Война интересов за мир в Сирии

Переговоры между В. Путиным, Х. Рухани и Р. Эрдоганом, состоявшиеся 22 ноября 2017 г. в Сочи, оптимисты медиа-цеха международников уже окрестили знаковыми. Однако можно ли считать их прорывом на сирийском направлении?

Обсуждение планов Турции по проведению операции против Сил национальной самообороны в районе курдского Африна, и запланированный Россией всесирийский конгресс в Сочи — элементы более масштабного плана Москвы и ее союзников по созданию эскиза собственной роли в сирийском послевоенном будущем. На фоне В. Путина и Р. Эрдогана иранский истеблишмент поддерживает относительную тишину по поводу результатов переговоров. Для этого есть причины, и все они объединены беспокойством Тегерана в отношении сохранения своего влияния.

При текущем региональном раскладе и непростых отношениях даже между партнерами «тройки» Астанинского процесса оптимизм по поводу будущего переговоров остается крайне сдержанным. Затаенное ожидание в Тегеране относительно дальнейших действий Москвы, ее желании и способности убедить остальных в необходимости действительно всеобъемлющего процесса с включением всех стейкхолдеров становится все более напряженным. Сохраняется вопрос, какое место в Сирии конфигурация международных сил определит для Ирана и какую роль Москва отведет Тегерану в расстановке собственных приоритетов и сообразно открывающимся возможностям.

Переговоры между В. Путиным, Х. Рухани и Р. Эрдоганом, состоявшиеся 22 ноября 2017 г. в Сочи, оптимисты медиа-цеха международников уже окрестили знаковыми. «Прорыв на сирийском направлении благодаря оси Москва — Тегеран — Анкара» — это ли произошло на саммите глав государств в Сочи, которому предшествовали встречи министров иностранных дел и главнокомандующих вооруженными силами, а также личная встреча В. Путина с Б. Асадом днем ранее?

Тем, кто рассматривает состоявшиеся переговоры как бесспорное достижение на пути сирийского урегулирования, следует немного остыть. Очередная веха, попытка Москвы консолидировать силы перед женевским марш-броском, демонстрация собственной кредитоспособности в качестве медиатора в непростом процессе с разнонаправленными интересами участников, набор очков в переговорах с западными партнерами и придание уверенности своим соратникам по Астанинскому процессу — не эти ли описания лучше подходят для прошедшей встречи, тем более в глазах других участников Астанинской «тройки»?

Назад в Женеву

Андрей Кортунов:
Из Астаны в Женеву с остановкой в Сочи?

Судя по совместному заявлению, Иран, Россия и Турция придают большое значение Астанинскому процессу, в ходе которого, как подчеркнули стороны на встрече 22 ноября, было достигнуто то, чего не смогли сделать другие посредники и участники процесса в Женеве. А именно — России при поддержке ее ближневосточных партнеров удалось собрать за столом переговоров необходимых участников для, по крайней мере, разграничения зон деэскалации.

Очевидно, в интересах Москвы — сохранить избранную ею роль нейтрального посредника в процессе урегулирования в целом. Так, МИД России неоднократно заявлял, что Астанинский процесс ни в коем случае не является заменой Женевскому, а представляет собой лишь предварительную стадию по урегулированию военных конфликтов и подготовке почвы к последующему политическому процессу. Конгресс сирийского национального диалога в Сочи, который, по мысли Москвы, должен собрать представителей основных этнических и конфессиональных групп, называют промежуточной стадией между евразийской и европейской столицами, ставшими центрами переговоров по Сирии. В Москве с удовлетворением отмечают, что смогли привлечь за стол переговоров различные группировки, участие которых необходимо для того, чтобы начать договариваться сначала о прекращении огня, а потом и о будущем страны. В МИД России также напоминают своим западным партнерам о том, что именно Астанинский процесс позволил оживить Женеву, находящуюся в некотором роде анабиозе.

Тем временем представители Женевского процесса, в том числе представитель генсека ООН Фархан Хак, отметили, что видят в сочинской встрече ступеньку к политическому урегулированию в рамках все той же Женевы, а не Астаны. Так что России приходится искусно лавировать на поле международной дипломатии, чтобы достичь осязаемых результатов.

