Брекзит в стиле постмодернизма

События последних лет свидетельствуют, что вслед за такими метанарративами, претендующими на «окончательность», как капитализм и социализм/коммунизм, рушится последний – либерализм, который стараниями западных элит, прежде всего с помощью политкорректности, обрёл черты тоталитарной идеологии со всеми её атрибутами, в том числе ограничением свободы слова и подавлением инакомыслия. Было бы правильным квалифицировать либерализм как капитализм неолиберального образца, представляемый безальтернативным будущим человечества.

Аллергия на всякий окончательный и безапелляционный порядок,
на всякую безапелляционную власть, по счастью, универсальна
Бодрийяр Ж. [1 ]

…нужно носить в себе ещё хаос, чтобы быть в состоянии родить танцующую звезду….
Поистине, кто обладает малым, тот будет тем меньше обладаем
Ницше Ф. [2 ]

Ценность постмодернизма заключается в том, что он, отражая дух эпохи, убедительно описывает разлагающуюся реальность мира, сложившегося после окончания холодной войны [3]. Всё творчество Ф. Достоевского, крохами с идейного стола которого (один полифонизм чего стоит!) питаются, в том числе и постмодернисты, сводится к тезису о том, что не может быть «последнего слова» (конца истории и т.д.)[4] – в этом одно из главных условий и следствий свободы.

События последних лет свидетельствуют, что вслед за такими метанарративами, претендующими на «окончательность», как капитализм и социализм/коммунизм, рушится последний – либерализм, который стараниями западных элит, прежде всего с помощью политкорректности, обрёл черты тоталитарной идеологии со всеми её атрибутами, в том числе ограничением свободы слова и подавлением инакомыслия. Было бы правильным квалифицировать либерализм как капитализм неолиберального образца, представляемый безальтернативным будущим человечества.

Для всех стран, включая западные, на первый план вышли проблемы развития, которые уже не поддаются решению в прежней бинарной идеологической системе координат. Двойственность – прагматика власти, которая всегда тяготеет к тотальности (по Ницше)[5], поэтому в интересах элит выстраивать новые биполярности, будь то США – Китай или либерализм – авторитаризм.

Таким образом, открывается подлинное значение окончания холодной войны (в 2019 г. исполнилось 30 лет падения Берлинской стены), а именно эмансипация международных отношений от идеологического детерминизма, который весь долгий XX в. определял поведение большинства международных акторов.

Другими словами, торжествует знаменитая кошка Дэн Сяопина, окрас которой не имеет значения [6].

Реакцией на кризис развития стало не только избрание президента Д. Трампа в США и Ж. Болсонару в Бразилии, длительное формирование коалиции в Германии и итальянское правительство во главе с Дж. Конте, но и брекзит, а в целом – пресловутый призрак популизма/Веймара на Западе.

Преждевременно строить предположения, как будет развиваться мир на уровне идей, хотя высказывается мнение, что назрела необходимость «неоклассического синтеза» на площадке, «расчищенной от идеологических утопий и ортодоксий недавнего прошлого» [7]. Иными словами, предложено преодолеть наследие того периода, когда Запад впал в политическое усреднение («царство тотальной серости»?) и безыдейность. Собственно, продуктом синтеза идей на уровне практической политики в XX в. стало западноевропейское социальное государство – итог двух мировых войн и следствие «ответа на вызов Советского Союза», способ мирного сосуществования между капитализмом и демократией (по Ю. Хабермасу).

На такое государство негативно воздействует экономический неолиберализм в форме рейганомики/тэтчеризма и Лиссабонской стратегии Евросоюза. Странным образом в конце 2018 г. сбылось предсказание о том, что через 50 лет во Франции повторятся события 1968 г. Движение «жёлтых жилетов» свидетельствует, что вопросы развития будут, скорее всего, решаться в рамках каждой отдельно взятой страны, в том числе как требование восстановить демократическую подотчётность власти.

Проблемы развития остро заявили о себе во всех западных странах, отсылая, в том числе к знаменитой максиме Дж. М. Кейнса: «Свободная торговля предполагает, что если вы лишаете людей работы на одном направлении, то вы их нанимаете на другом. Как только эта связь обрывается, рушится вся аргументация в пользу свободной торговли» [8].

