Кризис дипломатии и «два в одном» мировой политики

Одним из провоцирующих дискуссию тезисов на недавней Ассамблее Совета по внешней и обороной политике (СВОП) было утверждение о кризисе дипломатии как одной из черт, определяющих нынешнее положение дел в мировой политике. С этим трудно не согласиться, хотя альтернативные методы ведения дел, похоже, тоже исчерпали свой ресурс или стремительно движутся в этом направлении. Это относится не только к применению силы, но и санкционному давлению. В чем же тогда кризис дипломатии, которая в условиях радикальной трансформации мира, казалось бы, должна переживать свой «золотой век»?

Сейчас ключом к пониманию проблемы служат трансформация общества, прежде всего западного, и совмещенный кризис международного правопорядка/геополитического порядка. Если основы международного порядка были заложены по итогам Второй мировой войны, то геополитический, под которым понимается доминирование Запада, переживал второе дыхание после «победы в холодной войне» — в форме так называемого «однополярного момента», то есть его распространения на весь мир в условиях ликвидации всякой конкурентной среды, что всегда приводит к расслабленности и благодушию. Искренняя вера в «конец истории» дорисовывает картину: все будет происходить автоматически, в лучшем случае — по воле рынка, диктат которого был возведен в статус нового заднего мира/тотальности под вывеской «либерального порядка».

… на нервной, деликатной европейской кляче.

«Генрих», Иван Бунин

Но если пострадает когда, то не от чего иного, как от недостатка собственного воображения.

«Господин Прохарчин», Ф.М. Достоевский

Единственное, чего нам следует бояться,— это самого страха.

Ф.Д. Рузвельт

Одним из провоцирующих дискуссию тезисов на недавней Ассамблее Совета по внешней и обороной политике (СВОП) было утверждение о кризисе дипломатии как одной из черт, определяющих нынешнее положение дел в мировой политике. С этим трудно не согласиться, хотя альтернативные методы ведения дел, похоже, тоже исчерпали свой ресурс или стремительно движутся в этом направлении. Это относится не только к применению силы, но и санкционному давлению. В чем же тогда кризис дипломатии, которая в условиях радикальной трансформации мира, казалось бы, должна переживать свой «золотой век»?

Еще британец Гарольд Николсон в 50-е годы прошлого века писал о тогдашней эволюции дипломатического метода. То была эпоха после двух мировых войн, распада колониальных империй, специфически британской травмы Суэцкой авантюры, демократизации всех сторон жизни общества, включая информационное пространство, уже не говоря о холодной войне, хотя, как представляется, последний фактор обеспечивал как раз инерцию классической, застегнутой на все пуговицы дипломатии (правда, с качественно новой ролью военных, если взять спровоцированные Карибским кризисом контроль над вооружениями и тему стратегической стабильности). И сейчас ключом к пониманию проблемы служат трансформация общества, прежде всего западного, и совмещенный кризис международного правопорядка/геополитического порядка. Если основы международного порядка были заложены по итогам Второй мировой войны, то геополитический, под которым понимается доминирование Запада, переживал второе дыхание после «победы в холодной войне» — в форме так называемого «однополярного момента», то есть его распространения на весь мир в условиях ликвидации всякой конкурентной среды, что всегда приводит к расслабленности и благодушию. Искренняя вера в «конец истории» дорисовывает картину: все будет происходить автоматически, в лучшем случае — по воле рынка, диктат которого был возведен в статус нового заднего мира/тотальности под вывеской «либерального порядка».

