Идеи и жизнь: дайджест статей журнала «Россия в глобальной политике»

Обзор публикаций, вышедших в свет в сентябре – октябре 2017 года.

Эндрю Басевич (профессор истории и международных отношений Бостонского университета, США) в своей статье «Спасти “Америку прежде всего”. Каким должен быть ответственный национализм» (первоначально опубликована в журнале «Foreign Affairs» № 5, 2017) проводит параллель между программой президента Д. Трампа и движением «Америка превыше всего» в межвоенный период. Последнее во многом было реакцией на ужасы Первой мировой войны и выступало против участия Америки в очередной европейской войне. Тогда эта кампания «была похоронена действиями императорских ВМС Японии и Адольфом Гитлером». После победы во Второй мировой войне возобладал вильсоновский идеализм и тезис о США как «незаменимой стране». После окончания холодной войны «лидерство Америки представлялось более важным, чем когда-либо: подобный ход мыслей породил теорию, которую писатель Р.Р. Рено метко охарактеризовал как утопический глобализм». «Результаты президентства Д. Буша-мл. и двух войн в Афганистане и Ираке побудили Д. Трампа осудить весь проект эпохи, наступившей после окончания холодной войны, как мошенничество». Это «было вызовом политкорректности» и означало, как писал Чарльз Краутхаммер, «радикальный пересмотр национальных интересов Америки, как они понимались со времён Второй мировой войны». Но «критики Трампа неверно его просчитали», они также «в отличие от самого Трампа неверно просчитали исторический момент». Д. Трамп «интуитивно почувствовал, что взгляды истеблишмента на роль, которую США должны играть в мире, устарели».

«Тот факт, что лозунг “Америка прежде всего” вызывает приступы гнева и раздражения у элиты обеих политических партий, лишь добавляет ей привлекательности в глазах сторонников Д.Трампа». «К каким бы последствиям ни привели неуклюжие слова и действия Трампа, эта привлекательность, вероятно, сохранится, равно как и возможности любого политического лидера, достаточно смышленого для того, чтобы сформулировать внешнеполитическую линию с перспективой достижения цели изначального движения “Америка превыше всего” — обеспечение безопасности и благоденствия без вовлечения в ненужные войны».

«Согласно Рено, проблема утопического глобализма в том, что он лишает прав подавляющее большинство и наделяет ими технократическую элиту». «Рено предлагает устранить раскол в обществе, пропагандируя патриотическую солидарность или обновлённое национальное соглашение». Основой для такого соглашения может стать преамбула из 52 слов Конституции США, которая завершается обещанием «обеспечения нам и нашему потомству благ свободы». Именно забота о благосостоянии будущих поколений, по мнению Э. Басевича, может дать основу для «ёмкой и прозорливой альтернативы утопическому глобализму». Такой подход выводит на такие фундаментальные вопросы, как состояние «планеты, пригодной для жизни», «разумные гарантии безопасности и национальное устройство в достойном рабочем состоянии». Это, в свою очередь, означает необходимость ответа на такие вызовы, как возможность крупномасштабной экологической катастрофы, опасность мировой войны, а также перспектива «глубокого раскола и деморализации общества, неспособного распознать общие блага и эффективно их добиваться». Такое «широкое толкование принципа “Америка прежде всего” — альтернатива, которая с большой вероятностью приведёт к положительным итогам и получит всенародную поддержку».

Для этого «надо признать, что эра однополярности завершилась и мы вступили в эпоху многополярного мира». Что касается США, «то они, вероятно, сохранят превосходство в обозримом будущем, но превосходство не предполагает гегемонию. Вместо навязывания гегемонии Вашингтону следует пропагандировать взаимное сосуществование».

«Что касается раскола в обществе, американцы, вероятно, обнаружат, что для восстановления общего понимания общественного блага потребуется длительное время». Применительно к военной политике отмечается, что «вооружённая интервенция в Сомали, Ираке и Ливии лишь ухудшила (там) жизнь простых людей».

