Очередной «шпионский скандал» в российско-американских отношениях на первый взгляд вызывает улыбку. По сообщению издания Business Insider, специалисты Службы безопасности президента США проверили футбольный мяч, который президент В. Путин подарил Д. Трампу во время встречи в Хельсинки. Однако это событие совпало с другим, более серьезным конфликтом: арестом в США очередной «российской шпионки» Марии Бутиной сразу после окончания хельсинской встречи. Подобная ситуация уже была в июне 2010 г., когда сразу после вашингтонской встречи президентов Б. Обамы и Д. Медведева ФБР арестовало сразу десять «российских шпионов». Один раз — случайность, два — уже настораживающая тенденция...
США и Россия все больше считают противоположную сторону угрозой для своих жизненных интересов. Вновь, как и в межвоенный период, возрождаются представления, что спецслужбы противника могут не просто нанести ущерб, а угрожать самой государственности оппонента. Отсюда — стремление сторон (прежде всего США) ограничить деятельность дипломатов и СМИ противника, возможность передвижения его граждан и т.д. Но если это так, то и представители противоположной стороны воспринимаются не как враждебные профессионалы, а как полноценные враги. Борьба с ними может вновь стать делом всего населения («каждого американца»), а не только спецслужб. А в таком ракурсе не так уж далеко до возрождения мобилизационных проектов.
К началу XXI в. классическая либеральная демократия столкнулась с новым вызовом. Развитие информационных технологий позволило быстро манипулировать общественными настроениями и голосованиями на выборах. В прошлом голосование, сбор и подсчет бюллетеней технически требовали большого времени. Теперь эти процедуры происходят слишком быстро. Даже в США заговорили об опасности выхолащивания демократического содержания из институций, которые внешне остаются демократическими. Мобилизация против «опасного врага», возможно, позволит американскому обществу зафиксировать переход к более «управляемым» демократическим процессам.
Очередной «шпионский скандал» в российско-американских отношениях на первый взгляд вызывает улыбку. По сообщению издания Business Insider, специалисты Службы безопасности президента США проверили футбольный мяч, который президент В. Путин подарил Д. Трампу во время встречи в Хельсинки. Однако это событие совпало с другим, более серьезным конфликтом: арестом в США очередной «российской шпионки» Марии Бутиной сразу после окончания хельсинской встречи. Подобная ситуация уже была в июне 2010 г., когда сразу после вашингтонской встречи президентов Б. Обамы и Д. Медведева ФБР арестовало сразу десять «российских шпионов». Один раз — случайность, два — уже настораживающая тенденция...
Не будем спорить об истоках нынешней «шпиономании» в США. Есть более интересный вопрос — означает ли она возвращение к временам холодной войны или за ней стоит нечто принципиально новое? Если в ней нет ничего нового, то логично предположить, что холодная война между Москвой и Вашингтоном не заканчивалась никогда. Но если происходит нечто принципиально иное, то приходится признавать, что Россия и США входят в новый, возможно, более опасный период взаимоотношений.
«Шпионаж по правилам»
История холодной войны знает немало интересных и даже экзотических шпионских скандалов. В 1945 г. советские пионеры преподнесли американскому послу А. Гарриману макет «Большой печати США» с якобы встроенным внутрь эндовибратором. Американцы, в свою очередь, якобы использовали в начале 1970-х гг. пень в подмосковном лесу для перехвата радиосигналов, исходящих от советской военной базы [1]. На исходе холодной войны появилась информация, что с помощью эндовибраторов советские спецслужбы семь лет прослушивали резиденцию посла США в Москве «Спасо-Хаус».
Но как бы то ни было, противостояние спецслужб СССР и США всегда носило системный характер и не выходило на политический уровень. Ни советское, ни американское руководство не считало диверсии ЦРУ / КГБ поводом к разрыву дипломатических отношений, законодательному ограничению деятельности дипломатов противоположной стороны или, тем более, причинению реального ущерба политической элите противника: терроризм отрицали оба государства. Стороны периодически высылали дипломатов друг друга, но никогда не ограничивали свободу их деятельности законодательно. Ни советские, ни американские лидеры не предлагали полностью свернуть деятельность граждан противоположной стороны в своей стране. Очевидно, не так уж они и боялись диверсий со стороны противника, раз не шли на жесткие ограничительные меры.
