Геополитические аспекты российско-иранского сотрудничества в военно-технической сфере

В ретроспективном плане Россия и Иран, пожалуй, никогда не были союзниками, в двусторонних отношениях между ними веками имело место геополитическое соперничество, в новейшей истории XX века характеризовавшееся также периодами идеологического отчуждения и недоверия. Шахский Иран был одним из форпостов американского присутствия на Ближнем Востоке и следовал в русле проводившейся Вашингтоном внешней политики «сдерживания» в отношении СССР. Однако ориентированность на США все же не доводилась Ираном до прерывания сохранявшихся торгово-экономических связей с СССР, в т.ч. и военно-технической сфере (в Иран в 1960-70-х гг. поставлялись довольно крупные партии легкой бронетехники, ЗСУ-57, ЗСУ-23-4 «Шилка», РЗСО «Град», буксируемых артсистем и ПЗРК).

Нормализация двухсторонних отношений в конце 1980-х гг. на фоне размывания идеологических предубеждений позволила активизировать контакты практически во всех сферах — от выстраивания диалога по обеспечению региональной безопасности до реанимирования контактов в торгово-экономической, научно-технической и военно-технической сферах. С конца ХХ в. на фоне все более дестабилизирующей политики США на Ближнем Востоке и Центральной Азии (в т.ч. непосредственно в отношении и России, и Ирана), а также остро ощущаемой необходимости международного противодействия экспансии исламского фундаменталистского религиозного экстремизма (сначала афганского движения «Талибан», а позднее и ИГИЛ) стала обозначаться и объективная общность геостратегических и геополитических интересов Москвы и Тегерана.

В ретроспективном плане Россия и Иран, пожалуй, никогда не были союзниками, в двусторонних отношениях между ними веками имело место геополитическое соперничество, в новейшей истории XX века характеризовавшееся также периодами идеологического отчуждения и недоверия. Шахский Иран был одним из форпостов американского присутствия на Ближнем Востоке и следовал в русле проводившейся Вашингтоном внешней политики «сдерживания» в отношении СССР. Однако ориентированность на США все же не доводилась Ираном до прерывания сохранявшихся торгово-экономических связей с СССР, в т.ч. и военно-технической сфере (в Иран в 1960-70-х гг. поставлялись довольно крупные партии легкой бронетехники, ЗСУ-57, ЗСУ-23-4 «Шилка», РЗСО «Град», буксируемых артсистем и ПЗРК).

В своей новейшей истории (со времен исламской революции 1979 г.) Иран в контексте провозглашенной духовным лидером иранской революции аятоллой Хомейни (ayatollah Ruhollah Khomeini) политики «ни Восток, ни Запад» в отношениях с СССР (который, как известно, в неофициальной системе внешнеполитических координат именовался «малым сатаной»; «большим сатаной», соответственно, были США) периодически доходил до открытой враждебности. Декларируемый Тегераном «экспорт исламской революции» и «содействие исламскому возрождению» в Центральной Азии, поддержка афганского сопротивления в период пребывания в стране советского контингента в 1980-х гг., ответная реакция СССР, в том числе выражавшаяся в виде масштабной военной помощи Ираку во время ирано-иракской войны, усугубляли взаимное отторжение и практически сводили на нет возможность какого-либо конструктивного сотрудничества.

Нормализация двухсторонних отношений в конце 1980-х гг. на фоне размывания идеологических предубеждений позволила активизировать контакты практически во всех сферах — от выстраивания диалога по обеспечению региональной безопасности до реанимирования контактов в торгово-экономической, научно-технической и военно-технической сферах. С конца ХХ в. на фоне все более дестабилизирующей политики США на Ближнем Востоке и Центральной Азии (в т.ч. непосредственно в отношении и России, и Ирана), а также остро ощущаемой необходимости международного противодействия экспансии исламского фундаменталистского религиозного экстремизма (сначала афганского движения «Талибан», а позднее и ИГИЛ) стала обозначаться и объективная общность геостратегических и геополитических интересов Москвы и Тегерана.

Оказанное Тегераном политическое посредничество в урегулировании конфликтов на территории постсоветских государств способствовало стабилизации их внутриполитической ситуации, а также продемонстрировало стремление Ирана к конструктивным подходам в урегулировании региональных конфликтов и уважению интересов соседних государств. Именно это и стало основной для последующего геополитического партнерства с Россией. Так, Россией и Ираном с начала 1990-х гг. поддерживалась политика необходимости межгосударственного противодействия экспансии экстремистских ваххабитских и прочих исламских группировок на Кавказ и Центральную Азию (к примеру, активное участие Москвы и Тегерана во внутриполитическом урегулировании в Таджикистане). Иран также стал одной из немногих стран, хоть косвенно, но поддержавших ликвидацию Россией сепаратистского исламского движения на Северном Кавказе.

