Из жизни посла. Часть 2

Глеб Александрович Ивашенцов – чрезвычайный и полномочный посол, вице-президент российского Совета по международным делам. Родился в 1945 году в Ленинграде. В 1967 году окончил факультет международных экономических отношений МГИМО МИД СССР. В 1967–1969  г. работает в системе Министерства внешней торговли СССР;  в 1969–1975  г. – в Международном отделе ЦК КПСС; в 1975–2009 г. – в системе МИД СССР, России. В 1991–1995 г. – генеральный консул СССР, России в Бомбее, в 1995–1997 г. – первый заместитель директора 3-го Департамента Азии МИД России, в 1997–2001 г. – посол России в Союзе Мьянмa, в 2001–2005 г. – директор 3-го, 2-го Департамента Азии МИД России, в 2005–2009 г. – посол России в Республике Корея. Принимал активное участие в разработке программ политического и торгово-экономического сотрудничества с азиатскими странами, был членом межправительственных комиссий по сотрудничеству с Индией, Ираном, Союзом Мьянма и  Республикой Корея. В период работы Послом в Республике Корея внес большой личный вклад в развитие связей с этой страной в области энергетики, в том числе в сфере мирного использования атомной энергии и освоения космоса. Автор многочисленных статей в российской и зарубежной печати, а также нескольких книг, изданных в России и за рубежом, по вопросам международных отношений и торгово-экономического сотрудничества в Азиатско-Тихоокеанском регионе. Книга «Индия» (1988) разошлась  тиражом 100 тыс. экз. Награжден Орденом Дружбы (2003) и Орденом Республики Корея «Кванхва» за заслуги в области  дипломатии (2009).

За четверть века, проведенную в советских, а затем российских посольствах на Востоке – в Индии, Мьянме и Южной Корее, было немало интересных встреч с разными людьми. О некоторых случаях из своей заграничной жизни мне хотелось бы рассказать в этих записках.

Встреча на индийской дороге

На Индию у меня пришлось одиннадцать лет. В семидесятых-восьмидесятых годах служил в Посольстве в Нью-Дели, в первой половине девяностых был генеральным консулом России в Бомбее. Много ездил по стране на машине сам за рулем, что во многом приоткрыло мне дверь в мир индийских дорог и его обитателей.

Цари этих дорог – шоферы-дальнобойщики. Они выполняют свою миссию, перемещаясь по просторам родины на ярко раскрашенных грузовиках-мастодонтах, испещренных, с одной стороны, весьма красноречивыми обращениями за покровительством к богам той религии, к которой принадлежит владелец грузовика, а, с другой, – не менее выразительными проклятиями в адрес его недоброжелателей. И хотя подавляющее большинство грузовиков одной марки – «Тата», внешне каждый из них заметно отличается от своих собратьев – не только надписями и картинками на кузове, но и формой самого кузова, а то и кабины водителя. В Индии грузовики часто выходят с завода в «базовой комплектации» – мотор и шасси, и покупатель по собственному вкусу доделывает все остальное.

Индийские грузовики удивительно живучи. Смотришь, и дверь у него на веревочке, и покрышки стерты чуть ли не до корда, а ведь выскочит на относительно свободный участок шоссе и мчит со скоростью за сто км в час. Но такая возможность выпадает редко. В перенаселенной Индии дороги часто проходят по населенным пунктам. Стиснутые домами и сутолокой бесконечного базара, машины ползут со скоростью божьей коровки в едином, крайне плотном потоке с такси-мотороллерами и воловьими и верблюжьими упряжками. В моей памяти навсегда, наверное, осталось преодоление пригородов крупного промышленного центра Северной Индии – Канпура, когда я, зажатый с четырех сторон самыми невероятными участниками движения, в течение, пожалуй, часа ехал впритык за грузовиком, следя за вращением его абсолютно лысых задних сдвоенных колес, между которыми торчал весомый кусок кирпича, готовый в любой момент влететь в мое ветровое стекло.

Но я никогда не скажу недоброго слова в адрес индийских дальнобойщиков, потому что на своем опыте испытал, что они – люди доброжелательные и отзывчивые.

Дело было в 1976 или 1977 году. Есть в Индии город Хардвар, название которого переводится с санскрита как «врата в царство господа». Это самый северный из сакральных городов Индии. Здесь священная река Ганг вырывается из узкого горного ущелья на долину; здесь отпечатались следы ног бога Вишну; здесь индусы-пилигримы стремятся духовно очиститься, прежде чем тронуться в путь к другим священным местам Гималаев; здесь каждые 12 лет проводится самый большой индуистский фестиваль – Кумбха Мела – Праздник Кувшинов.

Но сегодня город знаменит не только этим. В соответствии с установкой первого премьер-министра независимой Индии Джавахарлала Неру, храмами новой Индии должны были стать крупные современные государственные предприятия ведущих отраслей промышленности. И с 1964 года близ Хардвара работает принадлежащий государственной компании БХЭЛ завод тяжелого энергетического оборудования, построенный при техническом содействии СССР.

Моя командировка в Хардвар преследовала две цели. Во-первых, там проводился съезд Всеиндийского конгресса профсоюзов, которому я должен был передать приветствие от его советского собрата ВЦСПС. Во-вторых, нужно было посетить коллектив советских специалистов, работавших на заводе БХЭЛ, познакомиться с условиями их труда и быта, передать почту, рассказать о новостях, – спутникового телевидения и Интернета тогда не было.

Расстояние от Дели до Хардвара чуть больше двухсот километров. Дорога по индийским стандартам в целом неплохая, и, выехав из Дели на своем верном жигуленке ВАЗ-2003 после завтрака, к обеду я уже был на месте. За два дня закончил все дела, на третий день сразу после обеда должен был отъехать в Дели. Тут, однако, была одна тонкость. Примерно на четверти пути от Хардвара дорога километров на двадцать углублялась в плантации сахарного тростника, который уже вошел в пору зрелости, крепкие стволы высотой за два метра стояли сплошной стеной по обе стороны дороги. Опытные хардварцы рекомендовали преодолевать данный участок исключительно в светлое время суток и на максимальной скорости, ибо бывали случаи разбойных нападений на проезжавшие автомобили. Но выехать в светлое время у меня не вышло. Сначала никак не мог распрощаться с профсоюзниками, потом пришлось ждать, пока на БХЭЛ подпишут какой-то документ, который нужно было обязательно передать в аппарат экономсоветника при Посольстве. В общем, выехал я где-то около семи вечера, когда на индо-гангскую равнину легла густая ночная мгла. Я радостно мчался в этой мгле по абсолютно пустой дороге, пока после двух или трех километров сахарных плантаций у меня не спустило колесо. По неопытности я не взял с собой автомобильной лампы, и пришлось действовать в полной темноте. Две или три легковых машины, которых я пытался остановить, чтобы посветить мне, лишь прибавили скорости. Их водители, очевидно, как и я, были в курсе, что здесь «шалят».