Интересно, что и в СССР, и в США, контакты с гражданами противника носили скорее оборонительный, чем наступательный характер. И американские, и советские спецслужбы, судя по открытой информации, инструктировали своих граждан при поездках в капиталистические (социалистические) страны проявлять максимальную осторожность, не вступать в лишние дискуссии и «не поддаваться на провокации». Никто не требовал от них активно искать споров и побеждать в прениях граждан противоположной стороны (как, кстати, это рекомендовал советским гражданам Коминтерн в 1920-х гг.). Преобладал подход «не завербуют ли нашего», а не «пусть наш завербует там новых сторонников».
Общественное мнение и в СССР, и в США при этом не принимало логику «осажденной крепости», в отличие от межвоенного периода. Американцы ответили массовыми демонстрациями протеста на маккартизм 1950-х гг. с его призывом повсюду искать «коммунистических шпионов». Для советского общества пассивной формой протеста стали массовое увлечение импортными товарами и высокий престиж поездок в капиталистические страны. Ментальности «поиска шпионов повсюду» в стиле 1930-х гг. в СССР и США не было. С какого-то момента общественность и в Советском Союзе, и в Соединенных Штатах начала смотреть на шпиономанию и гонку вооружений с изрядной иронией — достаточно вспомнить «бондиану» и песни Высоцкого.
В 1938 г. А. Гайдар написал знаковую повесть «Судьба барабанщика», хорошо демонстрирующую настроения 1930-х гг. В ней переданы три знаковых для своего времени момента: ощущение неизбежности скорой войны, необходимость повсеместного поиска шпионов (ими могут оказаться даже родственники) и важность участия в этом процессе всех, включая подростков. «Шпионские киноленты» в СССР и США времен холодной войны имели два важных отличия от «Судьбы барабанщика». Первое: в них нет ощущения предстоящей войны: никто из героев не размышляет в конце, что совсем скоро мы все окажемся в одном окопе. Второе: со шпионами борются спецслужбы, а не население страны. Борьба со спецслужбами противника подавалась и в СССР, и в США как состязание профессионалов, а не как предвоенная мобилизация.
Американские политологи часто полемизируют о том, насколько эффективным было использование «мягкой силы» против СССР. Но сама концепция «мягкой силы» основана на том, что противник готов выслушать информацию о ваших положительных сторонах и заинтересоваться ею. Американцы знали, что советские граждане этой информацией заинтересуются. Феномен «радиоголосов», которые ловила советская интеллигенция, доказывал, что многие жители СССР были готовы воспринимать оппонента. Судя по воспоминаниям, при прослушивании негативной информации о своей стране ненависть к США в принципе не возникала. Никто не размышлял в логике «как они посмели сказать это о нас?» и не считал иностранцев «недостойными» даже обсуждать свою родину (что было характерно для европейских стран конца XIX в., охваченных угаром национализма).
За этим скрывалась уникальная специфика холодной войны. Русские и американцы не относились друг к другу с ненавистью, как французы и немцы в начале прошлого столетия: они живо интересовались образом жизни и культурой оппонента. Правительства обеих сверхдержав также не пытались сеять ненависть к населению другой стороны. Напротив, они тщательно отделяли «реакционные круги США» от «американского народа», «кремлевских ястребов» от «русского народа». Шпионаж и работа спецслужб рассматривались как важная часть системного соревнования, которое, хоть и приносит противнику ущерб, но не ставит под угрозу его жизненные интересы.
Шпионаж без правил?
Нынешние шпионские скандалы разворачиваются в принципиально иной атмосфере. Их главным фоном стала развернувшаяся с конца 2016 г. беспрецедентная кампания в США о «российском вмешательстве» в американские выборы. В Конгрессе регулярно слышны призывы «наказать Россию» с помощью санкций за угрозу американской демократии. Россию обвиняют ни больше ни меньше, как в угрозе американской государственности.