Контекст: два цикла и ручное управление

Александр Крамаренко:
Карнавализация политической жизни на Западе: смех сквозь слезы, или время «призывать клоунов»

Потом все пошло не так. Глобальный финансово-экономический кризис 2008 года вскрыл параметры и источники кризиса на Западе, включая подрыв доверия электората к элитам и кризис по существу усредненной, безальтернативной политики и демократии вообще. Заработал печатный станок в рамках «количественного смягчения», и все на Западе стали интенсивно жить в долг. В обществе прошли еще две эпохальные перемены. Рухнуло доверие к печатному слову, прежде всего традиционным СМИ, эффективно контролировавшимся элитами (в том числе с опорой на пресловутое мнение экспертов). Интернет и соцсети, которые обеспечили электорату реальную свободу слова и политической самоорганизации, подвели черту под эпохой Гуттенберга, без которого, как справедливо заметил британский консервативный историк Нил Фергюсон, не победила бы Реформация: у Лютера получилось то, чего не смогли добиться ни Ян Гус, ни Савонарола. Да и в последующих революциях роль газет и, в особенности, памфлетов была чуть ли не решающей. Нельзя недооценивать и значение параллельного процесса, происходившего значительно ранее в литературе не без опережающего свое время вклада русских авторов, прежде всего Достоевского и Чехова: на смену монологизму приходили полифонизм и диалогизм. Наконец, подошли к признанию того, как это сформулировал С. Шнуров, что любые переломные эпохи описываются образами лучше, чем схемами и теориями. Будем это иметь в виду и мы.

Если в данном отношении мы переживаем завершение 500-летнего цикла в общественно-политической жизни западных (и не только) стран, другой цикл измеряется скромными 30 годами — периодом после падения Берлинской стены. Речь идет о том, что неолиберальная политика в экономике проводилась под прикрытием политтехнологий, которые выхолащивали и подвергали виртуализации политический процесс. Его все более постановочный характер подготовил почку уже для реальной карнавализации политической жизни с ее «призванием клоунов» — профессионалов того, что стало клоунадой, а, как известно, публика всегда относится с большим доверием к оригиналам, чем к посредственным имитациям (в данном случае — закулисным бюрократам-политтехнологам).

Параллельно в сфере международных отношений изнашивается вся их идейно-институциональная архитектура, как она сложилась в послевоенный период и отражала искажения их базовых основ идеологическими и имперскими императивами. Что-то не удалось сделать по-настоящему инклюзивным, что-то, как это было в Евроатлантике, искусственно перенесли из прошлой эпохи без сущностной адаптации к качественно новой среде. Трудно себе представить формальное урегулирование после холодной войны: если исходить из настроя Вашингтона, оно должно было бы освятить/легитимировать его глобальную империю, своего рода новый Версаль, только тотальный — так что лучше уж действовать «имплицитно», то есть через расширение НАТО, оставляя за бортом Россию, которую справедливо подозревали в диссидентстве. И то обстоятельство, что все не рухнуло в одночасье, а потребовались многолетние (по длительности — на уровне мировых войн) украинский и сирийский кризисы, обнаружившие новый облик Вооруженных сил России, и переход Китая после 30 лет внутренних реформ к активной внешней политике, говорит в пользу того, что вера в несуществующее — подобно «основанному на вере» бумажному доллару? — может творить чудеса, но делать это не бесконечно долго. Соответственно, исчерпала себя прежняя повестка дня, включая стратегическую стабильность и контроль над вооружениями. Сожалеть об этом не приходится, поскольку данный процесс обнуления всего и вся, будь то в формате перехода в виртуальное существование или просто ни чем не прикрытого краха, говорит о назревших переменах — вызов, на который еще только предстоит ответить, причем коллективно, что, надо полагать, и станет главным содержанием нового дипломатического раунда в мировой политике.

