Возможна ли «анти-мягкая сила»?

До настоящего времени практически неизученной остается возможность противодействия «мягкой силе» (МС). В данном случае не так важно, понимаем ли мы под «мягкой силой» способность государства привлекать других или набор манипулятивных технологий, призванных разрушить определенное государство — например, с помощью «цветных революций». В любом случае неизбежно возникает вопрос: а существует ли «анти-мягкая сила» как некий набор средств и технологий, призванных защитить государство от внешнего воздействия?

Такой перекос вполне объясним. Ведь для изучения «анти-мягкой силы» необходимо отказаться от идеологии политической корректности и поставить целый ряд неудобных, но неизбежных, исследовательских вопросов. Однако при изучении «меча» (каковым на сегодняшний день является теория «мягкой силы») неизбежно встает проблема изучения «щита» (каковой теоретически должна стать теория «анти-мягкой силы»).

В современном мире нет практического опыта превращения с помощью МС враждебного общества в дружественное. Пока МС успешно приходила только в среду, где ее ожидали или, как минимум, не отвергали. Но если признать этот вывод, то становится очевидным: МС можно противостоять.

Вариант первый: парадокс шовинизма

Французский социолог Серж Московичи в работе «Век толп» (1981 г.) попытался сконструировать общество, абсолютно неуязвимое к МС, включая пресловутые цифровые технологии. Результат ошеломил самого автора, и не позволил ему до конца нарисовать свою картину. «Совершенно неуязвимый» для МС народ должен, как следует из книги, обладать следующими характеристиками:

• видеть себя как центр мироздания, относясь к другим народам с чванливым высокомерием;
• воспринимать войну как нормальное и естественное состояние бытия;

• смотреть на более успешные нации с чувством зависти и ненависти, а не видеть в них эталон для подражания;
• иметь развитую культуру исторической мести и экзальтации своих обид;
• не воспринимать никакую критику со стороны иностранцев, видя в ней недопустимый акт враждебности.

Вариант второй: альтернативный проект

Другой вариант «анти-мягкой силы» — создание позитивного идеологического проекта, альтернативного чужой МС. Иначе говоря, противопоставить чужой МС свою идеологию. Классическим примером был СССР примерно до Второй мировой войны: после создания в 1919 г. Коминтерна он выступал глобальной левой альтернативой создающемуся Версальско-Вашингтонскому порядку.

Для нейтрализации этого проекта СССР требовалось его не ограничить, а превзойти, что само по себе очень серьезная задача. Разумеется, теоретически контрпроект можно было найти — например, за счёт героизации облика участников локальных конфликтов, которые из раза в раз беспощадно побеждают в боях детей масскульта. Но такой вариант требовал от позднесоветского общества потенциала мобилизации, которого оно с конца 1950-х годов уже не имело.

Вариант третий: техническое противодействие

Последний вариант противостояния МС на первый взгляд может показаться самым неинтересным: мол, запрещать — всегда ставить себя в проигрыш. Отчасти это действительно так. Однако современные технические средства стали выходить на качественно иной уровень, когда сами могут выступать средством противодействия МС.

Пока информационные технологии «защиты» на порядок уступают технологиями нападения. Но технологии информационного противодействия постепенно совершенствуются, и соотношение между МС и «анти-мягкой силой» может начать выравниваться. Тренд 2010-х годов — медленный распад «глобального информационного пространства» на национальные сегменты. Это неизбежно повысит контролируемость информационных ресурсов со стороны государств.

Написать эту статью меня побудило одно интересное обстоятельство. До настоящего времени практически неизученной остается возможность противодействия «мягкой силе» (МС). В данном случае не так важно, понимаем ли мы под «мягкой силой» способность государства привлекать других [1] или набор манипулятивных технологий, призванных разрушить определенное государство — например, с помощью «цветных революций». В любом случае неизбежно возникает вопрос: а существует ли «анти-мягкая сила» как некий набор средств и технологий, призванных защитить государство от внешнего воздействия?

