Последние часы перед рассветом

Пандемия коронавируса погрузила мир в мрачные раздумья. Большинство аналитических статей полны критики существующей международной системы и пессимистичных прогнозов относительно 20-х годов XXI столетия.

Основной удар критиков приходится на глобализацию. С одной стороны, ее обвиняют в недостаточности, с другой — в избыточности. Паралич международных институтов, в особенности ООН, вызывает праведный гнев как профессиональных исследователей, так и простых обывателей. Ответственным за международное поражение в войне с вирусом объявляется Всемирная организация здравоохранения; камни также летят в Совет Безопасности ООН, который как международный инструмент никак не проявил себя в условиях глобальной угрозы человечеству.

При этом недееспособность институтов видится пессимистам не как корень всех проблем, а лишь как следствие самих глобализационных процессов. То, что вчера считалось достижениями глобализации — открытость границ, массовый туризм, транснациональное сотрудничество (которыми без зазрения совести пользовались все: и либералы, и консерваторы) — в мгновение ока превратилось в их глазах в общее зло. Всплеск ксенофобии, проявившейся в ряде стран (в основном, посткоммунистических), которая была обращена в том числе и против собственных соотечественников, оказавшихся в момент вспышки пандемии за границей, а не дома, — целым рядом экспертов приветствовался, несмотря на очевидность исторических реперкуссий.

Для меня проверка вирусом показала две основных характеристики современного общества: неоспоримую ценность человеческой жизни и ее приоритет перед любыми экономическими целями (будь то рост или доход) и даже элементарными свободами (например, свободой передвижения), а также недостаточность глобализированности современных обществ и политических систем.

Коронавирус вызвал шок и реакцию на всех уровнях общественной жизни: глобальном, национальном, индивидуальном. После него мы не проснемся в тотально другом мире: в этом сходятся как сторонники реалистической интерпретации мировой картины, так и либеральные исследователи. Система, держащая себя в ежеминутном тонусе от диалектического взаимодействия глобальных, транснациональных и локальных стимулов, пройдя первое поистине фундаментальное потрясение в XXI в., перенастроится и продолжит функционировать.

Как утверждает Михаил Эпштейн, «с точки зрения больших цивилизационных процессов, саму эту пандемию можно считать своего рода вакцинацией против большой войны», поэтому обновленная мировая система, выйдя из кризиса, станет более резистентной и безопасной.

Пандемия коронавируса погрузила мир в мрачные раздумья. Большинство аналитических статей полны критики существующей международной системы и пессимистичных прогнозов относительно 20-х годов XXI столетия.

Константин Косачев:
Каким будет «постпандемический» мир?

Основной удар критиков приходится на глобализацию. С одной стороны, ее обвиняют в недостаточности, с другой — в избыточности. Паралич международных институтов, в особенности ООН, вызывает праведный гнев как профессиональных исследователей, так и простых обывателей. Ответственным за международное поражение в войне с вирусом объявляется Всемирная организация здравоохранения; камни также летят в Совет Безопасности ООН, который как международный инструмент никак не проявил себя в условиях глобальной угрозы человечеству.

При этом недееспособность институтов видится пессимистам не как корень всех проблем, а лишь как следствие самих глобализационных процессов. То, что вчера считалось достижениями глобализации — открытость границ, массовый туризм, транснациональное сотрудничество (которыми без зазрения совести пользовались все: и либералы, и консерваторы) — в мгновение ока превратилось в их глазах в общее зло. Всплеск ксенофобии, проявившейся в ряде стран (в основном, посткоммунистических), которая была обращена в том числе и против собственных соотечественников, оказавшихся в момент вспышки пандемии за границей, а не дома, — целым рядом экспертов приветствовался, несмотря на очевидность исторических реперкуссий.

Стивен Уолт, стоящий сегодня в авангарде американской реалистической мысли, обобщая всю критику в своем комментарии для Foreign Affairs, предрек скорый откат гиперглобализации и возвращение к сильному национальному государству, способному защитить своих граждан.

