Эпоха универсализма заканчивается

В последнее время религиозная тематика присутствует на лентах мировых информационных агентств ежедневно. Означает ли это, что западный секулярный проект вытеснения религии из общественного пространства в сферу частной жизни терпит фиаско под напором политического ислама? Почему на фоне глобализации все больше стран сталкиваются с проблемой этнорелигиозной самоидентификации? На эти и другие вопросы, связанные с ролью религиозного фактора в современной мировой политике, РИА Новости ответил председатель президиума Совета по внешней и оборонной политике, главный редактор журнала "Россия в глобальной политике" Федор Лукьянов. Беседовала Марина Борисова.

—Федор Александрович, как получилось, что в XXI веке именно ислам стал фактором, определяющим глобальную политическую повестку дня?

— Выход политического ислама на международную арену связывают с исламской революцией в Иране и советским вторжением в Афганистан, которое катализировало этот процесс. А его влияние резко усилилось после окончания холодной войны. Пока она шла, национально-освободительные движения, как правило, брали на вооружение антиимпериалистические и левые лозунги. Когда же коммунистический лагерь вместе с Советским Союзом рухнул в пропасть, они зависли, а потом постепенно все больше стали принимать религиозную и в первую очередь исламскую форму.

Тут дело даже не в отторжении секулярных проектов — не думаю, что в Африке режимы каких-нибудь Мобуту были секулярными: они были просто бандитскими, неэффективными, грабительскими, но до поры до времени опирались кто на Запад, кто на Советский Союз. А когда идеологического противостояния не стало, естественной альтернативой показалось объявить, что до сих пор их угнетали безбожники — не важно, коммунисты или империалисты. Ответ должен был быть, во-первых, массовым, во-вторых, морально чистым — отсюда и идея возвращения к "золотой ветви ислама".

А вот будет ли рост активности политического и неполитического ислама стимулом к тому, что этот ответ будет действительно религиозным, пока не ясно.

—Кажется, в Европе, где стремительно разрастаются мусульманские анклавы, логично было бы противопоставить этой религиозно окрашенной силе свою, тоже религиозно окрашенную силу. Почему же Европа предпочитает отказываться от своей христианской самоидентификации?

— Они просто мыслят в совершенно другой парадигме. На рубеже 1980-90-х годов там появилось что-то вроде "светской религии", вдохновляемой красивой идеей перехода Европы на следующий уровень интеграции. Это очень либеральная картина, в которой экономика, безусловно, важнее политики, а общегуманитарные ценности заведомо превалируют над национальными и религиозными. Именно на базе этих идей и образовался в феврале 1992 года Европейский союз как следующая фаза Европейского экономического сообщества.

Все это и создало картину некоего нового мира, где все различия не принципиальны: с устранением границ государств и экономических барьеров мир и культурно будет выравниваться, становясь все более однородным. Отсюда идея мультикультурализма, с которой ничего не вышло, потому что никто не знал, как на практике создать так называемую европейскую идентичность, для которой "нет ни эллина, ни иудея", ни немца, а есть европейцы, которыми могут стать и марокканец, родившийся в Голландии, и этнический турок, живущий в Германии, и вообще кто угодно. Зато началось нечто прямо противоположное: в условиях наступающей — отчасти навязываемой — глобализации люди стали пытаться хоть за что-то зацепиться.

Но идея, что на религиозно окрашенное движение может быть только религиозно окрашенный ответ в современных европейских условиях, — катастрофа. Это крах всего. Это внутригосударственные войны. Как иначе можно религиозно ответить в Бельгии или во Франции при нынешней доле мусульманского населения и его нынешнем позиционировании там? Крестными ходами? Даже если представить себе, что христианская часть населения вдруг поймет, что в этом спасение – это путь к острейшему внутреннему конфликту, к которому никто не готов. Не говоря уже о том, что секуляризация в Европе зашла очень далеко и "светская либеральная религия" там сильно укоренилась.

—Как говорят богословы, Европа — единственное место, где эта "религия" победила.

— Помните первый скандал из-за карикатур на пророка в датской газете? В 2004 году, слава богу, обошлось без смертоубийства, но именно тогда обозначились стороны противостояния: с одной стороны люди, которые говорят, что это недопустимо, потому что это — святыня, которую нельзя оскорблять, с другой стороны — европейцы, заявляющие: а для нас свято право издеваться там над чем угодно, потому что это тоже часть нашей идентичности. Тогда обошлись митингами и сжиганием флагов у датских посольств. В 2015-м году это вылилось в расправу над Charlie Hebdo.

И хотя сегодня в той же Германии уже есть христианско-фундаменталистское движение Pegida, призывающее к освобождению засилья "бусурман", в целом Европа не готова к религиозному ответу.

А между тем в разных европейских странах появились мусульманские анклавы, где уже проще узаконить шариат, чем пытаться навязать местное право. В Англии, где их особенно много, даже архиепископ Кентерберийский как-то написал большую статью о том, что, мол, пусть они уже там живут как хотят. И это, конечно, мина, которая неизвестно, когда взорвется в силу неуправляемости этих процессов.