Такой перекос вполне объясним. Ведь для изучения «анти-мягкой силы» необходимо отказаться от идеологии политической корректности и поставить целый ряд неудобных, но неизбежных, исследовательских вопросов. Однако при изучении «меча» (каковым на сегодняшний день является теория «мягкой силы») неизбежно встает проблема изучения «щита» (каковой теоретически должна стать теория «анти-мягкой силы»). Поэтому в данной статье я постараюсь описать данную проблему исключительно с научной точки зрения, отказавшись от каких-либо политических или идеологических предпочтений.

Эффективна ли «мягкая сила»?

Алексей Фененко:
Реальность и мифы «мягкой силы»

«Анти-мягкая сила» не тождественна при этом информационному противоборству или контрпропаганде. Речь идёт не просто о защите своего информационного пространства от враждебных действий. По Дж. Наю «мягкая сила» - это «способность добиваться желаемых результатов в отношениях с другими государствами за счет привлекательности, а не принуждения или подкупа» [2] . Соответственно «анти-мягкая сила» будет способностью снижать привлекательность других субъектов и блокировать их способность добиваться за счет этого желаемых результатов. Теоретики мягкой силы, американские политологи Норман Анджелл и Джозеф Най, понимали под ней способность государственного актора формировать предпочтения других акторов, используя собственную привлекательность в их глазах. «Сила — это способность изменять поведение других для получения того, чего вы желаете. Основных способов для этого имеется три: принуждение (палка), плата (морковка) и притягательность (мягкая сила)», — уточнил позднее Дж. Най [3] . Такая концепция строится на двух спорных методологических посылках.

Первая: предполагаемый адресат заинтересуется вашим рассказом и попытается посмотреть на вашу страну позитивно. Между тем, реакция на этот рассказ может быть самой различной и не обязательно позитивной — от желания уберечь своих граждан от контактов с актором-транслятором до всплеска завистливой ненависти к более успешному конкуренту. (Как это было, например, в императорской Германии по отношению к западным державам).

Вторая: адресат мягкой силы захочет перенять достижения более успешного респондента, а не уничтожить его силовым путем, например, с целью забрать себе его богатства. (Тот феномен, который в учебниках истории называется «борьбой за передел мира»). Иначе говоря, МС хороша против противника, дорожащего существующим мировым порядком, но не против врага, нацеленного на его слом.

Любопытен и набор способов изменить поведение оппонента, предложенный Дж. Наем. «Палка» предполагает, что у противника нет аналогичной палки, которую он способен применить в ответ. «Морковка» означает, что противник готов взять плату, а не рассматривает способ уничтожения актора-транслятора. «Притягательность» возможна, если оппонент готов воспринять твое превосходство, а не отрицает его с порога. Респондент применения мягкой силы должен принять предложенные ему правила игры. Если он их не принимает, то три способа навязывания ему силы будут бессильны.

Приведу интересный пример. В XVIII в. военным и культурным гегемоном Европы была Франция. Однако на англичан, живущих от нее через Ла-Манш, «шарм» французской культуры никак не действовал, а, скорее, вызывал, презрительное отношение. Британская элита, в отличие от элит континентальной Европы, не желала говорить на французском языке и демонстративно отвергала французский классицизм, противопоставляя ему свою культуру «средневекового романтизма». Для британских средних слоев все французское было предметом карикатур и насмешек. Британские элиты, несмотря на внутренние распри, видели во Франции однозначного врага, с которым невозможен modus vivendi. Поэтому французам ни разу не удалось организовать «дворцовый переворот» в Великобритании, как они успешно делали это в остальной Европе и на Востоке.