Э. Басевич сомневается, что его предложения, продиктованные здравым смыслом, будут приняты, поэтому предлагает ограничение президентской власти, тем более что «Трамп, мягко говоря, не Рузвельт». В числе опасностей при Д. Трампе указывается на «опрометчивые действия, завышенную самооценку и самообман». Это как раз то, от чего предостерегало движение «Америка превыше всего» в 1940 году. «Сегодня американцам нужно гораздо лучше учить уроки истории... Принимая во внимание ущерб, нанесённый и утопическим глобализмом, и глупостями Трампа, главное требование — творчески размышлять о трудном положении, в котором оказались США».

А.Г. Баунов, главный редактор Carnegie.ru, в статье «Из последних в первые? Россия как бунтарь поневоле» довольно зло реагирует на интервью В.В. Путина О. Стоуну, полагая, что Россия своим «международным диссидентством» пытается войти в число ведущих держав мира. При этом используется то, что «для многих американцев отрыв верхушки от народа — это увлечённость собственного истеблишмента малопонятной глобальной миссией». «Мы переживаем время, когда авангард человечества ушёл слишком далеко и заподозрен в предательстве. Возникло напряжение между лидерами развития и остальными, и появились политики, предлагающие способы это напряжение разрешить в пользу большинства».

По мнению автора, «содержание российского бунта не уникально: в похожих настроениях давно пребывают Иран и арабский мир, теперь к ним присоединяются на свой лад Турция и Индия, Польша с Венгрией, Америка с Британией». Англичане хотят вернуться в «Европу XIX века, где суверенные великие державы договариваются друг с другом». Опасность «локальных проектов по возвращению прошлого» состоит в том, что они «довольно быстро перерастают в глобальные проекты». «Даже сравнительно мирный нынешний российский бунт привёл к попытке создать консервативный интернационал». «Роль России как диссидента-экспансиониста сейчас перехватил президент Трамп. Система не была готова к такому сбою в программе, когда страну, возглавляющую мировой порядок, в свою очередь, возглавляет противник этого порядка. Отсюда желание (элит) подменить Трампа Путиным».

По мнению А.Г. Баунова, «равенство суверенитетов», на которое якобы претендует Россия, предполагает их «прозрачность перед аудитом США». «Если Россию не принимают на равных за её устаревшее понимание суверенитета, надо сделать устаревшими всех — распространить отечественную концепцию (суверенитета) на остальных — и проблема исчезнет». Этому способствует то, что «процесс полного обобществления национальных суверенитетов остановился и начал поворачиваться вспять (Брекзит, Трамп, разнообразные новые правые в Западной Европе и национал-консервативные правительства в Восточной)». «Путин добивается непроницаемости суверенитета и не допускает самой возможности внешнего аудита». «Единственная надежда России в том, что Запад, становясь слабее, сам начнёт закрываться от крепнущих внешних ветров, и, как в виде Трампа и Брекзита, уже начал отступать от либерального экономического порядка, сам будет настаивать на непроницаемости и безграничности национальных суверенитетов, и тогда бывшие последними станут первыми».

В целом автор дает постмодернистскую трактовку суверенитета и Вестфальских принципов вообще. В Стратегии национальной безопасности Администрации Д. Трампа, утвержденной в декабре 2017 года (см. на сайте РСМД мою статью по этой Стратегии, выставленную в январе), говорится о «мире сильных суверенных и независимых государств», что кардинально расходится с концепцией Америки как «последнего суверена» (З. Бжезинский).

Рассел Берман, профессор Стэнфордского университета, в статье «Трамп или Меркель: кто возглавляет Запад и почему? Конституционная культура в США и Германии» поднимает проблему альтернативного устройства демократии на примере США и Германии. Если для США свойствен примат индивидуальной свободы, которая предшествует формированию государства (отсюда упор на религию и мораль: чтобы управлять собой, требуется мораль, а источником морали является религия), то для Германии — это «рациональное государство как механизм реализации категорических императивов» («государство как разум» у Канта). По сути речь идёт о «контрасте между эмпиризмом (англо-американская традиция) и немецким идеализмом, который находит отражение в нынешних политических дебатах, включая вопрос о лидере Запада». Такие различия проявились в тексте послания А. Меркель Д. Трампу в связи с его победой на выборах. В частности, в перечисляемых ею общих ценностях она поставила сексуальную ориентацию до политических взглядов. Другой момент — «она ставит свободу на второе место после демократии, которая определяет структуру государства», тем самым «она выражает именно германскую политическую культуру». В свою очередь, Д. Трамп в выступлении в Варшаве 6 июля 2017 г. «подчеркнул значение национальной истории в контексте развития западной цивилизации», то есть «он отвечает на идеалистические принципы Меркель историческими фактами, апеллирует к традиции вместо теории, что вполне в духе консерватизма Э. Бёрка».