И вот тут подъехал с большой выдумкой разрисованный грузовик, в кабине которого сидело три человека неопределенного возраста в грязноватых тюрбанах с трехдневной, не меньше, щетиной и красными от бетельной жвачки редкими зубами. Вышли, поинтересовались, в чем дело. Мобилизовав свое знание языка хинди, я попросил их посветить мне, чтобы дать возможность сменить колесо. Они поступили иначе. Один полез куда-то в кузов грузовика, и через минуту мой жигуленок оказался окруженным крошечными плошечками с горящим маслом. Другой с презрением заменил жигулевский домкрат своим пирамидальной формы домкратом с грузовика. Третий тут же стал откручивать гайки. Замена колеса произошла почти мгновенно и беззвучно.

У меня с собой была пачка красных двадцати-рупийных банкнот. На двадцать рупий тогда в Индии можно было пообедать, а на сорок купить большую бутылку джина. Думаю, дам каждому по двадцатке, все-таки они меня здорово выручили. Но старший водитель от денег категорически отказался. Спрашиваю:
– Почему? Если нужно еще, я добавлю.
Он отвечает:
– Мы не возьмем от Вас денег. Вы – плохой человек, все меряете деньгами. Мы Вам помогли, но, окажись мы в беде, Вы бы ничего делать не стали, потому что знаете, что у нас денег нет».
– Но как я могу отблагодарить Вас?
– Просто обещайте, что если когда-нибудь мы встретимся на дороге, и нам будет нужна помощь, Вы поможете.
Советские сигареты «Ява» они в подарок приняли. Мы пожали друг другу руки и поехали каждый своим путем в ночной мгле среди сахарных плантаций на дороге Хардвар – Дели.

Как важно знать иностранные языки

В Индии говорят на 447 различных языках. В Конституции Индии оговорено, что хинди и английский – два языка работы национального правительства, то есть государственные языки. Кроме того, представлен официальный список из 22 языков, которые могут использоваться правительствами индийских штатов для различных административных целей.

В Бомбее вся официальная переписка нашего Генконсульства с местными властями велась на английском. Вместе с тем, отдельные муниципальные ведомства присылали счета за коммунальные услуги, скажем, электроэнергию и воду, на принятом в штате Махараштра языке маратхи. Счета эти выписывались на адрес и на имя Генконсульства, их формы и соответствующие показатели были известны, и я как генконсул не имел никаких колебаний, подписывая ежемесячные чеки на их оплату. Однако где-то месяца через четыре после моего приезда в Бомбей бухгалтер Генконсульства принесла мне несколько необычный муниципальный счет на маратхи на в общем-то небольшую сумму, равную примерно десяти долларам, выписанный на адрес Генконсульства, но без указания его названия. Я поинтересовался, за что этот счет. Бухгалтер ответила, что точно не знает, но такие счета приходят один раз в год, и Генконсульство всегда прежде их оплачивало. Меня насторожило, что среди текста на маратхи присутствовало три сокращения из латинских букв с цифрами, внешне напоминавшие автомобильные номера. Поскольку никто в Генконсульстве языком маратхи не владел, я послал одного из сотрудников в тогда еще советский Бомбейский культурный центр с просьбой к тамошней преподавательнице русского языка Суните Дешпанде, маратхке по национальности, прояснить природу таинственного счета. Выяснилось, что счет представлял налоговое уведомление на три автомобиля, принадлежавшие вдовствующей правительнице княжества Раджпипла, у которой в 1961 г. Советское правительство приобрело особняк для размещения Генконсульства. Особняк вдовствующей княгини был давно снесен, уже несколько лет на его месте стояло новое многоэтажное здание Генконсульства, но автомобили, наверняка сгинувшие лет за двадцать до этого, числились по прежнему адресу, и Генконсульство СССР стабильно платило налог за них Бомбейскому муниципалитету. Естественно, после выяснения всех обстоятельств дела подобные платежи были прекращены.

Второй случай, когда сотрудников Генконсульства подвело невнимание к документам на индийских языках, был более забавного свойства. В Генконсульстве служил шофер-индиец по имени Рохинтон или, как его звали русские, Ройтон. Это был человек необычный уже тем, что, будучи выходцем из общины огнепоклонников-зороастрийцев, служил простым водителем, в то время как парсы, как в обиходе называют в Индии выходцев из Ирана зороастрийцев, физическим трудом обычно не занимаются, – это бизнесмены, университетские профессора, врачи, журналисты.

Я регулярно совершал объезд своего консульского округа, сначала с русским шофером, но потом его ставку сократили, и в очередную поездку пришлось отправиться с Ройтоном. Командировка была рассчитана на неделю, предстояло проехать полторы тысячи километров и посетить пять городов – Насик, где расположен авиазавод, производящий военные самолеты по российской лицензии, Индор, Бхопал, Джабалпур и Нагпур. Везде были запланированы встречи с местными властями, деловыми кругами, лекции в университетах. Странности в поведении Ройтона проявились уже в первый вечер во время остановки на авиазаводе в Насике. Во время торжественного ужина с руководством завода ко мне подошел секретарь директора и сказал, что Ройтон, которого кормили отдельно, просит выпить. Я в шутку ответил, что не возражаю, но чтобы все было в разумных пределах. Утром, однако, наш водитель был откровенно плох. То разгонялся за 100 км по разбитой дороге, то едва не засыпал за рулем. В какой-то деревне попросился остановиться, дескать, ему нужно пожевать бетеля для бодрости, куда-то исчез и вернулся заметно оживившимся. Вечером, когда мы ужинали у президента местной торговой палаты в Индоре, он выпил уже без моего ведома. На следующий день я имел с ним серьезный разговор, он обещал ни капли спиртного не пить, но тем не менее вечером «набрался в дым», и мне чудом удалось отобрать у него ключи от представительского «Мерседеса», когда он предлагал гостиничной обслуге покатать их на нем по городу. Пришлось шофера-выпивоху отправить на поезде в Бомбей, вызвав ему на замену из Бомбея завхоза Генконсульства.

