коалиций, на каком-то этапе возникнет настолько широкая коалиция, что у нее появится возможность закрепить свое доминирующее положение за счет сотрудничества внутри себя уже на принципах win-win и перехода к «игре с нулевой суммой» в отношении неучастников.

Кто-то из значимых игроков (или их коалиция) теоретически способен найти эффективные внутренние решения для, казалось бы, нерешаемых индивидуально глобальных проблем. Такой игрок либо начнет постепенно накапливать преимущества в конкурентной борьбе и в конечном счете выиграет ее у других, став новой доминирующей державой, либо за счет успешности станет примером для подражания, чей опыт будут готовы перенимать. В обоих случаях вероятно снижение остроты конкуренции и изменение распределения возможностей игроков, то есть конфигурации всей системы.

Обозначенные выше варианты объединяет то, что в той или иной форме кто-то выиграет, а кто-то проиграет. Но теоретически возможно и успешное приспособление акторов к структурным реалиям мира, где одновременно сочетаются и материальная глобальность (взаимосвязанность), и этический плюрализм (разобщенность). Могут ли акторы стать такими, чтобы материальная связанность с совсем другими акторами не вызывала опасений за собственную «самость»? Теоретически такими характеристиками обладают цивилизации.

Цивилизации можно рассматривать как субъекты, обладающие настолько отличительными особенностями, что именно они и определяют характер их отношений. Их описывают как долгосрочные и устойчивые социальные конструкции, где гармонично соединены исторические идентичности, определяемые территорией и культурой. Соответственно, они настолько особенные, что в процессе взаимодействия фактически устойчивы к влиянию друг друга без сползания к изоляционизму. Сама суть цивилизации предполагает, что она не должна поддаваться цивилизационному влиянию иных и устойчива к культурной диффузии при взаимодействии с ними.

Материально глобальный и этически плюралистический мир, основные субъекты которого – крупные цивилизационные объединения, мог бы быть стабильным. Цивилизационные объединения по определению не имеют экзистенциональных рисков в настоящем. Это «глыбы» с долгой и глубокой исторической колеей, инертные и малоподвижные. А значит, они не должны быть склонны к избыточным страхам в связи с текущей повесткой. Они также по определению не склонны к внутренней мобилизации и поиску внешних врагов. К тому же ценят историческую уникальность, то есть не стремятся превратить «свое» в универсальное, не навязывают «свое» другим и одновременно в высшей степени устойчивы при соприкосновении с «чужим». Все это создает такую основательность, которая не побуждает к конкуренции и конфронтации. В отношениях таких акторов идейный компонент объективно сводится к минимуму. Иначе говоря, мирные отношения цивилизаций – продукт не диалога, а отсутствия надобности в нем. Такие субъекты могли бы оставаться взаимосвязаны практической повесткой в материально глобальном мире, что делало бы отношения разных акторов, как ни парадоксально, в высшей степени прагматичными и рациональными.

***

Будущее многовариантно и очень сильно зависит от способности справиться со сложнейшими вызовами современности. «Эффект колеи», к которому привыкли за последние тридцать лет мировые игроки, закончен. На протяжении этого периода казалось, что развитие событий предопределено необратимостью глобализации. И даже ее оппоненты добивались более благоприятных условий адаптации, а не изменения мировой парадигмы развития. Последнее представлялось попросту невозможным. Но вот необратимость закончилась. Это открывает много возможностей. И накладывает на каждого игрока без исключения персональную ответственность за то, как он сумеет ими распорядиться.

Авторы

Федор Лукьянов – директор по научной работе клуба «Валдай», профессор-исследователь НИУ ВШЭ

Иван Сафранчук – директор Центра евроазиатских исследований ИМИ МГИМО МИД России, эксперт клуба «Валдай»