«Меркель отстаивает принцип универсального достоинства, что согласуется с её политикой открытых границ». «Трамп, напротив, утверждает, что индивидуальная свобода граждан и суверенитет государства зависят друг от друга». Он говорит о необходимости «противостоять силам, которые возникают изнутри или извне, на Юге или на Востоке, и угрожают со временем подорвать эти ценности и уничтожить связи культуры, веры и свободы, которые делают нас теми, кто мы есть». Причём «его доводы вполне в духе Джорджа Вашингтона, который был обеспокоен жизнеспособностью нации». «Трамп говорит: «Фундаментальный вопрос нашего времени — обладает ли Запад волей к жизни. Есть ли у нас уверенность в наших ценностях, чтобы защищать их любой ценой? Достаточно ли мы уважаем наших граждан, чтобы защищать наши границы?» Если Вашингтон связывал мораль и религию, то Трамп добавляет к этому историю и волю (то есть это уже Шопенгауэр против Гегеля как апологета государства — «философии, которой позорно злоупотребляют, делая из нее орудие государства»: см. предисловие ко второму изданию «Мира как воли и представления»).

В заключение автор предполагает: «вряд ли Германия или любая европейская демократия пойдут по пути первичности свободы по сравнению с политическим сообществом, а вот на следующих американских выборах вполне может произойти сдвиг в сторону европейской государственнической модели».

Следует заметить, что указанные различия во многом определяли историю Америки и Германии. Применительно к Германии проблема состояла в том, что тот, кто «овладевал» государством, «заказывал музыку». Яркий пример — приход к власти нацистов, когда прежний госаппарат обслуживал новый режим. Как отмечает в своей книге «Политический порядок и политическое загнивание» Ф. Фукуяма, 81% «прусских» госслужащих были членами нацистской партии, причем половина из них вступили в нее до 1933 года. По закону 1951 года все бывшие госслужащие получили право вернуться на службу, и из 53 тысяч бывших чиновников, подвергшихся чистке в рамках денацификации, «только примерно одна тысяча была исключена из госслужбы на постоянной основе». Такое трудно предположить в Америке.

Д.В. Шляпентох, профессор истории в Индианском университете Саут-Бенд, в статье «Гибель постмодернизма: фальшивые новости и будущее Запада» ссылается на слова Жака Деррида о том, что «правда» — это «текст», который любой может «деконструировать» по собственному усмотрению. «Мишель Фуко заметил бы, что «правда» тесно связана с властью: те, кто контролирует «правду», контролируют власть. Как и во Франции, защита Просвещения и «правды» как абстрактной/абсолютной категории, а не релятивистского конструкта стала модной в США. Там даже зазвучала критика постмодернизма». «Охранительный нарратив формируется в контексте борьбы с фальшивыми новостями, распространение которых грозит погубить западную демократию». В защиту Просвещения высказались Хиллари Клинтон и нобелевский лауреат Джозеф Стиглиц. «Однако теперь «родители» — приверженцы Просвещения — ведут борьбу не со Средневековьем, а со своим «ребёнком» — постмодернизмом. С производителями фальшивых новостей, духами релятивизма, обессмыслившими понятие «правды» как объективной категории».

«Утверждается, что циничный релятивизм постмодернизма, вирус «постправды» возник в Евразии/России и затем был занесён на безгрешный Запад усилиями современных кремлевских макиавелли». По мнению автора, «постправда» появилась на родине Э. Макрона, а уже оттуда распространилась на США, где стала играть более заметную роль. Почему? «На заре своего существования — примерно в конце 1950-х — начале 1960-х гг. — зародившийся во Франции постмодернизм был идеологией восстания интеллектуалов против доминировавших норм демократического капитализма западного образца. Характерные для него фривольность, релятивизм и в каком-то смысле цинизм можно возводить к Вольтеру. «Перебравшись» в США, однако, постмодернизм вскоре превратился в идеологию, обращённую к нуждам национальных и расовых меньшинств, женщин; стал идеологическим оправданием так называемой «позитивной дискриминации».