Надо иметь в виду, что политический ландшафт Европы может измениться, причем весьма серьезно. Идея универсализма, на которой строилась вся политика после холодной войны, в самых разных сферах отступает под напором того, как на проблемы, связанные с глобализацией, реагирует растущая часть населения. Крен в сторону суверенизации явный — и в экономике, и в политике. А это влечет за собой и идеологические изменения, неизбежный подъем национальных чувств, а значит и более высокий интерес к религиям как традиционной части национальной идентичности. Если нынешняя тенденция (Брекзит, Трамп и т.д.) сохранится, а она, похоже, весьма стабильна, то года через два Старый Свет будет выглядеть иначе.

—Разве Еврокомиссия не видит проблем?

— Еврокомиссия вполне способна предписывать кривизну огурцов и размер яблок, но ей никогда не удавалось сформулировать единые принципы миграционной политики — хотя, казалось бы, это жизненно необходимо.

Сейчас от того, каким образом будет дальше решаться миграционный вопрос в Европе, зависит вообще судьба интеграции. Тут два пути: или все-таки какой-то мощный общеевропейский прорыв в сторону общей политики — как принимать беженцев, как их депортировать и так далее – может послужить катализатором некоего переустройства Евросоюза на новых принципах, или европейцы решат: нет, мы ничего вместе сделать не можем, поэтому австрийцы пусть решают сами, венгры – сами… Вы стену строите? А вы автоматчиков ставите? Ну что ж… И это может экстраполироваться на все остальное. Потому что если здесь мы отвечаем сами, то чего ради по другим вопросам делегировать решения кому-то еще?

К религии это имеет прямое отношение, потому что — хоть это и неполиткорректно — проблема исходит от мусульман. В той же Франции с выходцами из черной Африки гораздо меньше головной боли, они-то как раз интегрируются гораздо лучше, чем носители ислама, причем не только в первом поколении – среди них есть люди, родившиеся во Франции, имеющие французский паспорт, и при этом не соотносящие себя с французским обществом.

—Но западный мир — не только Европа, это еще и США, где 40% населения идентифицируют себя по религиозному признаку. Судя по американской блогосфере, там за последний год сильно активизировались христиане, хотя блогосфера — не всегда достоверный индикатор.

— Да, действительно, Америка — страна, построенная с самого начала на религиозных ценностях. Собственно, туда и ехали люди, которых за их веру притесняли в Европе, и они ехали в Новый Свет, чтобы строить новый мир на основе своих идеалов. Но это не просто религиозная страна, а именно страна религиозной свободы. И американские христиане — совсем не то, что христиане в России или во Франции. Потому что там множество конгрегаций и совершенно разные церкви. Помните, несколько лет назад какой-то безумный пастор из Флориды сжег Коран в знак протеста? Представители государства тогда говорили: "Это полный идиотизм, но мы ничего не можем сделать — это его право". Потом выяснилось, что у этого пастора человек 17 последователей, но тем не менее он — официальный представитель своей "церкви".

То есть Америка, с одной стороны, государство, в которое изначально внедрен религиозный компонент, а с другой — абсолютно секулярное: там религий сколько хочешь и все они на равных: нет не то что государственной церкви, но даже такой, которая просто доминировала бы.

То, что там сейчас происходит христианский подъем, связано прежде всего с тем, что объясняет "феномен Трампа". Белые англосаксы, которые пока еще в большинстве, начинают чувствовать себя угнетаемыми в этом новом мире, где разных меньшинств становится все больше и в совокупности они уже перевешивают, потому что принципы политкорректности требуют, чтобы их интересы учитывались в первую очередь. Вот они и голосуют за людей типа Трампа, который говорит: "А какого черта? Почему нас забыли? Это все ваша хваленая глобализация…" Сенсационный результат выборов в Америке показал, что тех, кто считает себя забытыми, гораздо больше, чем думали.

С этим, думаю, связано и религиозное оживление. Люди, которые чувствуют свою реальную или мнимую уязвимость перед лицом всех этих меньшинств, хватаются в том числе и за религиозную идентичность, тем более что в Америке, в силу ее религиозной свободы, гораздо больше, чем в Европе или России, воинственных радикальных христианских течений.

Можно ли ожидать, что эта риторическая воинственность перейдет в воинственность практическую, не знаю. Пока трудно сказать.

— А чем объяснить то, что руководство Украины в последнее время активно разыгрывает тему церковного раскола в своих внешнеполитических играх?

— Ну здесь как раз все понятно. Cейчас Украина второй раз после 1991-го года предпринимает попытку мощным рывком создать дееспособное национальное государство. В начале 90-х из этого мало что получилось, и все как-то притихло. И, может быть, если бы удалось удерживать статус-кво, со временем привыкание к украинской государственности произошло бы даже у тех, кто первоначально не очень ее приветствовал.

Но само качество управления государством оказалось крайне низким — запустить саморазвитие не удалось, поэтому была предпринята попытка все-таки попытаться рывком поставить страну на те рельсы, которые до этого вроде бы успешно привели Польшу, Чехию, Словению и даже Болгарию в Европейский союз. В этих условиях раз государство проводит сознательную антироссийскую политику, то и православной церкви на Украине противоестественно быть частью российской церкви. В этом смысле попытка создать национальную автокефальную церковь политически понятна.