В этом причины «революции Трампа». США через свою империю/глобализацию оказались «обладаемы» другими. Прибыли достались элите, а страна оказалась заброшенной – именно отсюда у среднего американца возникло чувство, что его предали. Анализ, который провели в кругах консервативной элиты, показал, что в течение нескольких десятилетий США своими капиталами, технологиями и даже рынком работали на подъём Китая в наивной вере, что Пекин окажется покладистым партнёром, который примет глобальное лидерство США. К иному формату отношений, будь то равенство, партнёрство и т.д., американские элиты, привыкшие доминировать не только в Западном полушарии, но и в остальном мире, пока не готовы.

Отсюда, не стоит удивляться, что США сворачивают свой геополитический проект, вопреки возражениям западных элит.

Вашингтон будет по максимуму использовать преимущества своего доминирования в глобальном валютно-финансовом порядке, равно как и такой мощный рычаг, как доступ на свой рынок.

В целом, не-конфронтация – как не-война и не-мир (как тут не вспомнить Л. Троцкого в Брест-Литовске!) – и множество других несобытий, включая неучастие России в НАТО и отсутствие в Евроатлантике инклюзивной системы коллективной безопасности, возвращают нас к теме постмодерна.

Что будет дальше? Поскольку всё геополитическое наследие прошлой эпохи, включая элементы глобальной и региональных архитектур, стремится к нулю, вряд ли стоит надеяться на их «мягкую» трансформацию. Однако обнуление всего, хотя и с разной степенью очевидности, неизбежно. Скорее всего, логика происходящего, которая прямо противостоит европейской светской культуре рационализма, заключается в том, что площадка для нового этапа исторического творчества должна быть расчищена. В результате возникнет эмансипация или хаос (в конце концов, не важно, как называть, ведь космос рождался из хаоса).

Ясно одно: мир, 30 лет существовавший как отражение недавнего прошлого (прошлое тоже отбрасывает тень?), находится на грани того, чтобы обрести, наконец, своё настоящее, а с ним и будущее.

И. Бродский писал о «конце прекрасной эпохи» в 1967 г. Вспомним оригинал – Belle epoque – период между Франко- прусской войной (1870–1871 гг.) и Первой мировой (1914–1919 гг.), который был отмечен инерцией прощания с XVIII в. и более высоким уровнем глобализации. М. Пруст, как никто, убедителен в этой тоске. Пустота тогда (А. Чехов, А. Блок, В. Розанов и др.) – пустота и сейчас. Тогда в неё провалились «троны, классы, сословия, труд, богатства» [9]. Что же сейчас, когда прошло время войн и революций? Всё в Евроатлантике находится в «ситуации грандиозной растерянности» [10] и непонимания смысла происходящего, подтверждаемых утратой веры в улучшение в условиях постхолодной войны. Остаётся только признать, что это наследие, искусственно перенесённое из прежней эпохи, изношено, «промотано» западными элитами в попытке вернуть капитализм к временам до 1929 г. Так, Ф. Лукьянов пишет, что «изжила себя старая система понятий» [11].

Россия, реальность которой отрицала западная политика сдерживания, укрепляла потенциал проецирования силы и устойчивость к силовому и финансово-экономическому давлению, то есть наиболее «убедительные» аргументы (по мнению коллективного Запада), тем самым утверждая подлинность своего существования и приближая преодоление гиперреальности Г. Аполлинера, или, проще говоря, сверку с реальностью.

Опыт России показывает, что «есть жизнь после империи». Россия сама оказалась «обладаемой» в ближнем круге Советского Союза и дальнем (соцлагеря) и подала пример роспуска империи/фрагментации.

И. Крастев пишет о страхе западных элит перед тем, что «собственное общество начинает выглядеть не таким уж другим». «Почему у нас проблемы, как у русских?» – «вот настоящий страх» [12]. Ещё Ж. Деррида указывал на зависимость систем от того, что именно они вытесняют и подавляют. Подобную зависимость Ж. Бодрийяр развил в «иронию объекта» в своих «Фатальных стратегиях». Таким образом, мы имеем дело с очередной конвергенцией, а значит необходимо переформулировать определение «Другого», отказавшись от прежней мифологии и его демонизации.