«Постмодернистский цинизм и релятивистская фривольность — продукты для внутреннего потребления: «правда» для масс была не относительной, а абсолютной, существовала только одна «правда». В глазах общественности элита, следуя принципам Просвещения, формировала и артикулировала «правду» в контексте представлений об общественных интересах. И сам факт того, что «простолюдины», почитавшиеся безобидными простаками, начали всерьёз оспаривать истинность этого допущения и подозревать, что их водят за нос при помощи постмодернистских трюков, серьёзно встревожил элиту».

 Д. Шляпентох в качестве примера приводит фильм «Решающий голос» (Swing Vote — в российском прокате «На трезвую голову»), который вышел на экраны накануне избрания Б. Обамы. Главный герой фильма похож на своего предшественника Форреста Гампа, а заодно и на Платона Каратаева из «Войны и мира». Он никогда не интересовался политикой, его вполне можно сравнить с персонажами «Скотного двора» Дж. Оруэлла. «Такая система прекрасно работала до недавнего времени, пока стадо хорошо кормили, особенно после Второй мировой войны. Герберт Маркузе, эмигрировавший из Германии и знавший, как немцам промывали мозги при нацистах, в работе “Одномерный человек” анализирует такого среднего американца. “Одномерный человек” легко поддавался манипулированию потому, что элита, конструирующая реальность, хорошо его кормила... Однако экономические проблемы показались слишком серьёзными, чтобы их “деконструировать”, и тогда появился Трамп».

«Причина яростной критики Д.Трампа кроется в том, что американский “совок”, или стадо со “Скотного двора”, отвергло “сконструированную реальность”, предложенную левыми и правыми “фермерами”, а некоторые “животные” с острыми рогами стали предпринимать опасные шаги и призывать к насилию». «Белые американцы, даже живущие в крайней нужде, как правило, избегают насилия... Большинство из них верят системе, прессе и телевидению... Но сейчас простые граждане начали сомневаться, и некоторые уже подумывают о насилии... И это представляет реальную угрозу. Можно сказать, что власть в Вашингтоне находится в большей опасности, чем в Москве или Пекине, просто потому что у неё нет отлаженной репрессивной машины».

«Д.Трамп был избран вопреки воле элиты; “недостойные люди” не приняли “сконструированную реальность”, предложенную ею. Они фактически начали поиск своей “правды”... Простые граждане начали ставить под сомнение само понятие западной демократии, корни которой уходят в XVIII в. С точки зрения народа, то, что они видят, это коррумпированная олигархия, члены которой изображают борьбу друг с другом, хотя на самом деле прекрасно живут в «симбиозе» за счёт простых граждан... Западная элита, поколениями правившая при помощи постмодернистских методов, не хочет признавать необходимость перемен с точки зрения народа и не желает признать очевидное: резкое падение уровня жизни, которое уже невозможно скрыть методами “конструирования” реальности».

«Поэтому элита провозгласила, что на смену западному постмодернизму приходит российский вариант с ещё более коварными и изощрёнными методами,… заявляют, что постмодернистский релятивизм и абсолютный цинизм не имеют никакого отношения к Западу... — они зародились в России». Вопрос в том, смогут ли элиты «вернуть невинность и простодушие масс».

Автор также ссылается на образ Ивана — «релятивиста-ницшеанца» — в «Братьях Карамазовых». Смердяков принимает его релятивистский постмодернизм и убивает своего отца. Иван сожалеет о своих наставлениях и был готов доказывать, что проповедовал наличие добра и зла как объективных категорий. Смердяков просто-де его не понял. Но вернуть всё назад невозможно: постмодернизм Смердякова и недоверие к тому, что он видел вокруг, уже нельзя изменить.

«То же можно сказать и о западных “иванах”. Они могут утверждать, что пропагандируют “правду” и обвинять Путина или кого-то ещё в распространении фальшивых новостей. Однако эра невинности, простодушия и веры в существующие институты если и не закончилась, то переживает глубокий кризис... Если экономика не выдержит, конец постмодернизма будет быстрым и, возможно, насильственным».