Именно здесь кроется интересный парадокс американской концепции МС. Соединенные Штаты еще никогда не имели дело с культурой, которая изначально отвергала бы их как таковых. Вернее, имели один раз: императорская Япония, конфликт с которой у США тянулся сорок лет — от окончания Русско-японской войны до конца Второй мировой войны. Японское общество так и не простило США заключения неравноправного Канагавского договора 1854 г. и было настроено на устранение американцев с Тихого океана. В этом смысле оно отличалось редкой однородностью в противостоянии США. Правда, американцы и не использовали МС в отношении Японии. Обе стороны сделали ставку на силовой конфликт, и Соединенные Штаты решили для себя проблему оккупацией Японии, а не воздействием на ее общественное мнение.

Советский Союз ни в коей мере не был для США подобным противником. Вся концепция «сдерживания коммунизма» строилась на базовом постулате Дж. Кеннана, что советское общество не хочет новой большой войны. Советская пропаганда преподносила холодную войну как противостояние двух систем, а не двух народов. Ни один советский генеральный секретарь не призвал «поквитаться с Америкой» за Карибский кризис или Ближний Восток. Советское общество также никогда не испытывало ненависти к США и американцам — вроде той, что была у немцев и французов до Второй мировой войны. В пиковые кризисы холодной войны в советских городах не проводились демонстрации с сожжением макета Белого дома или призывами похода «на Вашингтон!», а на гостиницах и ресторанах не появлялись надписи вроде «Янки не обслуживаются». Советские СМИ никогда не радовались гибели американских солдат, а в советских кинотеатрах не шли фильмы о победе в будущей войне с США. (Как, например, знаменитый советский фильм «Моряки» 1939 г., рассказывающий о победе СССР в будущей войне с Японией).

Советское общество (прежде всего интеллигенция и группы партийной элиты) увлекалось американскими товарами, американской культурой и американским образом жизни. Советские аналитические центры — ИМЭМО АН и Институт США и Канады АН — знакомили советских читателей с американской литературой под видом «критики буржуазных концепций». Советская интеллигенция ловила американские радиоголоса, не испытывая при этом никакой ненависти к США при прослушивании негативной информации о своей стране. Советские граждане мечтали достать американские джинсы и пластинки с американским роком, а не испытывали прилива ненависти от их вида. (Интересный момент: в 1930-х годах быть похожими на немцев в СССР не хотел практически никто).

Полноценного антиамериканизма ни в СССР, ни в современной России еще не было. Об этом свидетельствуют взрывы негодования на многочисленных интернет-форумах в обсуждениях новостей из США. Это негодование, что американцы ведут себя не так, как хотелось бы нам, а не холодная ненависть к ним. В состоянии ненависти под заявлениями Трампа или Госдепартамента не было бы ни одного комментария. («Какая разница, что говорит мой враг, если я желаю ему смерти?») Напомню, что в СССР мало возмущались заявлениями немецкого руководства в 1930-х гг. Отношения на официальных встречах отличались демонстративной вежливостью и практическим отсутствием неформального общения. Не вели дискуссий немцы и с англичанами накануне Первой мировой. Вопрос о столкновении был решен, а убеждать врага в своей правоте – занятие бессмысленное.

Вячеслав Сутырин:
Политика «тысячи нитей»: «мягкая сила» России на постсоветском пространстве

Однажды мне довелось прочитать в Интернете юмористический фельетон с глубоким смыслом «Если бы СССР был бисмарковской Германией...» По сюжету на переговоры по разрядке в США приехали «щеголеватые советские офицеры со стеками». При виде американских коллег они говорили друг другу сквозь зубы: «Барон, я ненавижу янки не меньше вас и надеюсь устроить им кровавую баню». Или: «Вам не омерзительны, граф, их варварская музыка и мода?» При выражении американских озабоченностей «русские» цедили сквозь зубы: «Что дальше?» или просто что-то молча помечали в блокнотах. Вывод был интересным: «Тут сошлись два Бога». Кем-кем, а «богом» ни советская элита, ни советское общество в холодной войне себя не ощущали, в отличие, кстати, от раннего СССР 1920-х гг.