Превалирование критических оценок и негативных сценариев представляется, с одной стороны, естественным и закономерным, но также и гипертрофированным. Естественным, потому что так выглядит защитная реакция перед новым, непонятным и непредсказуемым феноменом. Закономерным, так как в отличие от периода модерна, который был оптимистично настроен на вечный прогресс, общество сегодня является продуктом постмодерна, для которого умерли и автор, и свобода, и Бог. При этом, в эти самые темные часы, невозможно не знать, что нас ожидает рассвет, вполне, может быть, отличный от предыдущих, привычных нам, но всё же со светом, теплом и солнцем.

Если взглянуть на коронакризис с другого ракурса, то можно прийти к новым, может быть, весьма неожиданным выводам. Для меня проверка вирусом показала две основные характеристики современного общества: неоспоримую ценность человеческой жизни и ее приоритет перед любыми экономическими целями (будь то рост или доход) и даже элементарными свободами (например, свободой передвижения), а также недостаточность глобализированности современных обществ и политических систем.

Первая характеристика не является очевидной для многих: хотя сам факт неочевидности, подтверждает, что ценность человеческой жизни стала неотъемлемой частью культурного кода всех современных стран, вне зависимости от политического устройства или экономической системы. Еще пару веков назад такого рода вирусная пневмония, как COVID-19, прошла бы абсолютно незамеченной: да, народонаселение потеряло бы часть стариков и людей со слабым здоровьем, но жизнь ни на день бы не остановилась. Уже сейчас специалисты говорят о том, что смертность COVID-19 не идет ни в какое сравнение со смертностью от пандемий, которые пережили наши предки.

Алексей Фененко:
«Черные лебеди» глобализации

Вторая характеристика, несомненно, идет вразрез с общим хором критиков, обвиняющих в кризисе саму глобализацию и предрекающих постглобальный мир. Если присмотреться внимательно, то их критика относится не к объективной стороне глобализации (развитие технологий, транспорта, финансовых инструментов), а к тому, что социолог Ульрих Бек, назвал идеологией глобализма, целью которой является продвижение и навязывание определенной экономической модели и финансовых интересов узкой группы интересантов.

Если исходить из того, что «глобализация — это реальность, а не выбор» (как об этом недавно писал Ричард Хаас на страницах журналов Foreign Policy и «Россия в глобальной политике»), то можно прийти к вполне конструктивным предложениям по «перезагрузке», а не отмене глобализации. Фарид Закария правильно указывает, что «с 1990-х гг. глобализация всегда двигалась в ритме три шага вперед, один шаг назад», поэтому выпавший на високосный 2020 год «gap year» может стать полезной остановкой для всестороннего и взвешенного анализа успехов и провалов международного сообщества.

Уже сейчас очевидно, что миф о «счастливой глобализации», о котором много пишут французские политики и эксперты (Юбер Ведрин в «Фигаро», Ален де Бенуа в «Россия в глобальной политике»), должен остаться частью истории. Ему на смену должен прийти проект перезагрузки глобализации, построенный на проделанной «работе над ошибками». Что нуждается в пересмотре? Конечно, соотношение национального с международным, транснациональным и глобальным. Как точно отмечает петербургский философ Артемий Магун, «мы оказались абсолютно не готовы к управлению тем, что фактически сами создали — глобализированным миром». Посткоронавирусная глобализация должна одновременно разыгрываться на каждом из 4 полей международной шахматной доски: при этом для каждого уровня должны быть выбраны соответствующие компетенции и полномочия, в которых данный уровень оказывается наиболее эффективным с точки зрения ответа на вызовы XXI в. Одинаково ошибочно как кастрировать государства и объявлять глобализацию панацеей, так и строить форпосты на границах и отменять международное авиасообщение.

Первая попытка сопряжения глобализации с международной системой политического и экономического управления — глобализация 1.0 — в некоторой степени оказалась «потемкинской деревней»: сваи вбиты, фасады выстроены, но внутри жить полной жизнью и тем более переживать непогоду невозможно. Помимо вдумчивого реформирования международных институтов, обновленная глобализация должна принести не просто крепкий каркас межгосударственных связей, но и новый тип международной солидарности, которая объединит также общества и граждан, не отменяя их национальной самоидентификации, но дополняя ее.