Чего ждать от Америки Д. Трампа? Неоизоляционизм – та терапия, которую подсказывает распространённый в США психоанализ. США исповедуют свою давнюю традицию прагматизма – в духе «Anything goes!» П. Фейерабенда, что тождественно словам Дэн Сяопина о «чёрной кошке». Более того, от прагматизма один шаг до постмодерна с его множественностью/плюрализмом, фрагментарностью («распадение целостности на жемчуг фрагментов» [13]) и эклектичностью (конец идеологии?).

На его почве можно преодолеть накопившиеся за 30 лет завалы в мировом политическом развитии.

В чём проблема западных элит в постхолодную войну, а значит, и часть проблемы России и всего мира? Думали, что прошлое будет продолжаться, но уже без СССР. Не осознали, что опыт истории, в том числе и XX в., поставил вопрос о «тотальностях» вообще, в какие бы одежды ни рядились идеологии. Даже «благой» либерализм мутирует в тотальность. Нацизм, когда коменданты концлагерей на досуге читали И. Гёте, заставил усомниться во всей европейской культуре или, лучше сказать, западной цивилизации. Немцам как исполнителям этого сугубо западного проекта пришлось покаяться, но проект был коллективным – просто вышел из-под контроля элит, позволивших себе эту импровизацию.

Преодолевать последствия пришлось при решающей роли Советского Союза. О. Шпенглер в своём «Закате Западного мира» писал, что пруссак с его социализмом, точнее государством как средством реализации категорических императивов, должен был получить место мирового/западного гегемона, занятое англосаксом, Однако история распорядилась иначе: дважды Россия в своих различных инкарнациях выступала на стороне англосаксов с их приматом личной свободы.

Из этого следует, что проблема глубже указанных различий, да и СССР использовал «продукты» европейской мысли, только другие. Постмодернизм ставит проблему шире: она в «фашизоидном» менталитете, коренящемся в антропоцентризме (человекобожестве по Ф. Достоевскому) и «метафизике присутствия» (Ж. Деррида). Фашизм предстаёт как гегельянство (апофеоз тотального модерна), взятое государством на вооружение. Отсюда деантропологизация и устранение субъекта через письменный язык/тексты, разъятие тотальности через деконструкцию. Корни не в Ф. Ницше, а, как минимум, во всей немецкой классической философии, восходящей – как и опыт англосаксов – к Реформации. Последняя, по меткому выражению Ф. Тютчева, выплеснула ребёнка вместе с водой, когда протестанты «сделали себя судьями в своём собственном деле» [14]. Первородство по части Реформации стало ключевым пунктом немецкого национализма.

С точки зрения постмодернизма, европроект в его нынешнем виде не имеет будущего. Как и Западный альянс, ЕС представляет собой тотальность, только на уровне международных отношений. Его может спасти либо выход на уровень ещё большей тотальности/наднациональности, что менее вероятно, либо «мягкий» демонтаж (деконструкция), скажем, до общего рынка, что, гипотетически, удержало бы/вернуло британцев. Постмодернистская альтернатива – уход в национальные квартиры (суверенизация как фрагментация) с их «ремонтом» и с выборочным учётом наработанных европейских ценностей. Брекзит своей суверенизацией иллюстрирует именно такой тренд.

Как пишет Д.С. Хаустов, «расколотый мир – это залог его развития и поступательного движения к истине. Раскол организует работу противоречий,… – раскол сам о себе позаботится» [15].

Фрагментация любого пространства неизбежна, как деление клетки, и в данном отношении Евросоюз – не исключение, тем более что его кризис был подготовлен политизированным расширением, которое дополнило напряжённость по линии Север-Юг напряжённостью по оси Запад-Восток (не получается ли, что упразднение ОВД обернулось «отравленным даром» советской трансформации?).

Британский референдум 2016 г. стал ярким примером прямой демократии, страхующей представительную, которая износилась вследствие разгула политтехнологий, усреднённой правительственной политики («третий путь» Т. Блэра) и политкорректности. Не менее логична для «карнавальной» эпохи перемен фигура Б. Джонсона. Британский истеблишмент презирал «клоунов» на континенте и помогал американским элитам «остановить» Д. Трампа. Тем не менее, следует отдать должное британскому истеблишменту за то, что в его среде оказалась яркая и неординарная личность, которая отвечает требованиям времени и способна взять на себя бразды правления в критический для страны момент, чтобы принять «невозможные», но необходимые решения.