На нынешнем этапе кульминационным моментом геополитического партнерства в вопросах обеспечения региональной безопасности стало координирование действий, а затем и прямое сотрудничество Москвы с Тегераном в обеспечении сирийского урегулирования. Такое явление связывают с заинтересованностью России и Ирана в сохранении Сирии как единого государства и правительства Б. Асада в нем как гаранта недопущения дестабилизации обстановки в стране и противодействия экспансии экстремистских группировок в регионе. При этом расширение Россией сотрудничества с Ираном по вопросам сирийского урегулирования и региональной безопасности стало недвусмысленным сигналом для США, Саудовской Аравии и их союзников, проводивших эскалацию обстановки вокруг Сирии и способствовавших укреплению дестабилизирующей регион экспансии ИГИЛ.

Важными промежуточными результатами демонстрируемой Москвой и Тегераном политики двустороннего геополитического партнерства стал визит президента ИРИ Хасана Роухани (Hassan Rouhani, перс. حسن روحانی‎) в Москву в марте 2017 г., в ходе которого лидерами двух стран было отмечено, что отношения Ирана и России находятся на пути всестороннего развития и продвигаются в сторону стратегических; а также визит президента России Владимира Путина в Иран осенью 2017 г., зафиксировавший консенсус по приоритетным вопросам и поступательное развитие стратегического характера двусторонних отношений.

Юлия Свешникова:
Игра в «гляделки»

Предсказуемо, что углубление Москвой сотрудничества с Ираном в вопросах сирийского урегулирования и обеспечения региональной безопасности тенденциозно и искаженно стало интерпретироваться большинством западных политиков и аналитиков; это явление приводят в качестве примера недальновидной политики Москвы, «стремящейся получить краткосрочные дивиденды от оборонных контрактов с Ираном и инструменты противодействия внешнеполитической линии США в регионе» для использования их как «внешнеполитических козырей» и элемента давления в глобальном диалоге с Вашингтоном. Отбросив политическую риторическую составляющую с подобных обвинений, понятен дискомфорт западных и ближневосточных оппонентов от масштабов российско-иранского геополитического сближения как независимых государств, имеющих сильное геополитическое влияние в регионе да к тому же занимающих лидирующие позиции на нефтегазовом рынке.

Несмотря на поступательное развитие действительно обретающих стратегический характер двусторонних отношений, конечно, необходимо помнить и о сохраняющихся определенных проблемных вопросах, периодически возникающих в процессе сирийского урегулирования, по которым у Москвы и Тегерана отсутствует «консенсус».

Продолжающиеся дискуссии наблюдателей и специалистов об истинном характере двусторонних внешнеполитических отношений в рамках внутрисирийского урегулирования и противодействия исламскому экстремизму в регионе также зачастую сводятся к их оценке как ситуационного партнерства в контексте текущих вызовов. Нередко ставится под вопрос официально декларируемое долгосрочное союзничество и стратегическое партнерство ввиду объективной неоднозначности видения и практических подходов Москвы и Тегерана своего участия в урегулировании конфликта в долгосрочной перспективе. Необходимо отметить неоднозначные оценки и подходы Москвы и Тегерана к «пропорциональности» использования политического и военного инструментария в отношении боевиков «умеренной оппозиции» (в отличие от России Иран ориентирован на более радикальные подходы и средства). Важно также обратить внимание на отношение к действиям курдских отрядов народной самообороны (нейтрально-позитивное со стороны России и настороженное у Ирана); «непонимание» Тегераном согласия Москвы с Вашингтоном об установлении зон ответственности в Сирии; весьма настороженное отношение России к вооруженным шиитским религиозным группировкам и группировке «Хезболла», основную ставку на которые в сирийском конфликте делает Иран; а также неизменно раздражающее Иран «попустительство» Москвы к фактам военных ударов Израиля и США по военным объектам и проиранским силам в Сирии. Не менее контрастирующими представляются позиции Москвы и Тегерана по послевоенному урегулированию в Сирии — если российский подход ориентирован на политическое урегулированием на основе широкой коалиции конструктивных сирийских сил, то Иран, ориентирующийся на алавитско-шиитские силы и их «руководящую» роль, вовсе не намерен поддерживать варианты федерализации либо конфедерализации Сирии.