Идея трехстороннего саммита в Сочи

Саммит глав трех государств-гарантов зон деэскалации в Сирии прошел именно в духе такого маневрирования. С одной стороны, Москве необходимо убедить своих партнеров, что их непосредственные интересы в Сирии будут соблюдены, с другой — показать дипломатическое международное лицо, готовое к восьмому раунду переговоров под эгидой ООН в Женеве, где планировалось сосредоточиться уже на вопросе выборов и выработке новой конституции Сирии. При этом отложенный с 18 ноября конгресс сирийского национального диалога предполагалось провести еще до начала нового женевского раунда, но, похоже, времени на него совсем не осталось.

Ко встрече 22 ноября стороны подошли основательно, хотя и без лишней огласки. Министры иностранных дел С. Лавров, М. Чавушоглу и М. Дж. Зариф встречались 19 ноября в Анталье. Тогда они обсудили возможности для «инклюзивного межсирийского диалога с целью поиска и достижения компромиссов в интересах единой и сильной Сирии» согласно резолюции № 2254 СБ ООН. Мероприятию также предшествовали двусторонние личные и телефонные переговоры на различных уровнях.

Антон Мардасов, Николай Кожанов:
Российско-иранское взаимодействие в Сирии: ограниченное не значит законченное

Х. Рухани высоко отозвался о встрече 22 ноября, отметив, что «последние 11 месяцев доказали, что усилия трех стран смогли способствовать снижению напряженности в Сирии и подготовить почву для установления мира и стабильности в этой стране, и все это стало результатом Астанинского процесса». В. Путин, в свою очередь, сделал акцент на важной роли Ирана и Турции, без которых не было бы зон деэскалации и других результатов.

Одной из основных интриг переговоров на высоком уровне стал курдский вопрос, на чем и сконцентрировались многие медиа, — каким образом и на каких условиях Москве удастся убедить Анкару в необходимости участия курдов в процессе политического урегулирования. В Тегеране, правда, интересуются вопросом не столько в контексте Рабочей партии Курдистана, как этим озабочены в Анкаре, сколько перспективой федерализации Сирии, где курды могут получить собственную автономию. В Иране при наличии собственного курдского населения, часть которого в последние годы принимала участие в боевых действиях в Сирии и Ираке, против этого естественным образом имеются серьезные возражения.

Однако, похоже, что и обсуждение планов Турции по проведению операции против Сил национальной самообороны в районе курдского Африна, и запланированный Россией всесирийский конгресс в Сочи — элементы более масштабного плана Москвы, а затем и ее союзников по созданию эскиза собственной роли в сирийском послевоенном будущем, которое уже близко. На фоне В. Путина и Р. Эрдогана иранский истеблишмент поддерживает относительную тишину по поводу результатов переговоров. Для этого есть причины, и все они объединены беспокойством в отношении сохранения своего влияния: Москва признала необходимость присутствия Ирана за столом переговоров для решения вопросов военного характера «на земле», но что будет, когда начнется полноценное политическое урегулирование?

Так что если в Анкаре переживают по поводу включения курдов в политическое урегулирование, в Тегеране незримо присутствует ранее укоренившийся и не беспочвенный страх того, что Москва в удобный для себя момент готова будет пренебречь интересами своих союзников, которых она, скорее всего, считает временными для реализации собственных интересов. Они заключаются в том, чтобы продемонстрировать другим сторонам процесса политического урегулирования, что без России достичь результата не удастся; что при отсутствии желания в Эр-Рияде, Абу-Даби и Вашингтоне вести конструктивные переговоры с Тегераном Москва готова вовлекать необходимые стороны, договариваться и как минимум сообщать о результатах. Однако если России Астанинский процесс видится в большей степени как неотложный и комплементарный по отношению к Женеве, направленный на решение вопросов «на земле», то ее партнеры по «тройке», в особенности Иран, рассматривают его как основную площадку для реализации своих интересов. Поэтому заявления Москвы, направленные на внешних по отношению к «тройке» наблюдателей о важности Женевского процесса, рассматривают настороженно, как и инициативу по созыву конгресса сирийского национального диалога в Сочи, несмотря на заверения иранской стороны в согласии на его проведение.

Ожидания Ирана от будущего Сирии

Виталий Наумкин:
Что ждет Сирию?