Американская МС пришла в СССР в нейтральную или даже благоприятную среду. Она не переформатировала врага, а только меняла мировоззрение колеблющихся или находила поклонников среди тех, кто настроен позитивно. В этом отношении интересно негодование американских исследователей в отношении «острой силы» (sharp power). Американские исследователи Кристофер Волкер и Джессика Людвиг [4] определили ее как форму внешнеполитической деятельности авторитарных режимов, предполагающую использование средств манипулирования общественным мнением в демократических странах и направленная на подрыв их политических систем. Такое определение вызывает улыбку не только из-за своего подросткового мироощущения «нам можно, а им нельзя». Эту теорию могли создать только в стране, которая практически не сталкивалась с настоящим полноценным врагом, отвергающим ее как таковую.

Зато опыт применения МС со стороны СССР был менее позитивен, о чем свидетельствует история соцлагеря. Волнения пошли не тогда, как уровень жизни в СССР и странах социализма снизился, а с самого начала. 1949 год — отпала Югославия; с 1953 по 1957 гг. — весь соцлагерь был охвачен выступлениями, а в Венгрии советская армия провела не полицейскую, а полноценную боевую операцию. С осени 1956 г. советское руководство не верило в надежность соцлагеря на случай новой войны в Европе. «Бархатные революции» 1989–1990 гг. подтвердили, что все усилия СССР воспитать лояльную ему элиту за тридцать лет так и не дали результата. Поляки и чехи в 1990 г. оказались в большинстве настроенными латентно антисоветски также, как и в 1956 г.

Можно было бы списать все это на «советский режим», но вот беда: до Второй мировой войны все перечисленные страны составляли «санитарный кордон» против СССР. Большинство из них признали СССР только в 1933–1934 годах, да и то под давлением Франции. Внешняя политика этих стран также оставалась антисоветской: большинство из них, кроме разве что Польши и Чехословакии, были союзниками Третьего Рейха, сопротивляясь до конца. (Впрочем, Польша между 1934 и 1939 гг. также имела почти союзнические отношения с Германией). Даже создав социалистическое содружество и поставив у власти коммунистов, СССР не переломил глубинный антисоветский настрой этого региона.

В современном мире нет практического опыта превращения с помощью МС враждебного общества в дружественное. Пока МС успешно приходила только в среду, где ее ожидали или, как минимум, не отвергали. Но если признать этот вывод, то становится очевидным: МС можно противостоять.

Вариант первый: парадокс шовинизма

Французский социолог Серж Московичи в работе «Век толп» (1981 г.) [5] попытался сконструировать общество, абсолютно неуязвимое к МС, включая пресловутые цифровые технологии. Результат ошеломил самого автора, и не позволил ему до конца нарисовать свою картину. «Совершенно неуязвимый» для МС народ должен, как следует из книги, обладать следующими характеристиками:

• видеть себя как центр мироздания, относясь к другим народам с чванливым высокомерием;

• воспринимать войну как нормальное и естественное состояние бытия;
• смотреть на более успешные нации с чувством зависти и ненависти, а не видеть в них эталон для подражания;
• иметь развитую культуру исторической мести и экзальтации своих обид;
• не воспринимать никакую критику со стороны иностранцев, видя в ней недопустимый акт враждебности.

Павел Кошкин:
Пять проблем современной публичной дипломатии и как их решать

К подобным выводам пришел еще раньше русский философ Н.А. Бердяев. Описывая немецкое общество времен Первой мировой войны в статье «Религия германизма», он указывал: «Германские идеологи сознают германцев создателями и хранителями центральноевропейской культуры. Францию, Англию, Италию, Россию ощущают они окраинами Европы. (...) Дух тевтонской гордости пропитал всю германскую науку и философию. Немцы не довольствуются инстинктивным презрением к другим расам и народам, они хотят презирать на научном основании, презирать упорядоченно, организованно и дисциплинированно». Можно спорить с тем, насколько точно Бердяев описал Германию того времени, но можно согласиться с тем, что перед нами — описание культуры, абсолютно непроницаемой для воздействия чужой МС. Такую культуру можно сокрушить войной, но ей нельзя «понравиться примером».