Свидетельством неоднозначности целей России и Ирана и их зависимости от ситуативных изменений, а также того, что Иран объективно в геополитическом плане в целом не заинтересован в излишнем усилении российского влияния в регионе, являются периодически возникавшие в ходе совместных действий в рамках сирийской операции инциденты. В число наиболее резонансных вошел непредсказуемый демарш, объявленный России в августе 2016 г. Тегераном из-за вопроса сохранения базирования российских ВКС на авиабазе Хамадан при проведении операции в Сирии. Такой шаг Иран сделал, использовав официальный предлог чрезмерной российской «заинтересованности в демонстрации того, что она является супердержавой и может оказывать серьезное влияние на ситуацию в области безопасности».

В перспективе также существует вероятность вариативного использования Ираном перспективы развития или сворачивания военно-технического сотрудничества с Россией для оказания влияния на позицию США и западноевропейских стран по вопросу отмены санкций. Показательно, что и внезапный демарш руководства Ирана по вопросу базирования российских ВКС был в большей мере вызван возникшим у иранского руководства опасением появления лишнего раздражителя в налаживавшихся после заключения соглашения по ядерной программе отношениях с западными странами. Так, например, США прямо называли согласие Тегерана на размещение российских ВКС на своей территории нарушением условий международных соглашений.

В связи с этим можно отметить, что в долгосрочной перспективе для российско-иранских отношений сохраняется довольно высокая вероятность зависимости от взаимоотношений с внешними акторами и вероятной смены внешнеполитических акцентов. Для современной российской политики в регионе вероятная радикальная смена Ираном внешнеполитического вектора (равно как и политического режима) крайне осложнила бы геополитическую ситуацию на Северном и Южном Кавказе, в Центральной Азии и на Ближнем Востоке; а для Ирана одной из «геополитических фобий» и наиболее неблагоприятных сценариев является гипотетический консенсус российских интересов с политикой США и Израиля — тема, периодически затрагивания радикальными иранскими политиками.

В свете крайне болезненного отношения Тегерана к вероятному влиянию Вашингтона и Тель-Авива на Москву для ее дистанциирования от Ирана можно также отметить периодически поднимаемую иранскими СМИ тему «сепаратных» российско-израильских контактов. В числе наиболее резонансных стоит упомянуть озвученные Ираном в марте 2017 г. обвинения России в передаче Израилю кодов систем ПВО (в т. ч. поставленных Ирану ЗРС С-300). Исходя из комментариев иранских военных, это позволило израильским ВВС дезориентировать системы опознавания «свой-чужой» сирийских и иранских систем ПВО, вследствие чего израильские самолеты, участвовавшие в рейдах над сирийской территорией не опознавались в качестве самолетов противника, а позже Россия якобы вообще «отказала Тегерану и Дамаску в просьбе проверить коды систем ПВО».

Фактор ядерной программы Ирана

Илья Веденеев:
Россия — Иран: сотрудничество из-за санкций?

Краеугольным фактором, ограничивавшим военно-техническое (до недавнего времени — оборонное) сотрудничество с Ираном являлся неурегулированный вопрос о статусе иранской ядерной программы. Рубежной вехой в ее решении стало принятие 14 июля 2015 г. Ираном, США, Россией, Великобританией Францией, Германией и Китаем Совместного всеобъемлющего плана действий (СВПД), одобренного резолюцией Совета Безопасности ООН №2231 (2015 г.). Этот шаг заложил новый фундамент для снятия режима международных санкций с Ирана и налаживания полномасштабных торгово-экономических связей с ключевыми внешнеторговыми партнерами.

В части военно-технического сотрудничества Резолюция Совета Безопасности ООН №2231, на период до 2020 г. накладывает ограничения на поставки Ирану наступательных видов обычных вооружений: танков, боевых бронированных машин, артиллерийских систем большого калибра (от 100 мм и больше), боевых самолетов и вертолетов, военных кораблей, ракет или ракетных систем. Данные ограничения будут действовать до 2020 г., если Международное агентство по атомной энергии (МАГАТЭ) не поспособствует их отмене досрочно.

