Какие три цели преследует Россия, проводя спецоперацию на Украине

В триедином конфликте, в который вступила Россия, – с мироустройством, Украиной и самой собой (за то, чтобы измениться) – ключевым (и наиболее трудно реализуемым) является третий компонент. Он непосредственно связан с первым – Россия объективно заинтересована в ускоренном демонтаже прежнего мироустройства, чем дольше сохраняются его несущие элементы, тем решительнее оно будет атаковать желающих его изменить. Самая же проблемная – вторая часть. Не случайно именно с ее оценкой были допущены наиболее грубые просчеты при подготовке операции.

* * *

Сто лет назад, в 1923-м, мир подвел черту под периодом страшных потрясений. В Лозанне был подписан договор, зафиксировавший последние из итогов Великой войны 1914–1918 годов. В России капитуляцией генерала Пепеляева на Дальнем Востоке завершились последние сражения Гражданской войны. Наступила передышка на полтора десятилетия, оказавшаяся подготовкой ко второму раунду мировой схватки.

Сейчас наоборот. Передышка как раз закончилась. А мировая война, которая на сей раз будет представлять собой не одно общее противостояние, а череду разных, набирает обороты. Это не год и не два, переустройство обещает быть масштабным и долгим. Но перспективы нашей страны во многом определятся именно в наступающем, 2023 году. Станет понятна динамика на всех трех описанных фронтах. И шансы на победу, как бы мы ее ни понимали.

Вторая половина ХХ века приучила к мысли, что мировая война уже невозможна. Ядерное оружие, наводившее страх перспективой гибели планеты, отвадило державы-обладательницы от привычки выяснять отношения посредством военного столкновения. Косвенно, чужими руками – сколько угодно, пока ресурсов хватит. Но напрямую – нет. В этом смысле немирный атом дисциплинировал.

Но он же и расхолаживал – раз мировой войне не бывать, локальные перепалки с определенным потолком напряженности можно затевать почти неограниченно. Пробовать, где тонко и где получится «подвинуть» конкурента, набрав дополнительные очки в бесконечном поединке, не предполагающем победы нокаутом (победа, кстати, в итоге оказалась неожиданной – один из соперников просто ушел с ринга). В этом смысле холодная война была не менее «гибридной», чем та, которую мы наблюдаем на международной сцене сегодня, хотя такое название никому в голову и не приходило.

Но ведь и мировая война стала «мировой» не тогда, когда шла, а потом, в исторической ретроспективе. Массовые мобилизации лета–осени 1914 года не призывали европейцев на фронты «мировой войны». И продолжительность начавшегося конфликта оценивалась в тот момент оптимистично – к Рождеству домой. Инерция восприятия частых, порой жестоких, но ограниченных войн XIX и начала XX века, войн коррекционных, призванных уточнить и отшлифовать баланс сил, мешала поверить в возможность тотального разрушительного противостояния. Осознание приходило постепенно, по мере стремительного роста потерь, разрастания масштабов боевых действий и их последствий.

Европейские политики начала прошлого века были убаюканы верой, что в рамках сложившейся системы отношений (пусть и сильно расстроившегося, но все же «Европейского концерта», его отголосков) всегда удастся избежать непоправимого, даже если издержки значительны. Сегодня схожую роль играет уверенность в сдерживающей функции ядерного оружия – мол, оно-то точно исключает мировую войну. Но что под ней понимать?

Следите за руками

Папа римский назвал конфликт на Украине мировой войной, которая скоро не закончится, поскольку в нее уже вовлечено множество «рук» и интересов. Понтифик, скорее всего, прав. Кампания имеет все признаки откровенного соперничества крупнейших держав. Наличие ядерного оружия придает ему особый характер, однако от этого соперничество не становится менее ожесточенным или менее судьбоносным.

Сама форма противостояния специфична. Соединенные Штаты (как лидер обобщенного Запада) участвуют в нем опосредованно, но очень активно, практически взяв своего воюющего агента на содержание. Россия ведет боевые действия самостоятельно, сталкиваясь с тем самым агентом непосредственно на поле брани. Китай держится в стороне, балансируя, однако рассматривает итог баталии как фактор, для него очень важный. Несмотря на категорическое нежелание нарываться, Пекин считает гипотетический успех США в этом конфликте невыгодным для себя и будет аккуратно работать против такого сценария. Для всех трех игроков ставкой служит место в международной иерархии на следующем этапе. Из всей троицы Россия, надо сказать, рискует больше других, поскольку а) вовлечена напрямую, б) фактически инициировала такую форму выяснения отношений, не вполне верно рассчитав, как будут развиваться события.

Европа, еще один актор этой коллизии, в своеобразной позиции. Она борется не за будущую роль, а за удержание (невозможное) прежнего модус вивенди. Лозунг о недопустимости пересмотра «порядка, основанного на правилах», – общий для всего Запада. Но для Америки это отстаивание своего доминирующего положения, которое, в принципе, может обеспечиваться и иначе. А для Европы уход прежней системы означает исчезновение формы политического существования, обеспечивавшего ей комфортабельную успешность со второй половины ХХ века.