Вернувшись из командировки, я, естественно, Ройтона с треском выгнал. Поинтересовался, однако, у вице-консула, ответственного за индийский персонал, и бухгалтера, замечались ли за ним прежде запои. Все отвечали, что нет, не замечались, – правда, практически ежемесячно он «бюллетенил» по три-четыре дня, но всегда приносил справки от врача. Говорю: покажите мне эти справки. Приносят. Все вроде в порядке, бланк врача с красным крестом и полумесяцем, но сама справка о характере заболевания – на языке гуджарати, которым в Бомбее пользуются наряду с маратхи. Пришлось опять посылать гонца в культурный центр к уже упомянутой Суните. Она весело сообщила, что справки эти были выданы в женской клинике о том, что неким дамам были сделаны аборты. Подписаны они были врачом-парсом, единоверцем Ройтона.

Много шума из ничего

Осенью 1994 года на западе Индии произошла вспышка заболевания, которое официально было признано легочной чумой, хотя многие эксперты до сих пор не согласны с такой оценкой. Центром этой вспышки был промышленный и портовый город Сурат с населением порядка 2,5 млн. чел., расположенный примерно в 270 км к северу от Бомбея, где я тогда был Генеральным консулом России. Первые же сообщения о том, что речь идет о чуме, вызвало массовую панику среди населения Сурата, когда в течение всего лишь двух дней город покинуло 300–400 тыс. жителей. Свою роль в нагнетании паники сыграли индийские и иностранные СМИ, запустившие в оборот резко преувеличенные цифры смертных случаев. Когда информационная пыль осела, выяснилось, что, согласно окончательным официальным данным, общее число жертв эпидемии составило 52 человека.

Панические настроения достигли и Бомбея, тем более, что у многих бомбейцев в Сурате были родственники и деловые интересы. Местные власти, однако, старались гасить панику информацией о профилактических мерах и никаких чрезвычайных действий не предпринимали. Такая позиция в целом себя оправдала – в Бомбее было выявлено лишь трое заболевших. Российские граждане, находившиеся на территории Бомбейского консульского округа, также были взволнованы «чумным ажиотажем». В Сурате, к счастью, наших граждан не было. Всем остальным я как генконсул дал указания не паниковать, соблюдать гигиенические требования, не посещать Сурат и его окрестности, и вообще по возможности воздержаться от поездок по стране, продолжать нормальную работу и о случаях любых заболеваний немедленно информировать генконсульство.

Большинство людей отреагировало на возникшую обстановку спокойно. Но раздавались и требования немедленной эвакуации всех сотрудников на родину. В паре учреждений руководители распустили по домам индийских дворников. Напряженная обстановка сохранялась недели две, и мы пережили ее в общем благополучно – в Бомбейском консульском округе, как, впрочем, и по всей Индии, никто из русских чумой не заболел. Наше хорошее настроение, однако, неожиданно нарушило сообщение по телеканалу «Россия» о том, что обнаружился первый заболевший бубонной чумой российский гражданин – матрос принадлежавшего Дальневосточному морскому пароходству сухогруза «Елена Стасова», следовавшего из Бомбея в Коломбо. Поохали, поахали, посочувствовали больному, но в конечном счете успокоились: больной из Бомбея уже убыл и в любом случае здесь никого не заразит. Однако через три недели ко мне в кабинет с перекошенным от ужаса лицом ворвался представитель «Совфрахта». Нервно комкая в руках какой-то листок, он доложил, что это радиограмма с «Елены Стасовой» о предстоящем в ближайшие дни ее возвращении из Коломбо в Бомбей все с тем же чумным больным на борту. Совфрахтовец особенно выделял описание состояния больного: «температура 37,8, вспухшие лимфатические узлы, из которых сочится жидкость светло-розового цвета» и т. п. У меня эта радиограмма вызвала откровенное удивление. По всем источникам, судьба заболевшего бубонной чумой обычно решается в течение недели – или при надлежащем лечении человек выздоравливает, или наблюдается летальный исход. А тут более трех недель больной плавает по морям в относительно стабильном состоянии и в полном сознании при повышенной температуре и вспухших лимфатических узлах.

Звоню нашему послу в Коломбо, спрашиваю, как там обстояло дело с «Еленой Стасовой». Посол сообщает, что больного осматривал местный ланкийский врач, признал чуму, никто из сотрудников посольства, включая врача, опасаясь заражения, на пароходе не был. Связываюсь с нашим посольством в Дели – там находились какие-то важные эксперты-инфекционисты из Москвы, прибывшие в Индию в связи со «вспышкой чумы». Предлагаю им прибыть в Бомбей, чтобы обследовать больного с «Елены Стасовой». Эксперты категорически отказались под предлогом нехватки времени, им-де нужно было «работать с документами, предоставленными индийской стороной». Принимаем решение на месте – определить матроса в Бомбейский портовый госпиталь; если болен чумой, оставить там на лечении, если опасности для окружающих не представляет, отправить на родину самолетом. В Бомбее чумы у матроса не обнаружили, и он улетел в Москву. Там в инфекционной больнице у него быстренько выявили запущенный сифилис.

Свой своя не познаша

В Мьянме Управление высокого комиссара ООН по делам беженцев (UNHCR-УВКДБ) осуществляло программу т. н. реабилитации, а попросту помощи рохингам. Это – мусульмане, этнические бенгальцы, которые, однако, постоянно жили в Мьянме близ бангладешской границы. В силу некоторых причин, которые к моему рассказу не относятся, в начале 1990-х большое число рохингов перешло из Мьянмы в Бангладеш, что вызвало неудовольствие последней, та пожаловалась в ООН, Мьянма вынуждена была принять рохингов назад, а УВКДБ начало упомянутую программу. Был разбит лагерь в труднодоступной местности в джунглях, туда привезены многочисленные эксперты из разных стран от Австрии и Австралии до Гватемалы и Малави, которые стали учить рохингов сажать картошку, торговать рисом и бобами и копать ирригационные канавы, что они как сельские жители и прежде прекрасно умели. На программу, освященную авторитетом ООН, были выделены немалые деньги, которых, однако, постоянно не хватало. Это было вполне объяснимо, поскольку все задействованные в проекте лица помимо того, что получали какие-то невероятные базовые оклады, пользовались частыми оплаченными отпусками в любом конце света и многими другими дополнительными привилегиями. Поэтому возглавлявший программу пробивной итальянец время от времени организовывал поездки в джунгли аккредитованных в Янгоне иностранных послов, – те должны были убедиться, насколько эффективно он работает, и ходатайствовать перед правительствами своих стран о выделении на программу дополнительных денег.

Я был в такой поездке только единожды, как-то сразу убедив себя, что данная программа не стоит того, чтобы тратить на нее российские деньги. Но поездка запомнилась – и своеобразием местности, где программа осуществлялась, и тем забавным эпизодом, о котором хочу рассказать.