Сам по себе тезис о российском вмешательстве в американские выборы не стоит недооценивать. Москве совершенно непонятно, зачем России надо было тратить миллиарды долларов, чтобы привести к власти в США столь же недружественного президента, как и все его предшественники. (Чем, собственно, политика Д. Трампа на российском направлении отличается от политики Б. Обамы или Дж. Буша-младшего?) Но в Вашингтоне ситуацию, похоже, видят иначе. Доказательством вмешательства России в выборы выступает некая деятельность России в социальных сетях. Аргумент этот представляется смешным: американцы могут не читать ненужные аккаунты и не воспринимать публикуемую на них информацию. Однако в американском обществе возникла беспрецедентная с середины 1950-х гг. атмосфера собственной уязвимости перед лицом внешнего противника.
Но если американцы так боятся вмешательства извне, то очевидно, что они не уверены в прочности своей демократии. Гражданин, считающий свою страну «лучшим из миров», вряд ли будет воспринимать о ней негативную информацию. Американцы, судя по заявлениям конгрессменов, не считают США «лучшим из миров», если на их выбор можно повлиять иностранными аккаунтами в соцсетях. Ответом на подобные «действия России» может стать некая форма мобилизации американского общества: закрытие информационного пространства для оппонента, ограничение прав российских граждан на территории США, а заодно — ограничение права своих граждан на получение информации извне. Что, собственно говоря, мы и видим в США, где набирают ход кампания по ограничению вещания телеканала Russia Today и радиостанции «Спутник», а также введение новых ограничений на политическую рекламу в Facebook.
В годы холодной войны американцы любили подчеркивать, что СССР душит их «радиоголоса» — «Голос Америки» и радио «Свобода». Это, как утверждали американские эксперты, доказывало неэффективность советской системы, раз граждане СССР хотели слушать западные СМИ. Сегодня похожий аргумент можно выдвинуть в отношении самих США. Если американцам «опасно слушать» российские СМИ, это значит, что американцы не слишком уверены в своей стране и своей системе. Как утверждал Джордж Кеннан, проигрывает тот, кто ограничивает информацию; побеждает тот, кто ее активно распространяет.
Такой страх перед противником, способным якобы подорвать основы американского общества, был характерен для США не в годы холодной войны, а именно в межвоенный период. 1920-е гг. и «Великая депрессия» прошли в США через атмосферу «великого страха» и «красной опасности». Тогда, опасаясь Коминтерна, Соединенные Штаты приняли пакет законов, ограничивающих право граждан на получение информации: «Закон о радио» (1927 г.), Закон о регистрации иностранных агентов (1938 г.). А в начале Второй мировой войны Конгресс, опасаясь действий Японии и Германии, принял «Акт о регистрации находящихся под контролем иностранных государств организаций, осуществляющих политическую деятельность в США» (1940 г.). Последний регулировал деятельность организаций, связанных с международными или иностранными политическими структурами, или, по определению правительства Соединенных Штатов, «организаций, являющихся “субъектами иностранного влияния”». Параллели с «российским следом» в выборах 2016 г. настолько очевидны, что вряд ли нуждаются в пояснении.
Компоненты мобилизационной стратегии заметны и в России, хотя у нас они намного слабее американской. 27 февраля 2012 г. премьер-министр В. Путин опубликовал статью «Россия и меняющийся мир», в которой указал на опасность для нашей страны, которую создает использование «мягкой силы» внешними субъектами. «В ходу все чаще и такое понятие, как “мягкая сила” — комплекс инструментов и методов достижения внешнеполитических целей без применения оружия, а за счет информационных и других рычагов воздействия. К сожалению, нередко эти методы используются для взращивания и провоцирования экстремизма, сепаратизма, национализма, манипулирования общественным сознанием, прямого вмешательства во внутреннюю политику суверенных государств», — писал В. Путин. В июле 2012 г. Госдума приняла поправки к закону «О некоммерческих организациях», который определил порядок присвоения российским некоммерческим организации статуса иностранного агента. В ноябре 2014 г. последовал закон, запрещающий российским партиям совершать сделки с иностранными государствами, международными организациями и общественными движениями, выполняющими функцию иностранного агента НКО, а также российскими юрлицами с иностранным участием более 30% уставного.