Кацусигэ Кобаяси, внештатный научный сотрудник РСМД, в статье «Либеральный порядок: что дальше? Рост Евразии и появление альтернатив» (статья — сокращенный вариант материала, подготовленного для Валдайского клуба) утверждает, что «мир никогда не был либеральным», то есть нельзя потерять то, чего у тебя никогда не было. «Стандартный нарратив либерального международного порядка подразумевает, что после 1991 г. весь мир воспринял либерализм в качестве главной идеологии, а наша задача — защищать его от ревизионистских сил. В основе этой сказки две иллюзии: вера в то, что все граждане Запада приняли либерализм как единственный организующий принцип современной политической жизни, и в то, что Россия с другими “нелиберальными” поднимающимися державами стремится низвергнуть либеральный мировой порядок».

«Сама Америка так и не стала однородно либеральной. Политолог Оле Холсти ещё в 1992 г. отмечал серьёзный разрыв между политическими лидерами и обычными гражданами в США. Согласно опросам, проведённым в 1990 г. Чикагским советом по внешней политике, почти все представители американских элит (97%) верили в то, что США должны играть ведущую роль в мировой политике, в то время как значительное число простых американцев (41%) не поддерживали эту точку зрения. Ещё более радикальная картина выявлена в результате опроса, проведённого Центром исследования общественного мнения в 2013 г.: лишь 33% ответили, что главная задача внешней политики - защита прав человека за рубежом, ещё меньше опрошенных (18%) поддержали продвижение демократии повсюду в мире. Ирония в том, что отстаивание Америкой демократических ценностей во всём мире не получило «демократической» поддержки на родине».

Автор ссылается на то, что наиболее жёсткая позиция по расширению НАТО и ЕС обнаружилась именно внутри Евроатлантического сообщества. Так, по итогам специального опроса «Евробарометр», проведённого Европейской комиссией в 2006 г., меньше половины опрошенных (45%) одобрили расширение Евросоюза, в то время как почти столько же граждан ЕС высказались против (42%). Опрос показал, что подавляющее большинство жителей Германии (66%), Франции (62%) и Австрии (61%) выступают против дальнейшего расширения. В марте 2014 г. журнал «Шпигель» провёл опрос в Германии, согласно которому большинство респондентов (54%) поддержало позицию Москвы по Крыму.

«Сто лет тому назад русские революционеры горячо верили, что социалистическому образу жизни нет альтернативы. Попросту говоря, гражданам предлагалось выбрать одно из двух: быть “добрыми, порядочными, прогрессивными и ответственными” сторонниками социализма либо “необразованными, корыстными и жалкими ретроградами”. Сегодня приверженцы глобального либерализма аналогичным образом заявляют, что либеральному образу жизни и ценностям нет альтернативы. В результате, либеральный мировой порядок всё больше приобретает тоталитарную ментальность, при которой усреднение и выравнивание политических ценностей превозносится и не вызывает ни малейших опасений... Политическое землетрясение 2016 года - не столько внезапный сдвиг в предпочтениях гражданского общества, сколько разоблачение либерального консенсуса как грандиозной иллюзии».

«Вместо олицетворения многообразия мира, основанного на принципах толерантности, сострадания и взаимного уважения, либеральный миропорядок стал способом мирового управления либералами и для либералов, хотя элиты Запада привычно обвиняют Россию в провале проекта».

«Ни Россия, ни кто-либо другой не может “подорвать” либерализм в постсоветской Евразии, где тот не пустил глубоких корней... Вот почему профессор Оксфорда Эндрю Харрел убедительно доказывает, что Россия — держава статус-кво, заинтересованная в поддержании державнического регионального порядка, который десятилетиями, если не столетиями, господствует в регионе».

«В конечном итоге многополярный мир — не только более равномерное распределение материальных возможностей, но и восстановление нравственного баланса, баланса порядка, поддерживающего мир, в котором прогресс подпитывается живой конкуренцией идей об обустройстве международного сообщества, а не соответствием одной-единственной идеологии... Известный юрист-международник Ласса Оппенгейм однажды заметил, что здоровое развитие международного права требует баланса сил. Отсутствие значимой оппозиции разлагает даже самых добродетельных правителей. Либерализм — не исключение... Следовательно, внутренний мятеж, который мы наблюдаем, — неизбежное движение маятника в обратную сторону... Вопреки распространённой точке зрения, оппозиция либеральному мировому порядку не снижает, а укрепляет его жизнеспособность. Баланс мировых порядков, формирующийся под влиянием внутренней перегруппировки сил Евроатлантического сообщества и роста новых центров многостороннего сотрудничества на земном шаре, дисциплинирует сторонников либерального порядка. Время мира без оппозиции истекает... Наверное, впервые после холодной войны либеральный миропорядок сталкивается с реальной оппозицией, это хорошо для либералов, которые отчаянно нуждаются в структурной сдержанности и самоанализе».