Участники программы в джунглях месяцами варились в собственном соку, и, похоже, к нашему приезду успели изрядно поднадоесть друг другу. Поэтому они были искренне рады пообщаться с людьми с «большой земли». В нашу честь был устроен очень дружеский ужин с обильным спиртным. Рассевшись за столами, люди знакомились, искали соотечественников. Русских среди присутствовавших не оказалось, но со мной активно вошел в контакт на безукоризненном русском языке достаточно молодой доброжелательный человек несколько необычной африканской внешности. Он оказался эфиопом, выпускником факультета международных отношений Киевского университета, куда был направлен на учебу в середине восьмидесятых тогдашним правительством Эфиопии во главе с Менгисту Хайле Мариамом. К моменту окончания университета моим собеседником в 1991 году произошли два события, круто изменившие его жизнь. Во-первых, был свергнут режим М. Х. Мариама в Эфиопии, что лишило его возможности возвращения на родину, а, во-вторых, распался Советский Союз, заботившийся о студентах из дружественных стран «третьего мира». Незалежная Украина не нуждалась в эфиопе – эксперте по международному праву, и в течение полутора лет ему пришлось перебиваться в Киеве с хлеба на квас, пока на него не вышли кадровики ООН.

Эфиоп оказался им крайне необходим в Грузии, где разворачивался грузино-абхазский конфликт, для урегулирования которого ООН формировала специальную миссию. Желающих ехать в эту миссию было немного, ведь в Абхазии стреляли, и не было доступа к Интернету. А эфиоп из Киева был идеальным кандидатом – выходец из нейтральной развивающейся страны, свободно владеющий русским языком, необходимым для общения со сторонами конфликта и представителями Российской Федерации, да еще и имеющий диплом по международному праву. Начальником моего собеседника в миссии ООН в Грузии был швед, которому знающий и расторопный помощник настолько пришелся по душе, что тот постарался обеспечить ему не только направление в следующую командировку по линии ООН – на этот раз в Мьянму, но и шведский паспорт.

Мне этот человек искренне понравился. Было видно, что он рад возможности поговорить по-русски, что он высоко ценит знания, которые дала ему учеба в Киеве, что он по-доброму вспоминает время, проведенное в СССР, и отношение к нему советских людей. В разгар беседы к нашему столу подошел новый гость, советник Посольства Швеции в Бангкоке. У шведов тогда не было посольства в Янгоне, в Мьянме был по совместительству аккредитован их посол в Таиланде. Присоединившийся же к нам человек был заместителем главы миссии и, занимаясь мьянманскими делами, довольно часто бывал в Янгоне, где имел репутацию полного балбеса. Но люди, сидевшие за нашим столом в джунглях, были «не в теме» и радостно приняли пришельца в компанию. Шведскому советнику представились австриец, австралиец, сингапурка, голландка. Подошел черед и моего собеседника. Он протягивает руку и говорит: «Я – швед». Бангкокский швед смотрит на него «как в афишу коза» и спрашивает: «Как это швед?».

Далее диалог двух подданных шведского короля развивался следующим образом:
Эфиоп: Да вот так, швед.
Бангкокский швед: Но Вы не похожи на шведа.
Эфиоп: Почему?
Бангкокский швед: Вы сами прекрасно знаете, почему.
Эфиоп: Вы имеете в виду, что шведом может быть лишь голубоглазый блондин?
Бангкокский швед: А Вы как считаете?
Эфиоп: А я считаю, что Вы – расист, и больше с Вами разговаривать не буду. Я – швед, и вот Вам мой шведский паспорт.
После демонстрации принадлежащего выпускнику Киевского университета шведского паспорта с тремя коронами, все присутствовавшие здорово посмеялись, а «бангкокскому балбесу» не оставалось ничего, кроме как удалиться за стол в самом дальнем углу площадки.

Дипкорпус не всегда един

В столице Мьянмы Янгоне, где я был послом России с 1997 по 2001 г., на постоянной основе находились всего 27 иностранных посольств. Общение с мьянманцами в силу того, что у власти в стране в то время стоял военный режим, было весьма ограниченным и носило исключительно официальный характер. Поэтому послы тесно общались между собой, встречаясь практически через день почти полным составом на ланчах – обедах или диннерах – ужинах, где обменивались разного рода слухами об обстановке в стране и строили прогнозы на будущее.

Вместе с тем, в отдельных случаях в дипкорпусе происходило четкое размежевание, продиктованное характером двусторонних отношений того или иного государства с Мьянмой. Наиболее показательно это было в день празднования Тинджана – мьянманского Нового года, который, как правило, выпадает на середину апреля. Тинджан – водный фестиваль, его отличительная черта – повсеместное и массовое обливание водой в знак смывания грехов минувшего года. К празднованию Тинджана в каждом районе Янгона и других городов сооружают сцены из бамбука и дерева. На них группируется народ самого разного возраста и социального положения – и дети-дошкольники, и солидные седовласые матроны, оснащенные самыми разными сосудами и приспособлениями, – от чашек и ведер до домашних клизм и садовых шлангов, из которых они обливают всех проходящих и проезжающих, желая им счастья в наступающем году.

Для дипкорпуса празднование Тинджана начиналось на газоне во дворе скромного здания МИД Мьянмы, где каждого прибывающего главу дипмиссии с женой встречали радостно улыбавшиеся министр с женой, перед которыми стояла большая бочка с водой, где плавали кусочки льда. Министр лично черпал кружкой воду из бочки и обливал дипломата и его жену с ног до головы, а тем, кому особенно симпатизировал, еще и своей рукой ласково клал кусочек льда за шиворот. При этом щедро разливалось виски и прочий алкоголь, надаренный за год мьянманским мидовцам иностранными послами, вовсю гремел мидовский самодеятельный рок-ансамбль, и все гости, «приняв на грудь», охотно пускались в пляс. На этом этапе празднования присутствовали главы всех миссий, включая главных недоброжелателей тогдашнего мьянманского военного режима – американца и англичанина.

Затем дипломатов в специальных автобусах перемещали к очень импозантному зданию янгонской мэрии, перед которым уже толпились тысячи жителей столицы. Обливанием дипломатов, в т. ч. из пожарного шланга, занимался теперь мэр, а чтобы они не переохладились, раздавали стаканами очень хороший мьянманский ром и импортный коньяк. Звучала пронзительная музыка, каждый район города и каждая муниципальная служба выставляла свою команду девушек в необычайно ярких нарядах, которые согласованно выполняли очень пластичные танцевальные па. На этом этапе иностранцев кормили обедом, но тут все замечали, что, скажем, натовцев среди присутствовавших уже не было.