Раскол здесь проходит отнюдь не по линии «авторитаризм — демократия». Демократический характер Великобритании никогда не мешал английскому обществу видеть себя «квинтэссенцией прогресса» и воспринимать другие народы как более «отсталые» по сравнению с собой. Авторитарный режим СССР не мешал советской столичной интеллигенции восхищаться США и американским образом жизни. В российском обществе расизм и шовинизм всегда воспринимались как показатели низкой культуры. Любопытно, что многие немецкие философы — люди энциклопедического образования и высокой культуры — были при этом крайними расистами и националистами.

На первый взгляд можно согласиться с Н.А. Бердяевым и С. Московичи: идеальной «анти-мягкой силой» выступает, как ни горько признать, шовинизм. Он представляет собой идеологию национального превосходства с целью обоснования права на дискриминацию других народов. В основе шовинизма лежит отрицание общечеловеческих ценностей и признание только ценностей национальных. Шовинизм отличается от простого национализма, поскольку отвергает не только права другого народа, но и народ как таковой: провозглашает обязательную ненависть к его культуре, обычаям, образу жизни и мировоззрению. Отвергает даже возможность позитивных межличностных контактов с представителями враждебного народа — например, шовинисты крайне негативно относятся к межнациональным бракам, видя в них акт предательства собственной страны. Но главное, шовинизм создает в обществе дискурс нетерпимости, выражающийся в подозрении к собственной̆ власти, если она начинает диалог со страной, настроенной враждебно, и недоверии к соотечественникам, имеющим личные контакты с представителями другой страны.

Иногда можно услышать мнение, будто «век шовинизма» миновал со Второй мировой войной. Такой вывод, думаю, преждевременен: современные информационные технологии могут возродить его даже в более жестком формате, чем это было в конце XIX века. Некоторые общества вполне могут прибегнуть к этому средству как серьезной защите от чужой МС. Однако шовинизм как анти-мягкая сила имеет три ограничения.

Во-первых, такое общество не может долго существовать в мире: его негативная энергия неизбежно потребует выхода в виде войны.

Во-вторых, шовинистическое общество не способно проецировать свою МС: у соседних народов он может вызывать только отторжение и ненависть.

В-третьих, при современном развитии информационных технологий сам шовинизм может становиться манипулятивным объектом. Опыт «цветных революций» доказывает, что с помощью определенных технологий можно выращивать шовинизм малых и средних стран, натравливая его на стратегических конкурентов. Подобный «манипулятивный шовинизм» будет порождением чужой МС и использован ей в своих интересах.

Вариант второй: альтернативный проект

Софья Падерина:
На «Сарматы» надейся — про «мягкую силу» не забывай

Другой вариант «анти-мягкой силы» — создание позитивного идеологического проекта, альтернативного чужой МС. Иначе говоря, противопоставить чужой МС свою идеологию. Классическим примером был СССР примерно до Второй мировой войны: после создания в 1919 г. Коминтерна он выступал глобальной левой альтернативой создающемуся Версальско-Вашингтонскому порядку. (Даже выдвинутый Сталиным в 1924 г. тезис о «построении социализма в одной, отдельно взятой стране» не менял сути дела: всё равно речь шла о построении альтернативы всем существовавшим на тот момент государствам). Сегодня идеологической альтернативой американской МС выступает Иран после Исламской революции 1979 г. — независимо от того, как мы оцениваем этот проект. В обоих случаях речь шла не просто о неприятии отдельных компонентов МС противника, а о создании ей альтернативы.

Кстати, специфика американской МС заключается в том, что сами США выступают идеологизированным государством. Еще американский историк Артур Шлезингер показал, что США изначально позиционировали себя как мессианское государство свободы — преемника Древнего Рима. «Американцам трудно понять, почему другие страны не хотят скопировать практики и институты, доказавшие свое преимущество в США, — писал об этом российский политолог Алексей Богатуров … — Стремление “обратить в демократию” против воли обращаемых (в Ираке и Афганистане) — болезненная черта американского мировосприятия. Ирония по этому поводу вызывает в Америке недоумение или холодную отстраненность» Именно эта «идеологичность» и делает сами Соединенные Штаты мало уязвимыми для чужой МС.