—То есть официальный Киев будет продолжать эксплуатировать эту тему?

— На мой взгляд, Русской православной церкви на Украине предстоят очень тяжелые катаклизмы. Постепенная утрата там позиций Московского патриархата, по-видимому, весьма вероятна.

Ведь в отличие от католической церкви, которая не привязана ни к какому конкретному государству, Русская православная церковь как раз привязана к государству, которое — хотим мы этого или нет, справедливо или нет — всегда будет восприниматься на этой территории как носитель имперских амбиций.

—Получается, Украину подталкивают к своеобразной религиозной войне?

— Ну, к счастью, Украина все-таки светское государство, и это скорее политические игры, а не движение масс. Так что я бы все-таки не называл это религиозной войной в классическом понимании. Но то, что это становится одним из компонентов политической борьбы, бесспорно. И при определенных обстоятельствах он вполне может выйти на первый план. Ведь и в Югославии в начале 90-х война уж никак не была религиозной. Но очень быстро религиозный фактор стал определяющим маркером: воюющие разделились на мусульман, католиков и православных. Хотя начиналось все совершенно по другим причинам.

—А может, все демарши властей против УПЦ МП связаны с тем, что другие раздражители, настраивающие украинцев против "москалей", уже приелись и не работают?

— Украинская политика — это вообще особый случай. Там хватаются за все рычажки, которые, как они считают, могут содействовать достижению их цели. И раз в их интересах представлять Русскую православную церковь инструментом политической экспансии Москвы, они будут продолжать это делать. И на Западе это с удовольствием примут. Но тут снова стоит сделать оговорку. Происходящие в США и Европе изменения не способствуют тому, чтобы интерес к Украине там рос, скорее наоборот. А без внешней подпитки, не только материальной, но и своего рода духовной, идейной, подогревающей надежду на светлое европейское будущее, украинское государство, и так весьма проблемное, может начать испытывать фатальные трудности с целеполаганием. Если нет ясной и четкой перспективы вхождения в европейский мир, а он сейчас сам в ступоре, скомкивается все направление движения.

—В последнее время патриарх Кирилл заметно активизировался на международной арене. Влияют ли такие события, как его встреча с папой или попытки собрать Всеправославный собор, на международную политическую повестку дня?

— Ну патриарх не сейчас активизировался. Вскоре после того, как он возглавил церковь, последовал его визит в Киев — очень яркий и многообещающий, хотя было это во времена Ющенко и межгосударственные отношения были отвратительные. Он тогда очень умело нашел способ, не ставя под сомнение и даже подчеркивая политическую суверенность Украины, сделать акцент на религиозной общности. Тогда казалось, что как раз он может сыграть ту роль, с которой государство не очень справляется. Не получилось.

Сейчас, я думаю, переоценивать роль церковных контактов не стоит. Хотя они, безусловно, могут быть инструментом международной политики. И встреча папы с патриархом — очень важный шаг.

И хотя католическая церковь, особенно при нынешнем папе, явно больше готова адаптироваться к современным либеральным реалиям, чем православная, все-таки и та и другая стоят на классических консервативных позициях, и в этом плане опора на отношения с католической церковью важна. Но я бы не сказал, что сегодня это является приоритетным направлением.

—Почему?

— Не нужно забывать, что огромная часть мира — и в первую очередь Китай, Япония и Корея — страны, если так можно сказать, арелигиозные, религии там не более чем красивые церемонии и аксессуары. Хотя ислам — в частности, в проблеме уйгурского сепаратизма — и там присутствует как политический фактор.

Так что в общепланетарном масштабе не думаю, что мы имеем дело с возрождением политической роли религий. Хотя если брать точки наибольшего напряжения, такие как Ближний Восток или Европа, там да.

—Насколько вообще личные религиозные убеждения политиков первого эшелона оказывают влияние на принятие ими решений?

— Пока ярко выраженных крупных лидеров, руководствующихся религиозными убеждениями, не видно. И хотя в Америке принято каждую речь завершать словами God bless you, это вовсе не означает, что тем или иным американским президентом движет вера. В Европе тоже явно нет таких людей. Да и у нашего президента я пока тоже не вижу, чтобы его религиозные убеждения определяли принимаемые им решения.

—А Эрдоган?

— Вот разве что Эрдоган. Как говорят, он считает, что его взлет и успехи – все это по воле Аллаха. Может, он и не сверяет все свои решения с Кораном, но то, что он черпает уверенность в себе именно в религиозности, это да. С такими лидерами трудно иметь дело: не знаешь, что ему в следующий раз покажется волей Божией.

Но если поскрести, скажем, теократический Иран, где правит верховный религиозный лидер, политика окажется предельно прагматичной. Она там скорее националистическая, чем религиозная.

Так что в политике религиозный фактор пока, на мой взгляд, не является определяющим нигде в мире, хотя и присутствует во все большей степени.

Источник: Россия сегодня