Заканчивались празднества для послов на газоне Министерства внутренних дел, где также были выпивка и выступления полицейской девичьей самодеятельности. Каждую из групп в качестве заботливого доброжелательного хозяина представлял дипломатам сам министр: «Вот это ансамбль автоинспекции, это – девушки из внутренних войск, это – художественный коллектив тюрьмы Инсейн». Министру было чем гордиться. Все девушки – участницы празднования Тинджана на газоне МВД были писаные красавицы и танцевали обворожительно. Но их выступления наблюдали, как правило, только послы стран Южной Азии, АСЕАН, Китая и России. Западники новогодние увеселения с сотрудниками мьянманского правопорядка категорически отвергали – ведь у власти в стране находился военный режим.

Как непросто стать генералом в Штатах

В одной из стран, где мне довелось служить, военным атташе США был уже немолодой голубоглазый блондин классической американской кинематографической внешности, вылитый ковбой с рекламы сигарет «Мальборо». Он, кстати, и родом был откуда-то из техасской глубинки. Человек весьма общительный и не дурак «заложить за галстук», которого он, правда, никогда не надевал, как, впрочем, и носков, появляясь «в гражданском» на частых в тамошней столице приемах. Заместителем у «техасца», вместе с которым тот обычно «выходил в свет», был гораздо более молодой афро-американец циклопических размеров с на редкость широкими и выпуклыми бедрами, что в сочетании с гладко выбритым черепом глубокого черного цвета придавало этому американскому воителю откровенно устрашающий вид.

На приемах «техасец» обычно занимал позицию где-то поближе к бару и, неторопливо потягивая виски, делился своими большей частью пессимистическими соображениями о жизни и службе. Запомнилось неоднократно высказанное им замечание: «Будь я геем, бабой или черным, давно уже носил бы по меньшей мере две генеральские звезды». И далее, с кивком в сторону заместителя: «А так вынужден сидеть полковником в этой азиатской дыре в обществе разных уродов».

Слова американского полковника часто приходили мне на ум, когда я потом видел на экране телевизора президента Обаму или слышал о том, что кандидатом на следующих президентских выборах в США будет Хиллари Клинтон. Похоже, что со временем дело дойдет и до кандидатов-геев. Как же тогда быть с «первой леди»?

Сколько президентов будет в США?

Я давно дружу с астрологом Тамарой Глоба. Обаятельная женщина, интересная собеседница. Как-то во время моей службы в Янгоне, будучи летом в отпуске в Москве, позвонил ей, поделился впечатлениями о Мьянме, отметив, в частности, что там астрология в большом почете, и даже главные государственные мероприятия проводятся только после предварительных консультаций с астрологами. Глоба заинтересовалась моим рассказом и решила съездить в Янгон.

Общение с мьянманскими коллегами Тамара осуществляла без моего участия, знаю только, что в целом она осталась довольна увиденным и услышанным. Поездка Глобы в Янгон носила исключительно частный характер, не было никакой рекламы или, как сейчас говорят, пиара, тем более, что мьянманские СМИ в то время были в большинстве своем государственными и ни за какими сенсациями не гонялись, публикуя в основном официальные материалы, поступавшие из правительственных источников. Тем не менее, о пребывании Глобы в Мьянме стало известно дипломатическим дамам – она присутствовала на паре посольских мероприятий, а появление любого нового лица в Янгоне, военный режим которого находился в своеобразной международной изоляции, неизменно вызывало всеобщий интерес. Дамы стремились непременно познакомиться с известным российским астрологом. И мы с женой решили пойти им навстречу.

В то время в Янгоне действовал женский дипломатический клуб, в который входили жены иностранных послов в Мьянме и жены высокопоставленных местных чиновников, обычно послов-отставников, владевшие английским языком и правилами международного этикета. Ежемесячно одно из посольств устраивало у себя мероприятие клуба, которое обычно включало небольшой фуршет, какие-то музыкальные номера или показ фильма о туристических достопримечательностях страны-хозяйки. Поскольку число посольств, находившихся в Янгоне на постоянной основе, было невелико, кто-то из послов «холостяковал», а у кого-то не было денег на закуски, то посольствам крупных стран, включая наше, приходилось проводить такие мероприятия чаще других. Поскольку на год приезда Глобы наше посольство практически исчерпало возможности «субстантивного наполнения» мероприятий – на одном из них жена прочитала лекцию о русском балете с видео-демонстрацией наиболее примечательных сцен «Лебединого озера», а на втором выступила наша школьная самодеятельность, встреча Тамары Глобы с дипдамами – по просьбе руководства клуба была как никогда кстати. Тамара приняла приглашение клуба, и встреча прошла очень удачно – все дамы были довольны ее предсказаниями. Все, кроме жены американского временного поверенного в делах, которая в самом мероприятии усмотрела антиамериканский политический выпад. Причина была в том, что уже после публичного выступления Глобы одна из местных дам, подойдя к ней, спросила, как ей представляется судьба Билла Клинтона – в те дни как раз разворачивался скандал с Моникой Левински. Тамара между прочим сказала, что вообще в США она видит всего сорок четыре президента. Ни она и ни кто другой, как мне потом доложили, далее эту тему никак не развивал, и кроме американки, как я понимаю, не задумывался о том, что Билл Клинтон был сорок вторым президентом США. Через полтора часа после окончания дамского приема мне позвонил муж американской дамы и без тени юмора поинтересовался, на каком основании в Посольстве России делаются предсказания о скором кризисе института президентства в США? Я ему ответил, что речь идет о высказываниях частного лица – астролога, причем не публично, а в частной беседе с одной из участниц частного мероприятия женского клуба, а я как посол не могу корректировать предсказания астрологов в угоду иностранным коллегам.

Пускать ветры, чтобы наполнить паруса американского флота

Работая за границей, встречаешь не только приятных любезных собеседников, но и открытых недоброжелателей, которые не упустят случая создать для тебя неловкую ситуацию на публичных мероприятиях. Таких иностранных наглецов мне приходилось неоднократно осаживать, порой отнюдь не дипломатичным путем, но они сами на это напрашивались. Расскажу о паре таких случаев.

Один эпизод имел место в Дели в начале 1980 г. после введения советских войск в Афганистан. В нашем посольстве проходил прием по случаю 23 февраля – Дня Советской Армии. Это, кстати, был последний такой прием – до вывода наших войск из Афганистана, на котором присутствовали военные атташе стран НАТО. Чувствуя, вероятно, что им затем не скоро придется отведать водки с икрой, на этот прием пришло очень много сотрудников военного атташата США. Была масса каких-то розовощеких молодцов в мундирах с аксельбантами, какие-то неуклюжие девахи в военной форме с пилотками и т. д.

