Политика канонов и границ

Конфликт вокруг православной церкви на Украине окончательно вышел за пределы внутрицерковной повестки. Эксперты, политологи и журналисты бросились разбираться в тонкостях канонического права, истории межправославных отношений и обсуждать психологические портреты церковных иерархов. При этом ситуация, как правило, рассматривается ими в довольно ограниченном политическом контексте — оцениваются последствия либо для российско-украинских отношений, либо для взаимодействия России с Западом. В то же время проблема автокефалии Украинской православной церкви гораздо шире вопроса о будущем православия в одной конкретной стране и о ее отношениях с соседями.

Конфликт между Москвой и Константинополем вышел на новый уровень. Его дальнейшее развитие будет иметь определяющее значение для будущего мирового православия и скажется, как минимум, на положении христианства в Европе, где проживают около 257 млн католиков и около 200,5 млн православных. Без урегулирования максимально усложнившихся противоречий между основными центрами силы православие рискует прекратить свое существование в современном виде. Без РПЦ православный мир теряет какую бы то ни было количественную значимость, а Московский патриархат без «символической власти» остального православия оказывается не более чем национальной религией России, что может устраивать отдельных политиков и иерархов, но противоречит внутренней логике церкви и христианского универсализма.

Конфликт вокруг православной церкви на Украине окончательно вышел за пределы внутрицерковной повестки. Эксперты, политологи и журналисты бросились разбираться в тонкостях канонического права, истории межправославных отношений и обсуждать психологические портреты церковных иерархов. При этом ситуация, как правило, рассматривается ими в довольно ограниченном политическом контексте — оцениваются последствия либо для российско-украинских отношений, либо для взаимодействия России с Западом.

В то же время проблема автокефалии Украинской православной церкви гораздо шире вопроса о будущем православия в одной конкретной стране и о ее отношениях с соседями. Представляется, что более полный анализ происходящих процессов возможен при использовании подходов современной теории международных отношений, признающих существование в мировой политике конфессиональных игроков с собственными целями и установками [1]. Подобный постсекулярный взгляд позволяет разграничить интересы светских и религиозных акторов, а также оценить расстановку сил на политической и религиозной карте мира (которые накладываются друг на друга, но лишь в редких случаях совпадают).

Православные центры силы в мировой политике

Александр Гущин:
Вопрос об автокефальной церкви на Украине — история и политика

В новейшей истории единственным заметным церковным игроком на международной арене долгое время оставалась Римско-католическая церковь (РКЦ). Исторически Святой Престол обладал достаточной независимостью от светских властей, организационной структурой и ресурсами для наличия амбиций в глобальном масштабе. За счет Латеранских соглашений РКЦ удалось сохранить в XX в. и собственный светский суверенитет экстерриториального характера. В терминах «религиозной экономики» Римско-католическая церковь как крупнейшая в мире конфессия неизбежно воспринимала и воспринимает себя в общемировом масштабе, представляя в качестве «религиозного рынка» все страны и континенты. Остальные религиозные течения для подобных амбиций либо не обладали достаточным числом последователей, либо не имели единой структуры, которая могла бы действовать от лица своих последователей, либо находились в подчиненном по отношению к светским властям положении. Это касается и автокефальных православных церквей, которые, в лучшем случае, мыслили себя в региональном масштабе, а то и вовсе боролись за выживание.

Первое окно возможностей для возникновения независимых православных центров силы возникло с падением Российской и Османской империй — двух государств, на территории которых было сконцентрировано практически все православное население мира. Ситуацией ослабления контроля за религиозной сферой незамедлительно воспользовался Константинопольский патриархат, попытавшийся использовать свой статус первого среди равных для занятия лидирующих позиций в семье православных церквей. В 1922 г. Константинопольский патриарх Милетий II провозгласил права Фанара на управление приходами так называемой диаспоры (то есть находящимися за пределами территорий поместных церквей), а в 1923 г. предпринял попытку проведения под своим председательство «Всеправославного конгресса». Более того, в том же году, пользуясь сложным положением Русской православной церкви (РПЦ), Милетий II поспешил распространить свое влияние и на территорию РПЦ. Он принял под управление Константинопольского патриархата православных Эстонии и Финляндии, а также вмешался в управление церковными делами в Польше. Независимое положение РПЦ в этот период оказалось настолько мимолетным, что фанариоты фактически не испытывали никакого заметного сопротивления своим растущим запросам.