Даже если допустить наиболее желаемый Западом исход конфликта, масштаб политических, экономических и культурно-психологических изменений на европейском континенте исключает возвращение к золотым временам интеграции. Ведущие страны одна за другой приходят к мысли о необходимости наращивать собственные возможности. В какой степени они будут совместными европейскими, пока непонятно, как открыт и вопрос о схеме дальнейшего устройства ЕС. В некотором смысле Европе сейчас предпочтительнее, чтобы конфликт продолжался. Форс-мажор провоцирует внутренние дрязги и рост экономических издержек, но выполняет и скрепляющую функцию. Тем более что основные направления действий определяются Вашингтоном, и Евросоюз может позволить себе пока не ломать голову над стратегией поведения.

Подобная диспозиция (мы не вдаемся в исследование поведения других заметных игроков, среди которых Индия, Турция, нефтяные монархии Залива, Иран и ряд других, рассчитывающих на дивиденды) подтверждает предположение папы Франциска, что по масштабу интересов происходящее тянет на мировую войну. Продолжаться и даже расширяться она может и при наличии ядерного оружия. Да, оно задает определенную рамку, но достаточную, чтобы дать простор для долгой и яростной борьбы на истощение.

Что все это означает для России, сознательно решившей вступить в острое противостояние в феврале 2022 года?

Три источника конфликта

За мировой войной, в какой бы форме она ни протекала, стоит вопрос о международной иерархии. Более конкретные коллизии, разыгрывающиеся в ее рамках, вписываются в общую канву. Однако если один из игроков придает какой-то из этих коллизий историческое и даже экзистенциальное значение, противостояние приобретает специфический, не всегда рациональный оттенок. Таков украинский вопрос для России.

Специальная военная операция включает в себя как минимум три кампании, каждая из которых имеет собственную логику и предысторию. В чем-то они дополняют друг друга, а в чем-то вступают в противоречие. Заметные с самого начала размытость целей и неясность планов операции связаны именно с этим.

Непосредственным поводом для боевых действий послужило невыполнение требований долгосрочных гарантий безопасности, выдвинутых Россией в декабре 2021-го. Москва суммировала все претензии к европейскому военно-политическому устройству, возникшему после холодной войны, и изложила их в ультимативной форме. Ультиматум не приняли, начались «военно-технические меры». Это вписывается в логику именно мировой войны.

Вторая составляющая кризиса – проблема национально-государственного строительства на общем цивилизационном пространстве, испытавшем потрясения в последние десятилетия. Этот вопрос связан с историческими и культурными обстоятельствами, которые заведомо носят субъективный характер, не поддаются холодному расчету. Такое зыбкое явление, как национальные чувства и порождаемые ими общественные реакции, – не лучшая предпосылка для рациональной геополитической игры.

Первый и второй уровни конфликта были прочно увязаны воедино за полгода до начала кампании в статье Владимира Путина «Об историческом единстве русских и украинцев».

Третья линия – внутриполитическая. В какой степени желание принципиально изменить характер развития России мотивировало принятие решения, можно только гадать. Владимир Путин регулярно возвращается к теме ослабления технологического суверенитета и роста внешней зависимости как результата постсоветского периода. Российское руководство уверено, что глобализации в прежнем виде пришел конец, наступает время самодостаточности. Соответственно, от связей, порожденных предыдущим временем, надо избавляться. И это не только прерывание многих отношений, но прежде всего внутренняя переориентация, в том числе базовых установок и общественного устройства. В свое время одна шоковая терапия резко повернула Россию к миру. Чтобы сделать обратный поворот, нужна другая.

По итогам первого календарного года боевых действий каковы шансы России на успех по разным направлениям конфликта?

Вверх по лестнице, ведущей…

Если начать с конца, то СВО подтвердила наличие фундаментальных проблем устройства страны и необходимость качественного ее осовременивания. Модернизация предшествовавших десятилетий носила, как выяснилось, прокатный характер, то есть во многом строилась на заимствованных основаниях. Изъяны во многих сферах (от качества ряда ключевых ведомств, административных практик и механизмов принятия решений до архаичности мышления и противоречия между самобытной идеологической линией и высокой степенью материальной потребности в окружающем мире) все равно проявили бы себя. Сейчас это случилось в инициативном порядке. Насколько возможно устранение всех этих прорех в условиях встряски и резко неблагоприятного воздействия извне – вопрос открытый. По крайней мере, слабости теперь видны, можно начать их устранять. Естественно, в рамках создания какой-то новой модели развития, старая ушла безвозвратно.

Сам украинский вопрос – предмет иного рода. Для «исторического единства русских и украинцев» настали темные времена, ибо на практике происходит не объединение, а форсированное размежевание. К концу года суть противостояния свелась к тому, где пройдет водораздел между двумя народами. Несколько расплывчатый концепт «русского мира», подразумевавший разные способы достижения цели самоопределения (в том числе «денацификацию», то есть, говоря американскими терминами, «смену режима»), утратил содержание в кровопролитных столкновениях и масштабных военных операциях. В определенном смысле все упростилось, полутона пропали. Как раз в сфере отношений русских и украинцев постсоветская «гибридность» уступила место просто дихотомии «или/или». Трагические события этих месяцев предельно обострили вопрос о национальном самосознании, на какой основе оно будет строиться. Какими средствами это будет делаться, уже понятно – силовыми.