Можно ли нейтрализовать чужую МС альтернативным идеологическим проектом? Теоретически да, но только при наличии нескольких условий.

Прежде всего, такой альтернативный проект должен нести в себе колоссальный энергетический заряд. Иначе говоря, он должен предлагать полноценную идеологическую альтернативу другому проекту, дающую всеобъемлющее объяснение настоящему. (По логике: «пусть мы живем хуже, но мы строим новое общество»). Таким проектом был, например, ранний коммунизм в СССР, ибо он постулировал создание всеобъемлющей альтернативы старому миру. Но им не был, например, французский голлизм, который имел претензии к американской гегемонии преимущественно в отдельных сферах, прежде всего, культуре.

Именно здесь (а вовсе не в неэффективности советского руководства), полагаю, следует искать причины неудач использования советской МС. Социализм хорошо утвердился в странах, где люди сами воевали за свой социализм: СССР, Китай, КНДР, Куба, Югославия. (Хорош он был или плох— другой вопрос). Но он очень плохо приживался в странах Восточной Европы, где население считало его чем-то навязанным извне. В первом случае народы считали его «своим»; во втором — считали «чужим». Народ должен принять альтернативный проект как основу; иначе альтернативный проект обречен на пробуксовку.

В альтернативный проект должны верить его участники. Более того, их вера должна быть искренней и нацеленной на активное преобразование реальности. Здесь уместно процитировать советского писателя А. Рыбакова, писавшего о жителях СССР начала 1930-х годов: «Они могли спорить, ссориться, но были непоколебимы в том, что составляло смысл их жизни: марксизм — идеология их класса, мировая революция — конечная цель их борьбы, Советское государство —несокрушимый бастион международного пролетариата (...) Их сердца наполнялись гордостью. Вот она, их страна, ударная бригада мирового пролетариата, оплот грядущей мировой революции. Да, они живут по карточкам, отказывают себе во всем, зато они строят новый мир». Если же такой проект подается как нечто искусственное, навязанное сверху, то у него мало шансов устоять против другого полноценного идеологического проекта.

Любопытная деталь: в годы холодной войны КГБ требовало от выезжавших за рубеж советских граждан вступать как можно реже в контакты с иностранцами. В 1920-х годах, напротив, преобладал подход «вступайте за границей в дискуссии и побеждайте в них!» В первом случае господствовала пассивная оборона; во втором — активное наступление. Неудивительно, что в годы холодной войны СССР глушил западные радиоголоса, а до Второй мировой войны — Запад (включая США) глушил радиостанции Коминтерна.

Альтернативный идеологический проект в известном смысле сложнее шовинизма. Он должен транслировать позитивные и доступные образы, а не только культивировать ненависть. В противном случае он лишается своей привлекательности. Происходит то, о чем писал российский искусствовед Александр Генис: «С тех пор как внешнее вытеснило внутреннее и мир надел джинсы, у коммунизма не осталось шансов». Возникает проблема сохранения позитивной привлекательности не разово, а на временную перспективу. Но найти «анти-мягкую силу» всегда сложнее, чем средства МС, Одним из слагаемых успеха американской МС в годы «холодной войны» было предложение молодежи лево-либерального проекта через коммерческую масс-культуру. Он оказался удачен благодаря трем компонентам:

• высокий уровень личной свободы («делаю что хочу, и никто мне не авторитет»);
• низкий уровень требований к респонденту (например: «играю, как хочу и мало ли, что мастера прошлого играли лучше»);
• возможность ведения расслабленного образа жизни («учусь хоть до 40 лет и ощущаю себя юным»).