Можно добавить, что сам термин «либеральный миропорядок» возник сравнительно недавно в условиях системного кризиса Запада. Отсюда тезис о том, что кризис либерализма на Западе не должен подрывать доверие к «либеральному миропорядку». Вопрос, однако, в том, что до этого существовал просто послевоенный миропорядок, сложившийся после Второй мировой войны и закреплённый в Уставе ООН и всей последующей системе универсальных международных инструментов. Разумеется, он искажался геополитическим порядком в форме биполярной конфронтации, в том числе идеологической. В не меньшей мере он искажался «однополярным моментом».

Можно предположить, что именно неготовность к формализации «нового миропорядка», как это бывало всегда после окончания «большой войны» (холодная не была исключением), служит верным свидетельством изначальной провальности проекта. Как отмечал Г. Киссинджер еще в 1994 году (в своей «Дипломатии», где он попросту исходил из того, что мир после окончания холодной войны становится многополярным и США к этому надо приспосабливаться, претендуя не более чем на место «первого среди равных»), любая империя, а речь в данном случае, надо полагать, идет о глобальной империи Америки/Запада, стремится конституироваться в миропорядок. Это не удалось в силу чисто объективных причин — не хватило ресурсов. В книге «Мировой порядок» (2014 год) Г. Киссинджер также не оперирует категорией «либеральный миропорядок».

Суммируя внешнюю политику США после окончания холодной войны, А.Г. Арбатов на страницах журнала «Россия в глобальной политике» («Крушение миропорядка») также избегает употреблять термин «либеральный миропорядок». Он пишет: «С начала 1990-х гг. у США был уникальный исторический шанс возглавить процесс созидания нового, многостороннего, согласованного с другими центрами силы миропорядка. Но они этот шанс бездарно упустили. Неожиданно ощутив себя «единственной мировой сверхдержавой» и пребывая во власти эйфории, Соединённые Штаты стали подменять международное право правом своей силы».

Интерес также представляет ретроспективный взгляд ряда американских исследователей на вопрос о расширении НАТО после окончания холодной войны. Майкл Мандельбаум в книге «Провал миссии» (2016 г.) приводит мнение Джорджа Кеннана, «длинная телеграмма» которого легла в основу американской доктрины сдерживания и который стал первым главой Штаба внешнеполитического планирования Госдепартамента: «расширение НАТО было бы наиболее роковой ошибкой американской внешней политики за всю эпоху после холодной войны». По мнению самого М. Мандельбаума, «расширение НАТО было сопряжено с ничтожными затратами для США, когда оно началось: именно по этой причине Администрация Клинтона сочла для себя возможным встать на этот путь». На его взгляд, «в исторической перспективе расширение НАТО вполне может претендовать на то, чтобы быть внешнеполитическим решением Америки с наиболее серьёзными последствиями для всего периода после холодной войны». Более того, «вместо того чтобы укрепить безопасность союзников Америки в Европе, расширение НАТО ослабило их безопасность».

П.Б. Салин, директор Центра политологических исследований Финансового университета при Правительстве РФ, в статье «Иерархия равных. Как преодолеть кризис международных отношений» рассматривает феномен «упадка власти». Под этим понимается «исчерпанность позитивного образа будущего» западными странами: «две ведущие западные модели — американская и европейская, которые в последние 25 лет служили ориентиром для большей части мира, себя исчерпали».