С обеих сторон звучат отсылки к Отечественной войне, но они асимметричны. Украина определяет себя через противостояние именно России. А вот Россия исходит из того, что борется не с Украиной как таковой (отношение к ней колеблется в широком и зачастую парадоксальном диапазоне), а со стоящим за ней «коллективным Западом», против которого и ведется Отечественная война за национальное выживание. И одновременно за место в мировой иерархии.

Тут мы оказываемся на третьем уровне. Возникают принципиальные развилки в оценке перспективы. Во-первых, означает ли понижение в мировой иерархии угрозу национальному выживанию, одно ли это и то же? Во-вторых, ведет ли российская кампания на Украине к переходу страны на другой «этаж»? Точнее – выше этот «этаж» или ниже?

Победи себя сам

Предполагалось, что Россия, сказав решительное «нет» бесконтрольному расширению НАТО и монополии Запада на формирование мироустройства, чуть ли не автоматически застолбит за собой место в политической премьер-лиге. Вероятно, так бы оно и было, если бы реализовался изначальный сценарий: быстрая и эффективная операция по переформатированию Украины. Но этого не произошло, Россия втянулась в длительные боевые действия на истощение, зашедшие к концу года в совсем тягучую фазу. Успех возможен, хотя гораздо менее эффектный, чем планировалось: противоположная сторона выдохнется раньше, и ей вновь придется признать Москву в качестве собеседника по дальнейшей диспозиции. Но то же самое можно трактовать и наоборот, чем на Западе уже охотно и занимаются. С этой точки зрения Россия откатилась с позиции мировой державы, замкнувшись в региональных проблемах и утрачивая способность к глобальному позиционированию. Брожения на постсоветском пространстве, где прекрасно понимают, что Москве сейчас не до решения каких-либо вопросов, кроме украинского, показывают сокращение ее возможностей играть роль регулятора даже в самой близкой части света. То есть схватка с Украиной – это и есть реальный калибр России, которой еще недавно пугали весь мир. Не подъем, а спуск.

Москва сделала ставку на распад прежней мировой конфигурации. Ставка, по всей видимости, верная – кризис всего устройства мира начался еще лет 15 назад и с тех пор заметно усугубился. Вопросов два: темпы этого процесса и конкретная функция в нем России. Что касается сроков, от них зависит, хватит ли нашей стране собственного ресурса, чтобы дождаться момента, когда общий сдвиг приведет к изменению всей международной повестки и характера отношений. С функцией сложнее. Предпосылки для слома прежнего миропорядка накапливались уже давно, но роль тарана взяла на себя именно Россия. И тут нельзя забывать судьбу СССР, который инициировал грандиозные международные перемены, а в итоге оказался единственным, кто стал их жертвой.

Эпоха, в которую вступил мир, будет жесткой. Принцип «проиграть меньше других», свести к минимуму неизбежные издержки для себя означает, что все участники международных отношений стремятся переложить эти издержки на других. Внутренние и внешние факторы уязвимости переплетаются и вступают в опасный резонанс. Устойчивость государственных систем подвергается испытанию со всех сторон. Но именно она определит успех в это смутное время. Способность выстоять под мощным давлением и вопреки всему обеспечить современное развитие – наиболее убедительный аргумент в любой коллизии.

В триедином конфликте, в который вступила Россия, – с мироустройством, Украиной и самой собой (за то, чтобы измениться) – ключевым (и наиболее трудно реализуемым) является третий компонент. Он непосредственно связан с первым – Россия объективно заинтересована в ускоренном демонтаже прежнего мироустройства, чем дольше сохраняются его несущие элементы, тем решительнее оно будет атаковать желающих его изменить. Самая же проблемная – вторая часть. Не случайно именно с ее оценкой были допущены наиболее грубые просчеты при подготовке операции.

* * *

Сто лет назад, в 1923-м, мир подвел черту под периодом страшных потрясений. В Лозанне был подписан договор, зафиксировавший последние из итогов Великой войны 1914–1918 годов. В России капитуляцией генерала Пепеляева на Дальнем Востоке завершились последние сражения Гражданской войны. Наступила передышка на полтора десятилетия, оказавшаяся подготовкой ко второму раунду мировой схватки.

Сейчас наоборот. Передышка как раз закончилась. А мировая война, которая на сей раз будет представлять собой не одно общее противостояние, а череду разных, набирает обороты. Это не год и не два, переустройство обещает быть масштабным и долгим. Но перспективы нашей страны во многом определятся именно в наступающем, 2023 году. Станет понятна динамика на всех трех описанных фронтах. И шансы на победу, как бы мы ее ни понимали.

Источник: Профиль.