В то время у нас в посольстве еще были студенты-стажеры из МГИМО. И вот один из обладателей пышных аксельбантов привязался к одному из этих стажеров. А в непосредственной близости от них беседовал с каким-то иностранцем советник нашего посольства, который, как выражаются, имел дополнительную ведомственную принадлежность. Естественно, что эта дополнительная принадлежность не афишировалась, но все, включая американцев, о ней прекрасно знали, так же, как и мы знали о том, кто выполняет аналогичные функции в американском посольстве. В ходе беседы с нашим стажером молодец с аксельбантами вдруг начинает тыкать пальцем в сторону советника посольства, нарочито громко, явно стремясь привлечь внимание окружающих, спрашивая у нашего стажера: «Кто этот господин? Кто этот господин?». Парню бы ответить просто: «Это советник нашего посольства господин Н», а он что-то засмущался, чем еще больше раззадорил американца. Вижу: надо вмешаться. Подхожу, представляюсь. Спрашиваю у американца: «А Вы кто такой?». Он очень напыщенно отвечает: “I am Assistant Naval Attache for the Air”, т. е. помощник военно-морского атташе по авиации. Но Air по-английски в первую очередь означает «воздух». Говорю ему с выражением лица человека, с трудом схватывающего на слух английскую речь: «Ааа… понимаю. Помощник по воздуху. Значит, эээ… пускаете ветры, чтобы наполнить паруса американского флота?». Все стоявшие вокруг, включая американских военных девах в пилотках, грохнули с хохотом. Владелец аксельбантов тихо растворился в толпе участников приема.

Второй эпизод имел место в Мьянме. Я с другими послами был в поездке по стране. Как-то долго ехали на автобусе, все подустали, чтобы взбодриться, начали рассказывать всякие забавные истории. Английский коллега, прежде служивший в Польше, поднабрался там не столько антисоветских, сколько откровенно русофобских анекдотов, и решил поделиться своими познаниями на этот счет с участниками поездки. В большинстве его острот речь шла о КГБ. Пришлось отвечать. Использовал форму лимерика – ирландской частушки-пятистишия, которая, как правило, носит чисто «мужской» характер. В строгом соответствии со всеми правилами лимерика, где рифмуются первая, вторая и пятая строки, а также отдельно третья и четвертая, рассказал по-английски историю про некоего англичанина, страдавшего «нестоянием» и не способного по этой причине соревноваться в сексе с русскими, принадлежащими к вышеназванной спецслужбе. Все здорово посмеялись. Англичанин больше ни польских, ни иных анекдотов про русских при мне рассказывать не рисковал.

Не дудеть в американскую дуду

Американцы искренне считали, что после того, как мы, с их точки зрения, проиграли холодную войну, то должны были везде и всегда дудеть в их дуду. Приведу пару примеров из собственного опыта. Когда я был послом в Мьянме, у этой страны были непростые отношения с Западом. Все сообщения о Мьянме в западных СМИ, если они вообще появлялись, и все заявления западных деятелей на ее счет, если такие делались, касались исключительно нарушений прав человека мьянманским военным режимом и требований применить к этому режиму все более жесткие санкции.

Наша страна, имевшая с Мьянмой дружественные отношения еще с хрущевских времен, такую линию не поддерживала, что вызывало у американцев неприкрытое раздражение. У них-то даже посла в Янгоне не было, только временный поверенный, а вот английский и французский послы были. И они вместе с американским поверенным не раз приходили ко мне, говорили, что надо сделать совместный демарш по тому или иному вопросу, дескать, по имеющимся у них данным, мьянманцы что-то там нарушили. А на каком основании? На основании полученных ими указаний из Вашингтона, Лондона или Парижа. Они даже не интересовались, есть ли у меня на этот счет какие-то указания из Москвы, просто априори считали, что я должен был вместе с ними идти в МИД Мьянмы предпринимать задуманный западниками демарш. Я, естественно, никуда с ними вместе не ходил, поэтому имел у западников репутацию откровенного сторонника военного режима.

Дело приобрело весьма пикантный оборот, когда в 2000 году в Мьянму при моем активном содействии были проданы российские истребители МиГ-29. Сначала меня посетил французский посол, с которым у нас были неплохие личные отношения: он немного говорил по-русски и очень любил песни Окуджавы. Подчеркнув, что его визит носит чисто личный характер, Бернар сразу взял быка за рога. Французское общественное мнение, сказал он, очень озабочено сообщениями о предстоящей поставке в Мьянму российских военных самолетов. Ведь мьянманцы будут платить за них деньгами, вырученными от продажи газа, а газ добывает в стране французская компания «Тоталь», и получается, что французская компания прямо содействует укреплению военной мощи режима, который, как полагают во Франции, грубо нарушает права человека. Я, со своей стороны, поинтересовался у собеседника, было бы озабочено французское общественное мнение, если бы полученные мьянманцами от «Тоталь» деньги ушли на приобретение не «МиГов», а «Миражей» или «Рафалей»? Бернар на это ответил очень похвальным отзывом о фильме Лунгина «Свадьба», DVD с которым он получил из Парижа.

Затем ко мне прибыли корреспонденты Рейтер и «Интернэшнл геральд трибюн» из Гонконга. Спрашивают, чем мьянманцы будут платить за самолёты? Я говорю, что наличными. А откуда у них деньги? Отвечаю: у них ежегодный прирост экономики под 5 %, активное сальдо торгового баланса прежде всего за счет экспорта газа, а также древесины, морепродуктов, риса, бобов, готовой одежды. Парень из Рейтер достаточно верно изложил все то, что я сказал в интервью, а вот «Интернэшнл геральд трибюн» опубликовала статью о том, что российский посол в Мьянме поддерживает-де рабский труд, который, очевидно, на взгляд ее корреспондента, применялся при добыче газа вышеназванным «Тоталем» или при пошиве спортивных курток известной голландской компанией «Бергхоф» и женского нижнего белья немецкой фирмой «Триумф».

События имели продолжение. Приезжаю в отпуск в Москву, а мне говорят, что на меня пришла «телега» из Англии. Глава Всемирной конфедерации свободных профсоюзов на основании публикации в «Интернэшнл геральд трибюн» написал письмо Президенту В. Путину о том, что я поощряю рабский труд в Мьянме, за счет которого мьянманский режим оплачивает военные поставки из России, и потребовал выгнать меня с российской дипломатической службы. Но В. Путин его не послушался.