В таком контексте закономерно, что США и Россия все больше считают противоположную сторону угрозой для своих жизненных интересов. Вновь, как и в межвоенный период, возрождаются представления, что спецслужбы противника могут не просто нанести ущерб, а угрожать самой государственности оппонента. Отсюда — стремление сторон (прежде всего США) ограничить деятельность дипломатов и СМИ противника, возможность передвижения его граждан и т.д. Но если это так, то и представители противоположной стороны воспринимаются не как враждебные профессионалы, а как полноценные враги. Борьба с ними может вновь стать делом всего населения («каждого американца»), а не только спецслужб. А в таком ракурсе не так уж далеко до возрождения мобилизационных проектов.
Можно ли мобилизоваться?
Понятие «мобилизация» означает совокупность мероприятий, направленных на приведение вооруженных сил и государственных институтов в военное положение. В широком смысле «мобилизационный проект» — это широкое использование военных (силовых) методов управления для достижения определенных целей. В современном мире с его пока еще сохраняющимся культом глобализации, открытости и всевозможных прав понятие мобилизации кажется чем-то устаревшим. Однако мобилизационные проекты вполне могут и вернуться, пусть и на новой основе.
Потенциал для предыдущей мобилизации начал закладываться в 1870-х гг. Именно в это десятилетие ведущие державы незаметно отказались от политики «свободной торговли» и сделали ставку на протекционизм — создание национальных индустриальных комплексов. В это же десятилетие почти все великие державы перешли к системе общей воинской обязанности. Этому способствовали технические новации конца XIX в.: быстрый рост сети железных дорог, телеграфных линий, изобретение радио, прогресс в воздухоплавании. Именно эти достижения впервые в истории сделали технически возможным управление крупными массами. Последующие мобилизации времен Первой и Второй мировых войн стали результатом этого идейно-технологического прорыва.
Период холодной войны был временем кризиса мобилизационных проектов. Советское и американское общество не желало повторения Второй мировой войны и не было готово воспринять взаимную вражду и нетерпимость как естественное состояние двусторонних отношений. Отсутствие «больших войн» вело за собой кризис института общей воинской обязанности и целесообразности содержания переразвитых военно-промышленных комплексов (ВПК). Расширяющийся культ потребления, «молодежные протесты», «шестидесятники» и самоирония — все это было симптомами растущего кризиса мобилизационной идеи развития. Ирония над «шпиономанией» была ее частью.
Однако современный кризис глобализации ставит вопрос о том, что придет ей на смену. Торговые войны, санкции и эмбарго 2010-х годов означают постепенный отказ от глобальной экономики в пользу национального протекционизма. Такие государства вновь потребуют внутренней мобилизации для достижения экономических прорывов. (Если движение капиталов и товаров ограничено, то мобилизация — единственно реальная форма его компенсации.) Современные электронные СМИ могут формировать массовое сознание граждан. Цифровые технологии увеличивают возможность наблюдения за жизнью граждан. Но могут ли они мобилизовать их на решение коллективных задач, пока не известно. Вполне возможно, что непрекращающаяся волна «шпионских скандалов» и «ограничения СМИ» — это только первые отработки будущих мобилизационных проектов.
К началу XXI в. классическая либеральная демократия столкнулась с новым вызовом. Развитие информационных технологий позволило быстро манипулировать общественными настроениями и голосованиями на выборах. В прошлом голосование, сбор и подсчет бюллетеней технически требовали большого времени. Теперь эти процедуры происходят слишком быстро. Даже в США заговорили об опасности выхолащивания демократического содержания из институций, которые внешне остаются демократическими. Мобилизация против «опасного врага», возможно, позволит американскому обществу зафиксировать переход к более «управляемым» демократическим процессам.
Нам трудно представить себе, что мобилизационный мир может вернуться. Но столь же трудно было благополучному европейцу времен Марселя Пруста и «Анны Карениной» предположить, что в его мире поворот к мобилизационному развитию уже произошел. Еще меньше люди 1870-х гг. могли представить, что мобилизационные эксперименты создадут в итоге базу для Второй мировой войны. Однако по мере увеличения мобилизационных компонентов враждебность между США и Россией (как и между другими государствами) будет не ослабевать, а нарастать. И эта враждебность будет напоминать скорее не времена холодной войны, а более отдаленное прошлое.
1. Копия такого пня сейчас хранится в Международном музее шпионажа в Финляндии.