Пока же вместо этого США в лице администрации Трампа переходит к «ручному управлению», по сути, закрывая свой глобальный проект/империю как не оправдавший ожиданий. Не удалось сдержать Россию, которая незаметно, в малозатратном режиме за 10 лет выиграла гонку вооружений, причем как стратегических, так и обычных. Китай уже не сдержать, хотя бы в силу его экономической и технологической мощи — продукт западной глобализации. Централизация государственной политики в обоих случаях произвела «моменты Спутника» и чревата новыми, отрицающими превосходство рынка и западной демократии там, где требуется мобилизация ресурсов и потенциалов для решения задач, связанных с необходимостью ответа на внешние вызовы. Поэтому поведение США и Запада в целом — там, где он сохраняет единство, — отрицает нарождающуюся реальность на путях создания альтернативной, «основанной на правилах». Собственно, тут и происходит сбой в традиционной дипломатии: стороны действуют в разных измерениях, как говорится, «мимо друг друга». Поэтому не срабатывает дипломатия в отношениях Россия — Запад: они «запаркованы» на клетке с надписью «Санкции» — между войной, которая невозможна, и дипломатией, рассматриваемой в западных столицах как «подарок Кремлю».

Дипломатия как метод

Андрей Кортунов:
Политика как продолжение войны иными средствами?

Должна ли за происходящее нести ответственность дипломатия как метод? И да, и нет. Дипломатия — это инструментарий, который действует в определенной системе координат, признаваемой всеми государственными участниками международного общения. Одновременно множится число негосударственных акторов со своей философией и своими интересами. Соответственно возросло число жанров, действительно, они все смешались, и всеми надо владеть в равной мере хорошо. Но даже в условиях разлада на верхнем, межгосударственном уровне международных отношений многое зависит от учета дипломатией качественно новой реальности, от способности к модернизации в духе времени, включая доступ к различным сегментам целевой аудитории на условиях, которые диктует их специфика. Не помешает трезвый анализ современных тенденций мирового развития, дабы двигаться в их русле, а не против течения (не путать с конформизмом). В части российской дипломатии мог бы привести пример нашего посольства в Лондоне: упор на двустороннее гуманитарное сотрудничество, раз не ладятся отношения по официальной линии, и работа на информресурсах посольства с британской и англоязычной аудиторией вообще по широкому кругу вопросов, включая спорные с британской стороной сюжеты.

Но пример наиболее убедительный, который у всех на виду и который доказывает будущность именно дипломатии как ключевого средства регулирования международных отношений, это многоплановая, без сантиментов и предрассудков, дипломатия Москвы на Ближнем Востоке, где нам удалось позиционировать себя в центре формирующейся новой региональной политики, не ссорясь ни с кем, вступая в ситуативные альянсы различной геометрии и не давая себя вовлечь в противостоящие расклады, будь то по линии сунниты — шииты или отношение к политическому исламу в лице «братьев-мусульман». И это при минимальном, «умном» (smart) применении силы в поддержку дипломатии, а не как самоцель (тут уместно замечание о том, что сила всегда избыточна, когда она связана с идентичностью, что хорошо иллюстрирует сравнение с войной США в Ираке).

Мировая война или мировая революция?

Другой провоцирующий тезис стал темой всей Ассамблеи — «Мировая война или мировая революция: чего ждать?» Вопрос почти экзистенциальный. Но надо ли ждать, основываясь на исторических прецедентах? Не износились ли и они? К такой классике можно отнести записку бывшего министра внутренних дел Петра Дурново Николаю II в феврале 1914 г., в которой предсказывалась в случае европейской войны социалистическая революция в проигравшей стране, а затем и в выигравшей, что и произошло в действительности, если считать Германию победительницей по Брестскому миру. Наполеону принадлежит высказывание в том плане, что «горе тому, кто разбудит Китай». «Разбудила» его (и заодно весь Восток) Русская революция, что признал даже Зб. Бжезинский. А уж затем «ведомая США» глобализация обеспечила его экономический и технологический подъем. Отсюда, кстати, следует, что геополитический треугольник в таком составе объединяет больше, чем кажется на первый взгляд, но до понимания этого еще должны дойти наши американские партнеры, которые пока думают, что совершили в отношении Китая талейрановскую «грубую ошибку», которая хуже преступления.