В качестве основных вопросов на переговорах стороны отметили борьбу с терроризмом — почти завершенную — и согласие по поводу проведения конгресса в Сочи, тем самым подчеркивая свою значимую роль в продвижении процесса вперед. Было сделано также несколько акцентов в духе «оси сопротивления», о возможности формирования новой версии которой, уже при участии России, говорили иранские аналитики, — в частности, о том, что будущее Сирии должно решаться ее народом, а не внешними силами.

Сформулировать ожидания Тегерана по поводу будущего Сирии на основе заявлений официальных лиц или представителей академической элиты довольно сложно. Отчасти из-за различного рода задач, решаемых одновременно политиками в столице Ирана и военными «на земле» в Сирии на различных уровнях, и равнозначности вовлеченных внутренних игроков. Отчасти это связано, возможно, с отсутствием четкого видения при наличии многих внешних неизвестных.

На встрече в Сочи Х. Рухани солидарно со своими коллегами упомянул в качестве основополагающих принципов политического процесса целостность Сирии, а также сохранение суверенитета и независимость государства. «Мы рады, что все три страны стремятся к одному и тому же и что мы так плотно взаимодействовали по этим вопросам», — заявил иранский президент. К тому, что было озвучено в официальном порядке, следует добавить и еще одно важное ожидание Тегерана. Он рассчитывает, что в результате процесса политического урегулирования к власти не придет правительство, лояльное Израилю. При этом оно не должно быть непременно антизападным, но и не прозападным тоже. Израиль, кстати, был упомянут еще в одном заявлении в духе «оси сопротивления», частью и направляющей которой традиционно видит себя Иран: Х. Рухани выразил удовлетворение по поводу безуспешности тех, кто «хотел нарушить целостность сирийских границ и вмешиваться в решение внутренних вопросов», в частности американцев, «сионистов» и других стран региона.

В противовес «нарушителям спокойствия» Иран, по словам Х. Рухани, стремится только к сохранению стабильности и плодотворному сотрудничеству в регионе. Следует обратить внимание на это заявление на фоне попыток региональных противников Тегерана как изменить течение процесса урегулирования в Сирии, так и провести ре-секьюритизацию Ирана в целом, обвиняя руководство Исламской Республики в экспансионистских настроениях.

И главное, что говорит об ожиданиях иранской стороны, — своей речью Х. Рухани сделал задел на участие в политическом процессе по окончании решения вопросов военного характера. «Наша сегодняшняя встреча — это начало усилий по установлению мира в Сирии, и успехи Астанинского процесса демонстрируют способность трех стран способствовать достижению согласия в рамках мирного процесса», — сказал иранский президент. Он, очевидно, рассматривает завершение этого этапа сотрудничества как начало нового в том же или расширенном составе, но при непременном существенном участии Тегерана. В связи с попыткой показать собственную равнозначность Иран, несмотря на собственные сомнения по поводу амбиций Москвы, также приветствовал намерение России провести конгресс в Сочи.

Россия, скорее всего, преуспела в разъяснении партнерам по «тройке» своих конструктивных намерений при планировании конгресса и в процессе сирийского урегулирования, поскольку иранское руководство на официальном уровне высказалось о мероприятии исключительно позитивно. Спикер иранского меджлиса Али Лариджани на Азиатской парламентской ассамблее, прошедшей в Стамбуле 21–24 ноября, назвал сочинский трехсторонний саммит «поворотной точкой» ситуации в регионе, а опыт успешного сотрудничества трех стран — заделом для того, чтобы играть совместную и вескую роль в азиатском контексте в целом. Его поддержал участник той же ассамблеи, заместитель министра иностранных дел Ирана Хасан Кашкави, сообщивший турецкому агентству «Анадолу», что у Тегерана позитивные ожидания от переговоров и что данная встреча — естественное продолжение Астанинского процесса. М. Дж. Зариф, выезжая на переговоры, также написал в своем аккаунте в Твиттере, что процесс движется в правильном направлении. Советник меджлиса по международным вопросам Хоссейн Амир Абдоллахиян назвал сотрудничество трех стран дипломатическим успехом, а «раздробление костей такфиристского терроризма» его результатом

Руслан Мамедов:
После Ракки: все взгляды на Восток Сирии

Иранская реформистская газета Bahar Daily со ссылкой на свои источники предположила две основные цели трехсторонней встречи — сделать заявление о важности достигнутых соглашений и по результатам «Астаны» разработать совместный план действий, который должен быть представлен на предстоящих переговорах в Женеве. Но несмотря на информированность источника, сообщение снова умалчивает о главном беспокойстве — о чем Москва будет договариваться с другими участниками процесса политического урегулирования, с которыми Иран на официальном уровне не поддерживает коммуникацию?