На самом деле, уже сейчас несмотря на значительное сокращение привычных форм глобального взаимодействия — делового, туристического, миграционного, одновременно происходит нарастание глобальной сетевой интеграции, которая «очень интенсивно ... протекает в незаметном секторе науки и исследований: журналы открывают свои базы данных, суперкомпьютеры крупнейших научных центров предоставляют свои возможности для расчетов и так далее».

Андрей Кортунов:
Глобальная победа над COVID-19: мы за ценой не постоим?

Поэтому совершенно необязательно, что все изменения, последующие за посткоронавирусным шоком, будут иметь негативный эффект для глобализации. Как отмечает Александр Аузан, «перемены в миропорядке, причиной которых стали масштабные потрясения, не всегда бывают плохими», учитывая исторический опыт: «Одним из последствий эпидемии чумы в Европе считают начало Возрождения, похолодание XVI – XVIII вв., как считается, привело к промышленной революции».

Коронавирус дает возможность переосмыслить не только процессы планетарного масштаба, но и локального, а также заставляет нас задуматься: какими будут отношения между государством и индивидуумом после глобального санитарного кризиса?

В экспертной среде идёт горячая дискуссия: какая политическая система прошла проверку коронавирусом и может претендовать на статус нового ориентира в мире? Справилась ли демократия с ее безусловным приоритетом прав человека и сложным внутриполитическим механизмом сдержек и противовесов? Или всё же наступил момент, когда свою неоспоримую эффективность доказал авторитарный или гибридный режим?

Эта дилемма стояла особенно остро в момент, когда эпидемия подходила к концу в Китае (и, следовательно, был «успешный» пример авторитарного подхода) и начинала перебрасываться на Европу и США. Однако достаточно быстро градус напряжения по данному вопросу спал: реальность показала, что коронавирус не спровоцировал резкого и повсеместного дрифта к авторитаризму в мире. Пандемия показала, что те, страны, где уже были введены и приняты обществом авторитарные практики, а также те страны, в которых существовала определенная склонность к ним, — во время кризиса продолжали использовать их. Те же страны, где гуманистические и демократические принципы были приоритетом до кризиса, остались верны своим идеалам и во время пандемии. Так, Швеция по состоянию на середину апреля не приняла никаких ограничительных мер по отношению к своим гражданам. Меры, принятые в Западной Европе, не идут ни в какое сравнение с китайским подходом: большинство ограничительных механизмов, во-первых, не были ультра-жесткими, а, во-вторых, основывались на сознательности граждан, которые не просто являются «объектами» государственной машины, но, скорее, соратниками в борьбе с кризисом. Самые негативные прогнозы, например, относительно тотального неповиновения карантину во французских печально известных пригородах не оправдались. По состоянию на апрель 2020 года, когда большинство европейских стран приблизилось или уже прошло пик заболеваемости, можно констатировать, что ни один демократический или даже гибридный режим не перенял в полной мере китайскую модель с жесткими мерами по борьбе с коронавирусом.

Интересно, что ценность популизма как (условной) политической модели также проявилась в момент коронакризиса. Большинство лидеров, которые пришли к власти на волне популизма, по мере нарастания пандемии достаточно быстро свернули свои популисткие знамена и удобные слоганы. Им пришлось скоропостижно отказаться от бравады перед лицом вируса и принять меры, склонность к которым они раньше не проявляли (Дональд Трамп принял решение о достаточно «социалистической» для республиканца-бизнесмена мере по выплате социального пособия нуждающимся, Борис Джонсон ввел жесткие карантинные меры, от которых он отказывался до последнего, приведя свою страну к первым строчкам в коронавирусной статистике). Пандемия показала, что популизм — это, скорее, реакция на кризис политического эстеблишмента, но он неспособен давать ответы на вызовы, стоящие перед современными обществами, живущими в глобализированном мире.

Алексей Куприянов:
Свежий ветер в парусах глобализации

Единодушие можно видеть сейчас и в экспертных оценках относительно будущего усиления роли национальных правительств и государств в целом в мировой политике. «Возращение» к государству также является достаточно естественным рефлексом человечества, прожившего по законам вестфальской системы более трех столетий. Однако не совсем понятно, как именно глобализация мешала последнее время государствам иметь развитую и достаточную медицинскую инфраструктуру в своих странах (больничные койки, аппараты ИВЛ и пр.)? Во многих государствах поражение в битве с коронавирусом явилось следствием именно собственного, национального, управленческого провала в сфере здравоохранения.