Ирина Звягельская, Николай Сурков:
Российская политика на Ближнем Востоке: дивиденды и издержки большой игры

Получается, что уже многое в истории случилось и запас вариантов развития событий вроде как исчерпан. Уж куда больше, чем две мировые войны и война холодная! Европа явно отвоевалась и живет в мире пост-войны. На это указывает последнее исследование Фонда Ф. Эберта: в отличие от кануна Первой мировой ни у кого нет агрессивного настроя, наоборот, налицо тяга друг к другу, доверие к многосторонним организациям и осознание своей европейской общности [1]. Верные инстинкты у Трампа и его электората — надо заниматься собственными делами. А милитаризм Трампа, хотя США опережают Россию по степени восприятия в качестве угрозы безопасности Европы (50% против 43% согласно упомянутому исследованию Фонда Эберта, которое выявило существенный разрыв между настроениями простых европейцев и политикой европейских элит [2]), скорее напоминает клоунаду: то «всех закопаем» своими военными расходами, то призыв к их сокращению всей «тройкой», как в разговоре с вице-премьером КНР Лю Хэ на фоне юбилейных мероприятий НАТО в Вашингтоне. Даже гонка вооружений уже не та — малозатратная в духе «технологического маньеризма» Ж. Бодрийяра. Да и революциями прежнего образца не пахнет, несмотря на резкое падение доверия к политическим институтам: пропала тяга к массовому насилию и отрицанию одной тотальности другой ее разновидностью, уже не говоря о «мировом масштабе». Никто уже не верит ни в какую конечность и в саму возможность «последнего слова».

Если присмотреться, то можно будет заключить, что и война, и революция уже вовсю идут, но в своих современных модификациях. И тем, и другим в их классических образцах пугают западные элиты, которые просто психологически (почти медицинский случай из мировой практики) не готовы сменить курс в самом широком смысле этого популярного термина. Достаточно взять Евроатлантику, а именно этот регион несет коллективную ответственность за все трагедии XX века (и за многое другое в истории), то мы имеем войну гибридную, по крайней мере, с февраля 2014 г. (госпереворот в Киеве, Крым и распад «восьмерки») плюс Сирия полтора года спустя. Акцент делается на информационном противостоянии, причем с участием военных, в условиях, когда Москва на этом едином, без прежних границ, информационно-медийном ТВД оказалась вовлеченной в «популистскую» революцию, протекающую на Западе после 2008 г. (пока вершины здесь — это Брекзит и Трамп). Было проигнорировано, а зря, высказывание А. Скарамуччи о том, что Трамп действует в истинно американском духе — как «абсолютный разрушитель» (ultimate disruptor).

В итоге не ложная альтернатива, а «два в одном», как в современной рекламе. Не будет большой натяжкой предположить, что очередная мировая в основном уже прошла в гибридно-виртуальном режиме — примерно в те же сроки, что и Первая, если в качестве ориентира взять содержание Послания президента В. Путина от 1 марта 2018 г. и высказывание вице-премьера Юрия Борисова о том, что в 2014 г. разработчики комплекса «Авангард» попросили дополнительное время на его доработку (испытание состоялось четыре года спустя). Остается только всем сделать выводы из свершившихся «упрямых» фактов и думать об условиях мира, раз это не было сделано 30 лет назад.

А что российская дипломатия?