Для нейтрализации этого проекта СССР требовалось его не ограничить, а превзойти, что само по себе очень серьезная задача. Разумеется, теоретически контрпроект можно было найти — например, за счёт героизации облика участников локальных конфликтов, которые из раза в раз беспощадно побеждают в боях детей масскульта. Но такой вариант требовал от позднесоветского общества потенциала мобилизации, которого оно с конца 1950-х годов уже не имело.

Альтернативный проект также не должен знать крупных неудач, которые привели бы к переоценке ценностей его участниками. Одной из причин идеологического кризиса советского проекта стали ХХ съезд (1956) и отставка Н.С. Хрущева (1964). Дело было не только в осуждении конкретных политических фигур, хотя и оно было важным. В первом случае сама партия осудила 30 лет своей истории; во втором — следующие десять лет. Для легитимизации КПСС оставался только туманный «Ленинский период», хотя и он подавился искажённо без упоминаний о Л. Троцком. Возникла опасная ситуация, когда история партии нелегитимна с точки зрения самой партии. Это само по себе способствовало распространению в советской элите циничного отношения к своей идеологии.

Противостоять МС с помощью альтернативной идеологии вполне можно. Но это потребует создания идеологии с мощным энергетическим потенциалом, ее принятия населением и наличия элиты, готовой ее распространять. Иначе говоря — некоторой формы мобилизации. Причем как технической, так и духовной.

Вариант третий: техническое противодействие

Алексей Фененко:
Новая мобилизация?

Последний вариант противостояния МС на первый взгляд может показаться самым неинтересным: мол, запрещать — всегда ставить себя в проигрыш. Отчасти это действительно так. Однако современные технические средства стали выходить на качественно иной уровень, когда сами могут выступать средством противодействия МС [6] .

Пионерами в области защитных информационных технологий выступали США. В период «великого страха» 1920-х и 1930-х годов они приняли ряд законов, ограничивающих возможность деятельности Коминтерна на своей территории. Важнейшими из них были «Закон о радио» (1927) и «Закон о регистрации иностранных агентов» (1938). В 1940 г. последовал более жесткий «Акт о регистрации находящихся под контролем иностранных государств организаций, осуществляющих политическую деятельность в США». Меры информационного противодействия, используемые СССР в годы холодной войны, во многом были созданы по американской модели. Это направление не потеряло своей актуальности до сих пор. Напомню, что американский «PATRIOT Act» 2001 г. предоставил Департаменту внутренней безопасности право на превентивную цензуру в области отслеживания угрозы терроризма.

Гораздо интереснее наступательные информационные технологии. Здесь за минувшие годы возникло как минимум четыре направления, с помощью которых можно бороться с МС противника.

1. Создание информационной альтернативы. Пионером здесь выступила Россия, создавшая глобальные системы информационного вешания «Russia Today» и «Спутник». Попытка оказалась настолько успешной, что США и Великобритания стали активно противодействовать их деятельности. Но противодействие всегда поднимает популярность того, кому противодействует. Все большая аудитория будет стремиться обратиться к ним — по логике «а что там, собственно, такое говорится, если это запрещают?» Попытки в этой сфере предпринимает и Китай. Лишение оппонента возможности информационного доминирования само по себе сужает его ресурсы для распространения МС.

2. Контроль над сегментами Интернета. До середины 2000-х гг. американцы изображали эту меру как «самозащиту авторитарных режимов». Имелась ввиду практика блокировки ряда сайтов и социальных сетей в Китае, странах Центральной Азии, арабских государствах и т.п. Но в 2010-х гг. сами страны Запада стали активно использовать эту практику: достаточно вспомнить законодательные инициативы в США о «борьбе с российским вмешательством в выборы». Речь в данном случае идет не об ограничении информации оппонента, а, скорее, об облегчении формирования собственной картины мира.