Борьба с новым вирусом показала не столько неоспоримое значение государства, сколько роль гражданского общества в преодолении кризиса. Беспрецендентные карантинные меры в европейских государствах невозможно было бы реализовать без «со-участия» граждан, которые воспринимали ограничения своих базисных прав как необходимые и жизненно важные для общества. Соучастие граждан проявлялось не только в пассивном послушании государству, но и в повседневных практиках: внимательном отношении к собственной гигиене, сокращении всех социальных контактов, жертвой личного комфорта. Во французском эстеблишменте достаточно активно развивался тезис об альтернативе китайским методам и примере гражданской сознательности, который Франция может показать миру.

В будущем такой опыт может помочь преодолеть кризис прямой демократии, который разворачивался последние 20 лет в мире: пересидев карантин, люди могут начать более ответственно относиться к политическим процессам, от которых в будущем будет зависеть не только их экономическое благоденствие, но и, как показала весна 2020 года, их безопасность и, в конечном счете, жизнь.

В любом случае, в начале 2020 года многие страны получили уникальный опыт существования в полностью цифровом мире, где виртуальная реальность на время поменялась местами с привычным оффлайном. Общества прошли своеобразный тест-драйв, а, может быть, и крэш-тест полностью цифровой жизни. Дискуссии об этом опыте также поляризованы: цифровые оптимисты утверждают, что мир больше не вернется к прежней «нормальности»: люди будут учиться через Интернет, работать удаленно, получать продукты с помощью онлайн сервисов, смотреть кино также из дома. Цифровые пессимисты (а точнее реджективисты) склонны полностью демонизировать онлайн опыт, в который евразийский континент окунулся против собственной воли. Истина, как всегда, где-то посередине.

Коронакризис показал, что этот форсированный временный переход в онлайн скорее помогает лучше разобраться: что оставалось слишком долго недиджитализированным и приводило к издержкам для всех стейкхолдеров (включая наемных сотрудников); что, наоборот, теряет почти весь свой смысл с переходом в онлайн; а что может иметь или двойной, или смешанный формат, который будет приносить больше комфорта и пользы всем.

Елена Алексеенкова:
Последствия «короны»: «nuda vita» и «чрезвычайная власть» современного государства

К первому можно отнести доставку продуктов, которая может изменить формат нынешних гипермаркетов и продуктового ритейла в целом; ко второму — сферу развлечений: ценность похода в ресторан, просмотра фильма в кино, а спектакля — в театре; к третьему — сферу высшего образования, реформа которой давно висела в воздухе и к которой преподавательский состав относился с большой опаской: опыт дистанционного обучения уже сегодня показывает, что часть учебного процесса можно делать в онлайн или видеорежиме (большие потоковые лекции), а часть остро нуждается в живом диалоге в аудитории и никак не может быть замещена чатом в Zoom.

Однозначно точно то, что массовый опыт цифровизации приведет к большей гибкости почти во всех отраслях. В государственном секторе (не считая, конечно, стратегических закрытых сфер), в бизнесе (как малом, так и среднем и большом), в образовании и других сферах будет проявлена гибкость в отношении рабочего графика, формата (онлайн, оффлаайн, смешанный) и иерархии (эффективность горизонтальных связей при дистанционном формате работы команды).

Коронавирус вызвал шок и реакцию на всех уровнях общественной жизни: глобальном, национальном, индивидуальном. После него мы не проснемся в тотально другом мире: в этом сходятся как сторонники реалистической интерпретации мировой картины, так и либеральные исследователи. Система, держащая себя в ежеминутном тонусе от диалектического взаимодействия глобальных, транснациональных и локальных стимулов, пройдя первое поистине фундаментальное потрясение в XXI в., перенастроится и продолжит функционировать.

Как утверждает Михаил Эпштейн, «с точки зрения больших цивилизационных процессов, саму эту пандемию можно считать своего рода вакцинацией против большой войны», поэтому обновленная мировая система, выйдя из кризиса, станет более резистентной и безопасной.