По мнению автора, Россия предлагает два варианта такого образа будущего, из которых ни один не срабатывает. Власть якобы продвигает идею о разделе планеты на сферы влияния. «Активно демонстрируемая Россией в последние годы «жёсткая сила», самым ярким примером чего является операция в Сирии, приносит тактические результаты, но стратегически не приведёт к прорыву. Решение тактических задач обеспечивает позиции для геополитического размена, но не может создавать «точки кристаллизации», которые способствовали бы вовлечению игроков в российские инициативы». Второй проект предлагают российские интеллектуальные круги преимущественно либерального толка. Условно его можно охарактеризовать как «обустройство собственного дома», то есть предлагается «скопировать европейский опыт» — создать в России такую социально-экономическую систему, которая самим фактом своего существования доказывала бы конкурентоспособность и преимущества по сравнению с аналогами других стран. Эта концепция упирается в два ограничения - фактор времени и «природу политического режима в России, поскольку предполагает его кардинальную трансформацию».

В качестве альтернативы предлагается использовать новую форму международных отношений на основе технологии блокчейн. «Возникла потребность в децентрализации отношений между субъектами мировой политики, но без их хаотизации... Другими словами, нужна не иерархическая, а сетевая организация международных отношений (принцип, который, как отмечает автор, нашёл отражение в Концепции внешней политики России)».

Дальше идут сложности с аргументацией. «Суть системы блокчейн, помимо пресловутой анонимности, принцип которой как раз не очень применим к международным отношениям, заключается в децентрализации принятия решений (эмиссия криптовалют), а также в том, что принятие этих решений оказывается делом всех заинтересованных сторон». Из этого вытекает «невозможность кулуарных договорённостей между «мейджорами» в ущерб «миноритариям» — информация о проведённых транзакциях дублируется всеми элементами системы в режиме реального времени. «Обстоятельства появления технологии блокчейн на финансовом рынке сходны с ситуацией, которая сложилась в международной политике».

При эмиссии валют не всегда возводится в абсолют принцип децентрализации. Принцип proof of stake предполагает необходимость хранения определённого количества средств на счету, что позволит суверенным государствам сохранить «блокирующий пакет» при принятии решений. Такую систему предлагается протестировать в рамках ЕАЭС.

Однако, как справедливо отмечается (особенно в свете опыта последних дней), «препятствием для внедрения технологии блокчейн в сферу международных отношений может стать неизбежное «схлопывание» пузыря криптовалют, который в последнее время достиг угрожающих размеров. Его коллапс неизбежен, что бросит тень на саму технологию (статья писалась не позже октября 2017 г.)». «Надежды возлагаются на то, что крах доткомов 2000 г., хотя и породил скепсис по отношению к самим принципам функционирования Интернета, не смог воспрепятствовать превращению Интернета из простой технологии в полноценную социальную среду».

Автор заключает, что «внедрение принципов блокчейна» в практику международных отношений позволит разрешить многие противоречия между субъектами мировой политики и удовлетворить запрос «свободных агентов» на сетевизацию отношений, их большую свободу и отсутствие стратегических обязательств. «В любой сети есть ключевые элементы — узлы, в качестве которых применительно к международным отношениям могут рассматриваться национальные государства. Для этого «России надо пересмотреть отношение к ключевому элементу прежней системы «миропорядка полюсов силы» — концепции зон исключительного влияния».

Следует заметить, что технология блокчейн весьма поверхностно дублирует принцип сетевой дипломатии (ведь требуется еще подготовка принимаемых решений, включая переговоры), уже не говоря о том, что Россия не настаивает на неких зонах/сферах исключительного влияния. Вопрос ставится Москвой иначе: о необходимости взаимного учёта интересов, отказа от односторонних шагов в сфере «общего соседства» (например, между Евросоюзом и Россией) в пользу подлинно коллективных решений и совместных действий. Партнёры Москвы до сих пор не привели убедительных оснований для того, чтобы не поступать таким образом — в духе прозрачности/открытости, которую они сами проповедуют и с которой целиком согласны в России.

К сожалению, в этом порок программы «Восточного партнерства»: именно скрытность украинского предприятия ЕС — не в части стандартного Соглашения об ассоциации, а «пристегнутого» к нему Соглашения о глубокой и всеобъемлющей зоне свободной торговли (которое не могло не затрагивать интересы России как торгово-экономического партнера Украины) — привела к кризису на Украине и в отношениях ЕС с Россией. Ситуация была бы иной, если бы этот вопрос был изначально предметом трехстороннего обсуждения, а также публичных дебатов в ЕС и на самой Украине (скажем, если бы Брюссель посоветовал В.Януковичу провести на этот счет референдум).