Э. Макрон, которым элиты «заткнули дыру», образованную с крахом центризма, не идёт ни в какое сравнение с этими фигурами, а германская политическая система застыла в ступоре своего внеисторического существования в формате «больших коалиций». В итоге англосаксы оказались во главе общего для всего Запада тренда. Европе предстоит пройти через сумеречный период нового Веймара, который на этот раз разрешится сравнительно быстро обновлением элит, а не большой войной.

Что будет потом, покажет история. Однако сама жизнь доказывает, что наше время не терпит тотальности. Британцы поступили мудро, сохранив фунт как гарантию своей свободы и независимости. Если осмотреться из лютеранского севера с центром в Берлине, то может сложиться ощущение осады на всех фронтах: англосаксы на западе (брекзит и поддерживающие его американцы), бунтующие восточноевропейцы и южная Европа (страны Средиземноморья), которая ещё не до конца оправилась от кризиса в Греции. Для всех, хотя и по разным причинам, бремя германского порядка вдруг, когда прошли «тучные времена», оказалось тяжёлым. Даже немцы признают, что у них возникла «случайная империя» в форме еврозоны. [16]

И тут вступает в игру политика Д. Трампа, который рассматривает брекзит в качестве тарана в деле разрушения ЕС как континентальной валютной и торгово-экономической крепости Германии. Фактически возрождается внутризападная биполярность англосаксы-немцы. «Транзакционная дипломатия» означает выбор в пользу ведения дел с каждым партнёром в отдельности и одновременно – преодоление прежних идеологических предрассудков в духе известного изречения лорда Пальмерстона о постоянстве интересов, а не союзов. России не придётся выбирать сторону в новом западном переделе, сотрудничая со всеми на взаимоприемлемых условиях – не против кого-то, а за свои интересы.

США и Британия с их традиционно жёсткой моделью социально-экономического развития могут себе позволить снизить налоги на бизнес – в отличие от «континенталов», вынужденных отстаивать социальное государство, которое в противном случае рухнет, а с ним и весь послевоенный «общественный договор» в Европе. Если британо-американские элиты нашли свой мобилизационный проект, то странам ЕС это ещё предстоит сделать.

О российских корнях постмодернизма помимо Ф. Достоевского позволяет судить Ф. Тютчев, который предвидел, что Россия самим фактом своего существования будет отрицать будущее Запада [17], то есть его тотальность. Значит, неизбежна конвергенция, каких было немало в XX в. О синтезе размышлял Ф. Достоевский в «Дневнике писателя». Г. Флобер, предваряя Дж. Джойса, писал: «Непоправимое варварство человечества наполняет меня чёрной тоской… Я затопил бы человечество под своей рвотой!» [18]. Как и все отсылки к Гомеру, «Улисс» возвещает глубокий кризис европейской цивилизации. Сто лет его художественного осмысления и 50 лет теоретического не дают оснований удивляться всему, что происходило после окончания холодной войны.

Постмодернизм отрицает идеалы Просвещения. Чем дальше от XVIII в., тем больше «проникновение первобытных состояний в высокоцивилизованный образ жизни», подготовленное «всё более примитивным характером политических форм» [19].

Окончание холодной войны вскрыло универсальное значение книг Дж. Оруэлла с его организующим общество корытом, с новоязом и лозунгом, гласящим, что одни «равнее» других.

«Измельчал» не просто человек: леонтьевское «вторичное упрощение» выставило напоказ интеллектуально и нравственно несостоятельные элиты. На этом фоне личность Д. Трампа обретает чуть ли не масштабы Улисса. Империи, включая фарсовую Вторую империю во Франции, ещё поддерживали в сознании какую-то связь с XVIII в. и традиционным обществом, но когда они рухнули, героику уже XX в. обеспечивали войны и революции и связанные с ними метанарративы, что достигалось ценой свободы.