Достигнутое урегулирование проблемы иранской ядерной программы позволяет легитимизировать перспективное развитие Ираном внешнеторгового сотрудничества с заинтересованными партнерами. Немаловажно, что с отменой международных санкций Иран получил бы доступ к замороженным активам в зарубежных банках, составляющим, по различным оценкам, до 100 млрд долл., что значительно упрочнит его экономическое положение и платежеспособность.

Конечно, сложно предположить, что иранские элиты питали избыточные надежды относительно положительных перспектив с таким трудом достигнутого компромиссного соглашения с США и их западноевропейскими союзниками по своей ядерной программе, но на определенные гарантии деэскалации в двусторонних отношениях с их стороны, безусловно, рассчитывали.

Очередной ревизионистский демарш США — заявление президента Дональда Трампа в октябре 2017 г. Этот шаг поставил под сомнение целесообразность соблюдения договоренностей по СВПД, а впоследствии (8 мая 2018 г.) официально декларировал односторонний выход из соглашения по иранской ядерной программе и перспективу восстановления ранее отмененных санкций. Такой поворот, похоже, разрушил последние иллюзии Тегерана относительно жизнеспособности каких-либо договоренностей с Вашингтоном и надолго подорвал доверие иранских элит к принципиальной возможности выстраивания позитивного диалога с США, несмотря на даже оговорки американской администрации о готовности вернуться к переговорному процессу. Крайне негативным фоном стала и поддержка официальным Вашингтоном и прослеживаемое участие американских спецслужб в инициировании внутриполитических протестных выступлений в Иране в январе 2018 г., целью которых является дестабилизация внутриполитической ситуации.

Несмотря на диссонанс, внесенный неконструктивной политикой администрации Дональда Трампа в процесс урегулирования по иранской ядерной программе, в крайне правовом отношении процесс полномасштабного возврата Ирана в орбиту легитимных игроков на мировой арене, вероятно, уже необратим. Свидетельство тому — позиция МАГАТЭ, западноевропейских государств и, конечно же, России, относительно полной поддержки выполнения Ираном своих обязательств по СВПД и необходимости сохранения достигнутого диалога с Ираном и перспективном развитии с ним торгово-экономических отношений.

Ведущие западноевропейские государства – участники соглашения, разделяя опасения США (в части возможного непредсказуемого развития иранской ракетной и ядерной программы), тем не менее объективно подходят к необходимости ее оценки вне рамок СВПД. Даже после заявления Трампа о выходе из США СВДП Великобритания, Германия и Франция призвали всех участников сделки продолжать ее всецело выполнять, позднее также обозначив свое стремление к дальнейшему развитию торговых и экономических отношений с Ираном. В том числе речь шла о закупках нефтепродуктов и предоставлении финансовых услуг, а также о перспективе перехода на расчеты в евро при закупках иранской нефти вместо американского доллара. Хотя в дальнейшем не исключено, что под давлением США западноевропейским странам все же придется в определенной степени минимизировать свои связи с Ираном.

Консенсус же позиций России и Ирана по вопросу выполнения международных соглашений по иранской ядерной программе вне зависимости от инициируемых третьими странами деструктивных процессов является неизменным, как и общность интересов во внешнеполитических вопросах и вопросах обеспечения региональной безопасности. Все эти аспекты взаимодействия подтверждаются заявлениями официальных лиц обеих стран.

При этом в вопросе проецирования оказываемого США давления на позицию Ирана относительно развития его военных программ (в частности ракетной) и закупок вооружений показательным является заявление президента Ирана Хасана Роухани, сделанное в мае 2018 г., о неизменности позиции Тегерана по отношению к производству и приобретению любых вооружений для обеспечения своей обороноспособности.

Фактор отношений с «третьими странами»

Иван Тимофеев:
Выход из иранской сделки: поражение Америки, победа Трампа

Очевидно, что в части геополитических факторов в контексте позиционирования своего партнерства с Ираном в рамках выстраивания системы региональной безопасности и необходимости поддержания баланса интересов с прочими региональными игроками России придется дифференцированно учитывать их неоднозначные двусторонние отношения с Ираном.

Не вызывает вопросов и то, что проведение Ираном масштабных закупок вооружений (какими бы легитимными они ни были), способных усилить его обороноспособность, пожалуй, не входит в интересы не только открыто враждебно относящихся к иранскому режиму США, Израиля, Саудовской Аравии и союзных ей нефтяных монархий Персидского залива, но и почти всех государств региона. То есть, ожидаемо, что активизация Россией военно-технического сотрудничества с Ираном предсказуемо столкнется с их консолидированным противодействием. Показательна уже обозначенная резко отрицательная реакция США, Великобритании и Франции на российскую инициативу о согласовании формы заявок в Совет Безопасности ООН для потенциальных поставок военной продукции Ирану, в соответствии с предусматриваемым резолюцией СБ ООН №2231 разрешительным порядком таких поставок. Очевидно, что «при необходимости» фронт противников согласования поставок вооружений Ирану может пополниться не одним десятком государств.