С усилением СССР и формированием уже новой Советской империи пространство возможностей для независимого православия постепенно сжималось и окончательно схлопнулось с разделением мира на два глобальных идеологических лагеря. Православие оказалось в той его части, в которой независимость церковных институтов не предполагалась. Стоит отдельно отметить, что условная «реституция» канонических территорий РПЦ, произошедшая по мере продвижения влияния новой советской власти на Запад, была результатом реализации интересов светской, а не церковной власти.

Ситуация кардинальным образом изменилась с распадом Советского Союза. На территориях бывшего соцблока (в первую очередь в России, Украине, Румынии, Сербии, Болгарии, Беларуси, Грузии, Молдове, Казахстане) оказалось около 185 млн православных — более 90% от общего числа. Впервые в современной истории у крупных православных общин, оформившихся на осколках Советской империи, появились независимые от светских властей церковные структуры. Фактическое, а не номинальное отделение церкви от государства (что для постсоветских и постимперских реалий главным образом означало невмешательство государства в дела церкви) позволило церковной иерархии переосмыслить значение и задачи возглавляемых ею институтов. Как только они освоились в новой для себя реальности религиозной свободы, как только эта ранее исключенная из глобальной религиозной экономики часть «рынка» оказалась открытой, в православном сообществе обострилась борьба за определение ролей, границ и общих целей.

В православном мире начался процесс формирования новой системы международных церковных отношений. При этом «новая» в данном случае фактически означает «первая». Своего «вестфаля», который мог бы послужить отправной точкой для определения общих канонических правил и стабильных канонических границ, у православия не было. В отличие от Римско-католической церкви, отношения внутри которой регулируются кодифицированной и регулярно актуализируемой системой канонического права, усиленной четкостью иерархической организации, православные церкви не располагают единой системой церковного права в сфере межправославных отношений. Последний Вселенский собор состоялся в 787 г., а в 880 г. завершился последний Поместный Собор, чьи положения включаются в кодекс православного церковного права. Большая часть наиболее значимых документов, затрагивающих вопросы церковного управления, и вовсе относятся к IV в. Подобная отдаленность во времени неизбежно создает пространство для различных трактовок и интерпретаций. Поместные церкви регулярно обвиняют друг друга в неверном толковании того или иного правила в своих интересах. Отсутствие более современных и признаваемых всеми церквями документов во многом объясняется уже упомянутой длительной ограниченностью субъектности православных церквей на международном уровне.

Даниил Пареньков:
Один крест на двоих

В рамках этого процесса окончательно определились «великие державы» православного мира — Константинополь и Москва. Из всех церквей только они обладают достаточными ресурсами (хотя и разного толка), необходимым самосознанием иерархов и, главное, желанием бороться за право форматирования «православного фактора» в мировой политике. В том, что касается Вселенского патриархата, его главный и, по сути, единственный ресурс — «символический капитал» статуса первого среди равных. Амбиции же фанариотов предопределены условиями их выживания — без общеправославного статуса и включенности в глобальный «религиозный рынок» вселенная Вселенского патриарха сократится до 3 тыс. стамбульских прихожан, о чем не приминают напоминать даже западные СМИ. Константинопольские патриархи не могут позволить себе принимаемую большей частью православных лидеров роль главы национальной церкви — такой церкви у них просто нет.

Позицию Москвы предопределяет совсем иная логика. Даже без учета Украины под омофором РПЦ находится более половины всех православных. Русской православной церкви также досталась в наследство от Российской и Советской империй самая обширная и развитая инфраструктура, равно как и выстроенная система отношений с современной российской властью — недоступные для прочих церквей ресурсы. От «симфонии с государством» РПЦ унаследовала и идею о «Третьем Риме» — священной роли хранительницы и защитницы вселенского православия. Такое самовосприятие и церковных иерархов, и значительной части паствы, помноженное на ее количество, подталкивает Московский патриархат к определению своей глобальной стратегии.