Иран, как всегда, выжидает: выражая умеренную поддержку политическому урегулированию в целом и идее конгресса, предложенной Россией, Тегеран все же ждет, когда будут приняты более конкретные решения, в особенности о его включенности в окончательный процесс урегулирования. На это молчание обратило внимание даже арабское издание Al-Quds, которое, правда, истолковывает его несогласием Ирана с достигнутыми договоренностями и одновременным желанием не нарушать процесс, по крайней мере внешне выглядящий согласованным.

Иран уже был обеспокоен тем, что переговоры о создании еще одной зоны безопасности на Юге Сирии, состоявшиеся в июле 2017 г. в Иордании, прошли в его отсутствие. На фоне визита саудовского короля Салмана бен Абдель Азиза бен Сауда в Москву в октябре 2017 г. и достигнутых в Москве договоренностей, в том числе о перспективах поставок Эр-Рияду ЗРК С-400, это беспокойство усилилось многократно. Затем появилось совместное заявление В. Путина и Д. Трампа по Сирии, согласованное в ноябре на саммите АТЭС в Дананге. Сразу же после встречи в Сочи о результатах переговоров с Р. Эрдоганом и Х. Рухани В. Путин проинформировал Б. Нетаньяху и Д. Трампа. Кроме того, 23 ноября, по данным израильских источников, Израиль посетил глава российской службы внешней разведки С. Нарышкин «для информирования израильских коллег о трехсторонней встрече в Сочи 22 ноября». Именно такие действия Москвы вызывают недоумение и опасения в Тегеране, который по-прежнему предпочитает сохранять молчание, но уже не тешит себя иллюзией о большей стратегической близости с Россией, как это могло показаться, в частности, после принятия в августе 2017 г. в США «Акта о противодействии врагам Америки с помощью санкций», нацеленного на Россию, Иран и Северную Корею.

Иран предпочитает выждать, когда сложится конфигурация сторон, занимающихся политическим урегулированием в Сирии. На конференции Эр-Рияд-2 22–24 ноября, совпавшей с сочинским саммитом, Тегеран снова обвинили в деструктивной деятельности в регионе и выразили протест присутствию иранских сил в Сирии. На саммите Лиги арабских государств незадолго до это звучали примерно те же согласованные ноты арабских государств. А в ноябрьском интервью The New York Times, вышедшем сразу после трехсторонней встречи, наследный принц Саудовской Аравии Мохаммед бин Салман в крайне жестких и некорректных терминах обвинил верховного лидера Ирана аятоллу Али Хаменеи в экспансионистских амбициях в регионе. В Иране, конечно, поспешили ответить. Х. Рухани назвал враждебность КСА «попыткой прикрыть свои поражения в регионе и проблемы внутри страны». Эр-Рияд, кстати, на этом не остановился, и 26 ноября в столице Королевства на первом саммите министров обороны Исламской военной антитеррористической коалиции, представленной 41 государством (многие из которых, кстати, понимают террористическую угрозу в свете собственных внешних и внутренних условий), Тегеран вновь значился в повестке КСА на одной из первых позиций.

При таком региональном раскладе и непростых отношениях даже между партнерами «тройки» Астанинского процесса, не говоря уже о многочисленных противниках вовлечения Ирана в последующие итерации и присутствие Ирана в Сирии, оптимизм по поводу будущего переговоров остается крайне сдержанным. Затаенное ожидание в Тегеране относительно дальнейших действий Москвы, ее желании и способности убедить остальных в необходимости действительно всеобъемлющего процесса с включением всех стейкхолдеров, как об этом в разнообразных формулировках говорил В. Путин, становится все более напряженным. Сохраняется вопрос, какое место в Сирии конфигурация международных сил в итоге определит для Ирана и, что немаловажно, какую роль Москва отведет Тегерану в расстановке собственных приоритетов и сообразно открывающимся возможностям.