После Мьянмы я был в МИД России директором Третьего департамента Азии, в ведении которого находились среди прочего отношения с Ираном. Вспоминаю, как в 2002 г. достаточно высокий американский представитель пытался учить меня, как Россия должна строить отношения с Тегераном. Выслушав его весьма напористую лекцию, я спросил американца, в каком году США обрели независимость? Он, удивившись вопросу, сказал, что в 1776 году. Затем я поинтересовался, знает ли он, в каком году первое персидское посольство прибыло в Москву? Естественно, он не имел понятия. Я расширил его кругозор, сказав, что это было в 1521 году. То есть за 250 с лишним лет до того, как на свет появились США. Так что Россия лучше знает, как ей вести себя с Ираном.

Матерные анекдоты в южнокорейском учебнике

Южнокорейцы – вежливые и тактичные собеседники. Любые официальные переговоры и частные разговоры с ними, даже если они затрагивали не самые приятные для собеседников темы, а в дипломатической жизни и так бывает, у меня проходили исключительно корректно. Нельзя, однако, не отметить стремление южнокорейских коллег порой оставлять без ответа неприятные или просто выпадающие из дипломатической рутины вопросы. Приведу забавный случай. Некий профессор-русист буддистского университета в Сеуле выпустил учебное пособие под названием «Русский язык через анекдоты». Содержание учебника, который я обнаружил в крупнейшем книжном магазине южнокорейской столицы «Кёбо», представляло собой набор достаточно примитивных юморесок из старых номеров журнала «Крокодил» с не менее примитивными подробными разъяснениями «соли» каждого анекдота. В целом трудно было бы возражать против подобного издания, если бы не включенное в него девятистраничное стихотворное сочинение, которое, в отличие от остальных «анекдотов», не было переведено на корейский язык. Причина такого «упущения» была проста – в «поэме», написанной по-русски исключительно матерным языком, давалось весьма красочное описание гомосексуальных оргий, участниками которых выставлялись крупные фигуры российской политики и бизнеса. Южнокорейская же цензура крайне строга в отношении порнографии, особенно «голубой» направленности, и в случае публикации перевода текста на корейский язык издателям «учебника» могло грозить жесткое наказание вплоть до тюремного заключения.

Я не пожалел двадцати долларов и приобрел два экземпляра «учебника». Один послал с личным письмом ректору буддистского университета, где трудился любитель русских матерных виршей, отметив, что, на мой взгляд, публикация порнографических «творений», пусть даже на иностранном языке, не отвечает установкам буддизма. А второй – в МИД Республики Корея в приложении к ноте, в которой потребовал немедленного изъятия из продажи упомянутого издания, подчеркнув, что, помимо неприемлемого содержания, изображение на суперобложке книги российского флага и Собора Василия Блаженного представляет оскорбление патриотических и религиозных чувств россиян.

Ректор-буддист оставил мое письмо без ответа, не знаю поэтому, были ли приняты в отношении профессора-матершинника какие-либо меры. Южнокорейский МИД также пытался какое-то время отмолчаться. Но, прождав пару недель, я задержал свой ответ на какую-то срочную ноту южнокорейской стороны. На очередном дипломатическом приеме южнокорейский коллега мягко напомнил мне об этом, на что я, со своей стороны, отметил «забывчивость» МИД Южной Кореи в отношении ответа на ноту Посольства по вопросу о книге. Ответ последовал на следующий день, и «учебник матерщины» бы изъят из продажи.

Мальчики из московских «красных домов» встречаются в Сеуле

Некоторые из встреч за границей уходили корнями в мои школьные времена. В пятидесятые годы после того, как моего отца перевели из Ленинграда на работу в Москву, мы жили на Юго-Западе на улице Строителей в т. н. «красных домах», где все ребята хорошо знали друг друга. Зимой 2008 года в Сеул приехал известный канадский «Сирк дю солей» – «Солнечный цирк», и мы с женой неожиданно получили личное приглашение его директора на премьерное представление. Ларчик, однако, раскрывался просто: чуть ли не три четверти членов труппы оказались выходцами из СССР, в большинстве русскими. Нас с женой и нескольких сотрудников Посольства встретили очень гостеприимно, посадили на лучшие места. Приветливая дама, жена одного из ведущих акробатов, лауреата международного циркового конкурса в Монте-Карло, рассказала нам о каждом из русских артистов, особенно отметив клоуна Юрия Медведева, закрывавшего своим номером первое отделение. Подчеркнула, что он прежде работал в театре на Таганке, дружил с Высоцким. Я попросил провести меня в антракте за кулисы, чтобы встретиться с Медведевым. Наш добровольный гид любезно согласилась. Идем за кулисы, здороваемся с артистом. Я говорю: «Вы ведь учились в Москве в одиннадцатой школе», – называю ему имена его ближайшего приятеля, школьных подружек. Он был крайне удивлен, откуда, дескать, я все это знаю. Говорю: «Учился в той же школе, только тремя классами младше». Вспомнили «красные дома», школьных приятелей. Вот так два бывших мальчика из одного московского двора встретились спустя почти полвека за кулисами канадского цирка в корейском Сеуле.

Что же будет с Родиной и с нами

«Лицом к лицу лица не увидать. Большое видится на расстояньи…», – сказал поэт. Эти слова исключительно применимы к жизни и работе за границей. Там, как нигде на Родине, чувствуешь наши проблемы, видишь наши уязвимые точки, радуешься успехам и переживаешь за неудачи.

Вспоминаю разговор с одним крупным южнокорейским промышленником. Это весьма образованный человек, симпатизирующий России и видящий развитие и укрепление российско-южнокорейского партнерства важнейшим условием стабильного и независимого будущего своей страны. Он увлеченно говорил об освоении нефтегазовых ресурсов на российском Дальнем Востоке (беседа происходила после запуска завода по сжижению природного газа на Сахалине), настойчиво подчеркивал готовность свою и других капитанов южнокорейского бизнеса активнее подключаться к этой работе, в том числе в части подготовки кадров российских нефтяников и газовиков. Все большее наращивание добычи нефти и газа и увеличение экспорта, искренне убеждал он меня, призвано обеспечить России безбедное будущее – не только доброе отношение со стороны соседей, но и собственное процветание.

Я его вежливо выслушал, поблагодарил за готовность расширять сотрудничество, но поинтересовался, действительно ли он видит будущее России исключительно в нефтегазовых тонах. Ответ был в духе: «Что Вы, что Вы…», были произнесены какие-то слова об уникальности русской культуры, о музыке Чайковского, о русском балете и о Чехове, но в целом не оставалось иного впечатления, кроме того, что Россию мой любезный собеседник представлял в будущем в лучшем случае чем-то вроде дублера Саудовской Аравии.