В этой связи необходимо также отметить, что при будущих согласованиях поставок вооружений Ирану России, помимо предсказуемо негативного отношения стран-антагонистов Ирана, также придется учитывать довольно неоднозначную позицию и своих партнеров по СНГ и ШОС, среди которых явно отсутствует консенсус не только в отношении военно-технического сотрудничества, но и общего развития полномасштабного сотрудничества с Ираном.

В этой части показательна, к примеру, сохраняющаяся до сих пор неопределенность принятия Ирана в Шанхайскую организацию сотрудничества, в которой Тегеран имеет статус наблюдателя с июня 2005 г., а заявка на вступление была подана им еще в марте 2008 г.. При этом стоит отметить, что в отличие от ШОС, членство в котором ценно в части геополитического статуса, Иран довольно избирателен к своей интеграции в прочие межгосударственные механизмы стран СНГ. Речь идет о том, что Тегеран довольно пассивно относится к углублению своей интегрированности в имеющий преимущественно торгово-экономическую ориентированность Евразийский экономический совет (ЕАЭС).

Говоря о стремлении Тегерана к членству в ШОС, очевидно, что это связано с противоречащей геополитическим интересам многих государств-членов вероятности усиления его статуса как региональной державы, несмотря на объективную «встраиваемость» Ирана в «систему координат» ШОС. С устранением формальной причины, откладывавшей рассмотрение вступления Ирана в ШОС из-за неурегулированности его ядерной программы, на поверхность вышли противоречия Тегерана с некоторыми странами-членами, а также крайне негативное отношение к этому процессу большинства сопредельных государств — Израиля, Турции, Саудовской Аравии и ее союзников, — имеющих значительное влияние на отдельных членов ШОС.

Достаточно напомнить, что изначально российские инициативы относительно вступления Ирана в ШОС до недавнего времени не поддерживались Китаем и рядом государств СНГ. В частности, ранее немалую роль сыграли сохранявшиеся противоречия Ирана и прикаспийских государств — Азербайджана, Казахстана и Туркменистана — относительно определения правого статуса и разграничения акватории Каспийского моря и порядка эксплуатации его ресурсов; а на саммитах ШОС в 2016 и 2017 гг. — и негативная позиция Таджикистана из-за осложнения двусторонних отношений из-за поддержки Тегераном внутритакджикской оппозиции.

До недавнего времени одним из проблемных участков отношений также являлись ирано-азербайджанские отношения, негативная составляющая которых усугублялась вопросом влияния Баку на сепаратистские настроения этнических азербайджанцев, проживающих в Иране (ориентировочно до 30 млн человек, составляющих до 40% населения страны); усугубляли эти отношения и развивавшиеся Ираном партнерские отношения с Арменией — в них все больше просматривалась перспектива сотрудничества в военной сфере. В результате немалая часть программ военного строительства и закупок вооружений Азербайджана была связана с укреплением его положения на каспийском направлении и поддержания там паритетых позиций с Ираном. В частности, рассматривавшаяся несколько лет назад Баку возможность закупки российских береговых противокорабельных ракетных комплексов (сначала БПКРК «Бастион», затем «Бал-Э») диктовалась необходимостью прикрытия прибрежной Каспийского моря на иранском направлении; да и закупаемые средства ПВО в определенной степени предназначались для прикрытия важных центров не столько со стороны Армении, сколько со стороны Ирана.

В последние годы наметились весьма позитивные тенденции «встраивания» Ирана в важные для России (и происходящие при ее поддержке) политические и торгово-экономические процессы со странами СНГ, которые позволяют снять ранее имевшиеся барьеры и противоречия. Так, наметилась возможность трансформации Тегераном своих партнерских отношений с Арменией (ранее не без опасений воспринимавшихся Азербайджаном в качестве геополитического противовеса) и стремительно развивающихся отношений с Азербайджаном (масштабные проекты в нефтегазовой сфере и развитии региональных транспортных коридоров); эта возможность может быть полезна для выстраивания политического диалога и экономической интеграции между Арменией и Азербайджаном, что также поспособствует удовлетворяющему Россию комплексному урегулированию армяно-азербайджанских противоречий по нагорно-карабахскому конфликту.