В пылу дискуссий о «российском вмешательстве в американские выборы» часто забывается важный вопрос: «Что же происходит с американским обществом, если на него могут воздействовать какие-то иностранные хакеры?» В старом обществе прошлого века вопрос о создании «фейковых аккаунтов» сам по себе вызвал бы смех по логике «не нравится — не читай». Гражданин информационно защищенного общества просто отвергнет не нравящийся ему пост. Как утверждал немецкий философ Иммануил Кант, «таково свойство неверия: оно подвергнет сомнению сами предъявленные факты». Похоже, что теперь «логика Канта» перестает действовать. Информация становится настолько сильной, что активно ищутся пути противодействия нераспространению.

3. Переформатирование дискуссий. Эту технологию в свое время хорошо освоили американские аналитические центры. В ходе дискуссий вполне допускается критика оппонента, но в заранее определенном ключе. (Например, можно критиковать США за «чрезмерное применение силы» в Ираке, но в пылу дискуссии уходит в сторону сам вопрос о том, а кто, собственно, дал США право применять силу за пределами своих границ). Но при определенных условиях такое перепрограммирование дискуссии можно использовать и против самого транслятора МС. Для этого следует подвергнуть сомнению базовые посылки его дискурса, например, усомниться в его праве выступать примером.

Для транслятора МС наиболее болезненным ударом будет сомнение в его моральном авторитете. Разрушение его дискурса производится, как правило, двумя путями. Первый — постановка вопроса о том, «а кто вы такой, чтобы выступать авторитетом?» Второй — навязывание оппоненту дискурса об относительности его моральных норм в чеховской логике «никто не знает настоящей правды». В этом случае транслятор МС должен будет перейти из позиции наступления в позицию обороны. Однако для этого нужны 1) наличие у оппонента МС мощного информационного оружия; 2) его готовность не принимать блага транслятора МС или переформатировать их в свою пользу.

4, Маргинализация оппонента. Технология информационной защиты от МС может быть успешной при условии выполнения определенной схемы. Главное только помнить, что МС — это инструмент борьбы за колеблющихся, а не переубеждения врагов. Первый этап — максимальное привлечение на свою сторону колеблющихся. Второй — разделение врагов на умеренных и радикалов и заключение соглашения с первыми. Третий этап — неизбежно наступающий вслед за этим раскол среди радикалов, где пример встроенных в систему умеренных сам по себе провоцирует часть радикалов к поиску соглашения. Только на четвертом этапе происходит окончательная маргинализация наиболее непримиримых противников и создаются предпосылки для их уничтожения.

Пока информационные технологии «защиты» на порядок уступают технологиям нападения. Но технологии информационного противодействия постепенно совершенствуются, и соотношение между МС и «анти-мягкой силой» может начать выравниваться. Тренд 2010-х годов — медленный распад «глобального информационного пространства» на национальные сегменты. Это неизбежно повысит контролируемость информационных ресурсов со стороны государств.

***

Все сказанное — только первые наброски к началу дискуссии об «анти-мягкой силе». Эта тема пока находится в зачаточном состоянии и только делает первые шаги. Однако уже сейчас можно сделать вывод, что «анти-мягкая сила» требует наличия мощных мобилизационных технологий. Без них она обречена быть серией информационных мер самозащиты, которые рано или поздно будут взломаны превосходящим противником.

1. Трибрат В. «Мягкая безопасность» по Джозефу Наю. // Международные процессы. Январь-март 2005. Т.13, № 1.

2. Nye, S. Joseph. Soft Power. The Means to Success in World Politics. NY: Public Affairs. 2004.

3. Nye, Joseph S. Think Again: Soft Power// Foreign Policy. 2006. February, 23.

4. Walker, C., & Ludwig, J. Sharp Power: Rising Authoritarian Influence in the Democratic World" // National Endowment for Democracy: International Forum for Democratic Studies, 2017. — P. 6 – 94.

5. Московичи С. Век толп. Исторический трактат по психологии масс. М.: 1996.

6. Цветкова Н.А. Cultural imperialism: международная образовательная политика США в годы: «холодной войны». — СПб.: Изд-во СПб. ун-та, 2007.