Пришлось напомнить ему, что Советский Союз стал великой державой вовсе не за счет массовой продажи нефти и газа за рубеж, а благодаря масштабной индустриализации, в первую очередь – развитию машиностроения, и благодаря высокому уровню образования и науки. Что экспорт отечественных углеводородов на Запад многократно вырос лишь в 1970-е годы, уже после того, как СССР вышел по объему экономики на второе место в мире. Что Россия до сих пор располагает уникальным советским наследием, аналогов которому нет у других государств, кроме США, – полным циклом авиационного производства, космическими, атомными технологиями. Что у нас еще есть люди, которые этими технологиями владеют. И поэтому тем, кто хотел бы видеть нашу страну исключительно поставщиком сырья, мы говорим: «Не дождетесь».

Не уверен, что мой южнокорейский собеседник принял всю мою аргументацию, но, наверное, кое о чем она заставила его задуматься. Но задумался и я. Вот сказал «не дождетесь», а, может быть, дождутся? Разве мы сами не видим, что лишь усиленный экспорт энергоносителей поддерживает на плаву российскую экономику все последние годы? Что при общем падении производства в обрабатывающей промышленности исключение представляют лишь отрасли, обслуживающие добычу нефти и газа, – производство труб в металлургии и ориентированные на ТЭК предприятия электротехнической промышленности и энергетического машиностроения. Что главными стройками страны стали трубопроводы. Что Минфин России при расчете бюджета страны исходит из мировой цены на нефть на предстоящий период.

Наша страна уже имела опыт нефтяного «Клондайка» во второй половине 1970-х – 1980-х г., и он нам дорого обошелся. Сначала неожиданный скачок поступлений от экспорта энергоносителей стал чем-то вроде «манны небесной» для тогдашнего «застойного» советского руководства, предоставив ему своего рода «материальную основу», с одной стороны, для свертывания предложенных А. Н. Косыгиным экономических реформ, которые, будь они осуществлены, возможно, вывели бы тогдашний СССР на темпы экономического роста, подобные нынешним китайским. А с другой, – для продвижения крайне затратной программы развития вооруженных сил и не менее дорогостоящей линии на поддержку «дружественных режимов» в третьем мире – ее апофеозом стал ввод в 1979 году войск в Афганистан. За всем этим, как известно, последовало инспирированное Вашингтоном шестикратное падение цен на нефть, которое нанесло крайне болезненный удар по советской экономике, во многом приблизивший распад Советского Союза. Как не хотелось бы, чтобы подобным образом события развернулись и в отношении нынешней России.

С другим крупным южнокорейским деятелем – на этот раз политиком, мы беседовали как-то в канун 9 мая о том, чем была Великая Отечественная Война для нашего народа, и в чем ее международное значение. Сейчас у нас как-то не принято говорить, что этой Победой советский народ не только отстоял свободу и независимость своей Родины, но и качественно изменил мир. Что разгром фашистской Германии и милитаристской Японии при решающей роли Красной Армии положил конец верховенству Запада в мировых делах. Что с нашей Победой, с подъемом Китая, с крушением колониальных империй и появлением десятков новых независимых государств началось движение человечества к полицентричному миру.

В этом новом мире Запад стал не главным, а лишь одним из игроков, роль и влияние которого, пусть не так быстро, но неуклонно сокращается. И Запад не может нам этого простить. Отсюда ширящийся поток клеветы на наше прошлое, на Советский Союз, на Красную Армию, на нашу Победу.

А, ведь как ни крути – сказал я собеседнику, – не будь нашей Победы в 1945-ом, не было бы, пожалуй, чернокожего президента в Соединенных Штатах. Как это так? – удивился южнокореец. А вот так, – говорю ему, – СССР, Китай, движение неприсоединения добились в 1960 году принятия в ООН Декларации о предоставлении независимости колониальным странам и народам. Лидеры независимых африканских стран появились в ООН, и с ними на равных вынуждены были общаться руководители мировых держав. Освобождение Африки дало мощнейший толчок движению за гражданские права афроамериканцев в Соединенных Штатах. Разве не показательно, что это движение приобрело свой размах именно в середине 1960-х г.?

Почувствовал, что, как и в первом случае, для моего собеседника такая трактовка послевоенного развития мира была не то, чтобы неприемлема, а неожиданна. В течение всей своей жизни движущей силой мирового развития он привык видеть исключительно Соединенные Штаты, а тут, оказывается, и русские играли в мире отнюдь не последнюю роль.

За границей острее, чем на Родине, чувствуешь себя русским. Россия признана мировым сообществом как государство-продолжатель Советского Союза, во многом определившего в ХХ веке ход мировой истории. А историю нужно принимать как свершившийся факт – она, как любят сейчас говорить, не имеет сослагательного наклонения.

У русских славная история. Русским не в чем каяться перед миром. Русские не разрушали чужие древние цивилизации для того, чтобы на их развалинах строить свою колониальную империю, и не возводили работорговлю в ранг государственной политики.

Но нас все время призывают каяться – и за царскую Россию, и за Советский Союз. А каются ли другие? Каются ли монголы за Чингисхана или узбеки за Тамерлана? Напротив, они им ставят памятники. Каются ли испанцы за деяния Кортеса и Писарро, а французы – за Наполеона? Каются ли англичане за разграбление Индии? Каются ли, наконец, американцы за истребление индейцев или за Хиросиму и Нагасаки? Нет, не каются. Кредо американцев: “Right or wrong, that’s my country” – «Права или нет, это моя страна», – дескать, свою страну в обиду они не дадут ни при каких обстоятельствах.

Так давайте же мы, русские, не будем давать в обиду Россию. Россия была тяжеловесом и триста, и тридцать лет назад. Она и сейчас тяжеловес. Но больной. Как, скажем, чемпион по боксу, сломавший руку. Рука у него в гипсе, и когда он выходит на улицу, какая-то мелкая шпана позволяет себе хамить в его адрес, и разные шавки, прежде трусливо поджимавшие хвост при одном звуке его шагов, норовят хватить за штанину. По своей ограниченности они не понимают, что рано или поздно сломанная рука восстановится, и гипс снимут.

Беда нашей страны в том, что тридцать – тридцать пять лет назад у ее руля оказались невеликие государственные умы. А как гласит древняя мудрость, «ничтожные люди, возвысившиеся над другими, делают все вокруг ничтожным и недостойным». Это высказывание точно отражает обстановку в России «лихих девяностых». Недостойного хватает и в сегодняшней российской жизни – не буду перечислять, читатели и так все прекрасно знают. А наши противники пытаются убедить мир, и – самое главное – нас самих, что ничтожными и недостойными русские были всегда.

Поэтому нужно собрать весь ум, честь и совесть, которые оставили нам деды и отцы, чтобы доказать миру и самим себе, что это не так. Делать же это каждый из нас может только своим трудом и творчеством.

Источник: НП «Русская культура», 2020