Необходимо выделить, в силу масштабности, фактор китайского присутствия и его влияния на Иран, как альтернативного глобального геополитического партнера и наиболее вероятного конкурента России на рынке вооружений. Китай в контексте проводимой политики наращивания своего геополитического присутствия на Ближнем Востоке объективно рассматривал и рассматривает Иран в качестве стратегического партнера в регионе, как крупнейшего поставщика энергоресурсов, значимого внешнеторгового партнера и перспективного клиента в сфере военно-технического сотрудничества. В геополитическом и геостратегическом отношении немаловажно, что, в отличие от неоднозначно воспринимаемого в иранском истеблишменте наследия и современного состояния отношений с Россией, в отношениях с Китаем у Ирана отсутствуют спорные политико-исторические и территориальные вопросы. Также и в отличие от объективно конкурентности позиций российско-иранского сотрудничества на нефтегазовом рынке, Китай выступает для Ирана ведущим потребителем углеводородов.

С начала 2000-х гг. иранско-китайские внешнеэкономические связи вообще демонстрируют неизменно положительную динамику — Пекин является для Тегерана ведущим внешнеторговым партнером (на Китай пришлось 14,89% иранского экспорта в 2016 г.). Масштабные многомиллиардные сделки в нефтегазовой сфере, в т.ч. крупнейшее соглашение 2004 г. с китайской компанией Sinopec на сумму 70 млрд долл. (по совместной разработке месторождений в Иране и поставках Китаю 250 млн т сжиженного газа и около 150 тыс. барр нефти в день в течение 25 лет), уже в 2009 г. вывели Иран на ведущие позиции поставщика нефтепродуктов для Китая, в чем он обошел даже Саудовскую Аравию.

Китай также является крупнейшим инвестором в иранскую экономику. Например, в сентябре 2017 г. подписано очередное соглашение о предоставлении Ирану кредитной линии в 10 млрд долл. на реализацию энергетических, экологических и транспортных проектов. Показателем уровня и глубины китайско-иранских внешнеэкономических связей является использование сторонами в качестве расчётной единицы китайского юаня.

Вследствие масштабного экономического присутствия в иранской экономике и значительных финансовых ресурсов Китай имеет значительное конкурентное преимущество перед Россией. Речь идет об экспортном кредитовании потенциальных иранских закупок по линии военно-технического сотрудничества.

В сегменте собственно военно-технического сотрудничества Китай имеет довольно масштабный «послужной список» присутствия на иранском рынке. С 1980-х гг. Китай был одним из крупнейших поставщиков вооружений в Иран, а в период ирано-иракской войны занимал лидирующие позиции, поставив десятки истребителей, несколько тысяч единиц бронетехники, крупные партии противокорабельных ракет, ракеты класса «земля – воздух», артсистем, систем ПВО, ПЗРК и т.д. Суммарно за период с 1980 по 1987 гг. Китай заключил с Ираном ряд контрактов на поставку вооружений на сумму более 3 млрд долл., с 1993 по 1996 гг. — на 400 млн долл., с 1997 по 2000 гг. — на 600 млн долл., с 2002 по 2005 гг. — на 100 млн долл. Также западные странами периодически обвиняли Китай в теневом содействии развитию ракетной и ядерной программ Ирана.

Спад объемов китайских поставок в начале 2000-х гг. в определенной степени был связан с поддержкой Китаем ограничений в отношении поставок вооружений Ирану в рамках международных санкций; однако большее влияние на сворачивание контактов в военной сфере оказала ставка Пекина на выстраивание глобального диалога с Вашингтоном, а также интенсификация связей с Израилем, в том числе и в военно-технической сфере.

Несмотря на перспективы поступательного развития ирано-китайских торгово-экономических отношений, исходя из геополитических ориентиров Китая как глобального игрока, для Ирана является очевидным то, что Пекин однозначно не готов слишком далеко заходить в углублении всего спектра отношений с Ираном, если это чрезмерно осложнит его отношения с США, западноевропейскими странами и Израилем. Косвенным индикатором этого процесса является умеренная поддержка Пекином позиции и усилий Ирана (как, впрочем, и России) в вопросах ближневосточного и сирийского урегулирования и весьма осторожное зондирование вопроса развития военно-технического сотрудничества.