В этом контексте, который не имеет никакого отношения к классике жанра, видимо, и имеет смысл анализировать поднятые темы, прежде всего «Чего же следует ждать и бояться?», и вытекающий из этого вопрос об адекватности текущей российской дипломатии. Убежден, что апеллировать к 1989/91 годам надо, поскольку тогда и произошел отложенный во времени переворот в мировом развитии и глобальной политике. Без совместного осмысления его значения и последствий, равно как и всего накопленного исторического опыта развития во всех составных частях Евроатлантики, не будет никакого движения вперед в отношениях Россия — Запад и в мире в целом. Настаивать на равенстве тоже надо, поскольку не может быть другой основы межгосударственных отношений, а в чисто прикладном плане это значит немало — не участвовать в уже сверстанных без нас и потому обреченных проектах Запада, а принимать участие в их выработке с нуля, то есть от концепции и анализа ситуации до плана совместных или скоординированных действий по их реализации. Без этого не выйти на новую повестку дня и не найти новую точку отсчета, конечно, не с периода до украинского и сирийского кризисов, а пост-них — на стадии их урегулирования, и чем раньше, тем лучше. И речь, разумеется, должна идти о восстановлении чистоты Вестфальских принципов: они были верным ответом на Религиозные войны в Европе, о том же говорит и печальный опыт идеологической конфронтации недавней исторической эпохи. Без этого не восстановить и действенность международных организаций, на которых, там, где мы участвуем, мы не ставим крест. Те же Совет Европы и ОБСЕ без России лишатся большей части смысла своего существования, поскольку создают видимость коллективной безопасности в ее отсутствие в реальной жизни вследствие сохранения НАТО с ее «клубной безопасностью».

Ирина Звягельская, Николай Сурков:
Презентация исследования Фонда Эберта «Security Radar 2019»

Мы не боимся «хаотичности», естественной в переломные моменты истории, и не приравниваем ее к элементарному отсутствию контроля. Не думаю, что в сложившихся условиях можно говорить о каких-то комплексах российской дипломатии. Если и может быть комплекс, то только превосходства, который обычно проявляется в политике с позиции силы, чего не наблюдается, так как это чуждо нашей культуре и означало бы неспособность учесть соответствующий опыт Запада. «Калибры» восстанавливают баланс, утерянный 30 лет назад с появлением «Томагавков», а гиперзвук и смешанная, аэробаллистическая траектория новых ракет отрицает то преимущество, которое Вашингтон рассчитывал получить благодаря ПРО. Мы не провоцируем НАТО, не мы, а они летают и плавают у наших границ. Не мы говорим о войне в Европе, хотя, похоже, к ней готовы, а Запад, который явно не в состоянии её вести. Силовой фактор позволяет Москве спокойно дожидаться, пока придет время для традиционной дипломатии. В марте–апреле возобновились (по некоторым данным, они никогда не прекращались) российско-американских контакты по линии военных и советов безопасности — «тихая дипломатия» продолжается. Так что сомнения и страхи относительно адекватности нынешней администрации США, ее неспособности трезво оценивать ситуацию и склонности путать виртуальное с реальным сильно преувеличены.

Европейская классическая философия всегда имела склонность подменять время пространством. Примерно тот же грех совершают западные элиты последние 30 лет, полагая, что время остановилось и что расширение зон прямого и косвенного контроля решает проблему. Но проблема стоит глубже — на уровне воображения, нехватку которого уже давно определили как фундаментальный порок, указывающий на профнепригодность политиков. Их пресловутые «новые центурионы» придут — надо только уметь ждать, проводя активную дипломатию на других направлениях (нет у нас западоцентризма — просто их «побивают» у нас в публичных дискуссиях, а нас — у них, что не имеет отношения к реальной политике, а точнее, ее отсутствию, поскольку «танцуют» вдвоем) и не теряя времени в своем внутреннем развитии. И тогда «нервная кляча» европейской политики вывезет на магистральную дорогу — иначе, без России, Европе грозит участь мировой периферии. Да, А. Меркель права, Евросоюз может поглотить нашествие с юга, как это выпало на долю России в XIII–XV вв. с востока, но только Россия со своим почти неисчерпаемым потенциалом развития способна поглотить экономическую мощь Германии, которая разрушает объединенную, казалось бы, Европу.

1. Friedrich Ebert Stiftung, Regional Office for Cooperation and Peace in Europe, Security Radar 2019 “Wake-up call for Europe”

2. Так, нет доверия к санкционной политике, а в ФРГ за санкционное давление на Россию высказываются всего 17% опрошенных. Другой момент – в Украине 63% опрошенных считают ситуацию в Донбассе внутренним кризисом, что согласуется с философией Минских соглашений от февраля 2015 года.