Всё псевдоимперское стало походить на комедию дель арте, но с кровавыми последствиями, включая войну в Ираке и международный терроризм, где «торжествующая глобализация столкнулась сама с собой» [20]. Этот диссонанс не мог не провоцировать постмодернистскую мысль. Нетрудно понять желание окончательно (хотя ничто не окончательно!) разрушить основание человеческой несвободы у самых её истоков.

Постмодернизм, безусловно, обречён на отрицание. Синтез – лишь догадка. Между тем следует ожидать комплексной развязки всего клубка разноплановых конфликтов и противоречий, накопившихся за столетия. Тут и тотальность/тоталитарность рынка, его хаос, в котором мы уже давно живём – в отличие от предполагаемого многополярного, которым запугивают. П. Сорокин предсказал крах потребительского социокультурного уклада по обе стороны идеологической конфронтации. Вопрос в том, как долго может поддерживаться виртуальная реальность не-кризиса в изношенной до дыр системе.

Ни много ни мало подводится итог развитию европейской цивилизации за последние пять веков, что и служит решающим фактором проблемы непредсказуемости и резкого снижения управляемости мирового развития в наше время. И брекзит, как к нему ни относиться, стал мощным символом и катализатором изменений, включая новую политическую культуру и её императивы открытости и коммуникативности. Если «молчаливое большинство» не обретёт свой голос, от его имени будут говорить и творить деятели, подобные Д. Трампу, и всё будет зависеть от их личных качеств и интеллекта.

1. Бодрийяр Ж. Дух терроризма. Войны в Заливе не было. М., РИПОЛ классик, 2016. C. 97-98.

2. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла. Сочинения. М., изд-во Эксмо, 2003, C. 303, 332.

3. С этим соглашается Е.В. Ананьева, когда отмечает, что «сама действительность характеризуется этими признаками, которые они (постмодернисты) почувствовали наиболее остро» (Е.В. Ананьева, П.С. Каневский. Брекзит-1 и Брекзит-2: Британия и США меняют парадигму? М., Доклады Института Европы №334, 2016, C. 13).

4. См.: Уильямс Р. Достоевский: язык, вера, повествование. М., РОСПЭН, 2013, гл. 3.

5. Хаустов Д.С Лекции по философии постмодерна. М., РИПОЛ классик, 2018. C. 18.

6. «Не важно, чёрная кошка или белая кошка, если она может ловить мышей – это хорошая кошка».

7. См. подробнее Дерлугьян Г. Идейная эволюция столетия крайностей. Эксперт, №1, 27 декабря 2010 – 16 января 2011. C. 14.

8. Цит. по: Goodhart D. The Road to Somewhere, Penguin Random House UK, 2017. Р. xvii.

9. Розанов В.В. Апокалипсис нашего времени. М., Эксмо, 2015. С. 487. 37 Хаустов Д.С. Цит. соч. С. 28.

10. Лукьянов Ф. Внешняя политика России в 2018 году: проблем больше, чем успехов. URL: https://russiancouncil.ru/analytics-and-comments/comments/vneshnyaya-politika-rossii-v-2018-godu-problem-bolshe-chem-uspekhov/

11. Крастев И., Бабаева С. Мы больше не мечтаем о будущем, мы его скорее боимся. URL: https://globalaffairs.ru/number/My-bolshe-ne-mechtaem-obuduschem-my-ego-skoree-boimsya-19829.

12. Хаустов Д.С. Лекции по философии постмодерна. М., РИПОЛ классик, 2018. С. 52.

13. Тютчев Ф.И. Россия и Запад. М.: Культурная революция. Республика, 2007. С. 67.

14. Хаустов Д.С. Цит. соч. С. 243.

15. Цитируется по: Jan Zielonka, Counter-Revoluton. Liberal Europe in Retreat, Oxford University Press, 2018. Р. 8.

16. Тютчев Ф.И. Цит. соч. С. 1, 7.

17. Гроссман Л. Литературные портреты. М., РИПОЛ классик, 2010, С. 262.

18. Шпенглер О. Закат Западного мира. Полное издание в одном томе. М., АЛЬФА-КНИГА, 2017. С. 74.

19. Бодрийяр Ж. Цит. соч., С.101.

Источник: Доклад Института Европы РАН.