«Фанарский папизм» VS «Соборная конфедерация»

Различия между предложенными Москвой и Фанаром остальному православию моделями оказались фундаментально противоположными. Константинопольский патриархат, исходя из характера своего основного ресурса, сделал ставку на объединение православного мира по католической модели, стремясь преобразовать свое первенство чести в первенство без оговорок. Обозначенная в начале XX в. Милетием II линия была продолжена его приемниками и в конце столетия. Так, одним из первых действий Константинополя в постсоветских реалиях стало создание в Эстонии параллельных с РПЦ церковных структур. Амбиции Фанара по очевидным причинам достаточно прохладно воспринимались остальными православными церквями. Однако необходимо отметить, что Константинополь достаточно эффективно использовал свой «символический капитал» за пределами собственно православия, конвертируя его в признание в качестве духовного лидера в глазах Запада. Именно на это были нацелены частые встречи Константинопольских патриархов с Римскими папами, включение в повестку экологической проблематики и другие тактические ходы, нацеленные на закрепление в роли главного спикера от лица православия в западном медиа пространстве.

Модель, предложенную Русской православной церковью, можно условно назвать моделью «соборной конфедерации». РПЦ стремилась зафиксировать сложившиеся зоны канонического влияния и определить четкие правила игры, в основе которых должно было лежать соборное принятие решений по принципу консолидированной позиции. Лидирующую роль, вероятно, предполагалось удерживать за счет ресурсного и количественного превосходства над остальными церквями. При этом Московский патриархат продемонстрировал гибкость — внутренняя мобилизация ресурсов и централизация власти прекрасно уживались с готовностью идти на предоставление прав широкой автономии отдельным частям, а консервативная риторика внутри России — с наращиванием контактов с католиками и англиканами.

Украина как точка распада

Проблема автокефалии украинской церкви никогда не приобрела бы нынешние масштабы, если бы это был вопрос исключительно независимости украинского православия. На Украине сложилась конкурентная среда, в которой могут сосуществовать различные религиозные организации вне зависимости от чьего-либо признания. Каноническое право никак не влияет на вопросы собственности или возможности отправления культа. Та часть украинских православных иерархов, которая хотела абсолютной независимости от Русской православной церкви, могла сделать выбор в пользу неканонических структур. Значительная часть епископата все же предпочла остаться частью более крупной общности с другим масштабом интересов. Это желание вряд ли может быть объяснено каким-то внешним давлением — скорее, это свидетельство схожести взглядов на вопросы роли и стратегии Русской православной церкви. В конце концов не стоит забывать, что украинские архиереи составляют почти треть всего епископата русского православия, и что почти треть делегатов на соборе 2009 г., избравшем Патриархом Московским митрополита Кирилла, были гражданами Украины.

На нынешние действия Константинопольский патриархат пошел, исходя из своих собственных интересов, реализация которых стала возможна лишь в условиях современной международной обстановки. Нарастающее противоборство РПЦ и Фанара окончательно оформилось в 2016 г. с провалом готовившегося с 1961 г. Всеправославного Собора, который для православных должен был стать Восьмым Вселенским. Отказ Русской православной церкви и ряда других церквей от участия в Соборе обозначил фактический тупик в вопросе определения приемлемой для всех конфигурации системы международных церковных отношений. Возможность для определения православной церковной карты мира посредством переговоров была упущена. Дальнейшая логика процесса требовала конфликта-катализатора, который послужил бы поводом для публичного вскрытия всех противоречий и зафиксировал бы реальную расстановку сил.

Таким катализатором оказался конфликт вокруг православия на Украине. Константинопольский патриархат воспользовался локальным совпадением интересов с украинской властью и геополитической обстановкой, чтобы перейти в активную фазу конфликта. Фанар провозгласил самую значимую для РПЦ за пределами России территорию своим каноническим владением. Более того, сняв анафему с лидеров украинских раскольнических церквей, он на практике подтвердил видение самого себя в качестве финальной судебной инстанции православного мира. Неважно, предоставит ли Вселенский патриархат томос об автокефалии какой-либо религиозной структуре на Украине или будет искать варианты формального включения украинской церкви в свой состав. В любом случае, главная его задача — изъять эту территорию из сферы влияния Москвы и обозначить там свое присутствие, закрепив новый баланс сил.

Раскол или дезинтеграция?

Вадим Кортунов:
Итоги протестантского проекта: пятьсот лет спустя

Конфликт между Москвой и Константинополем вышел на новый уровень. Его дальнейшее развитие будет иметь определяющее значение для будущего мирового православия и скажется, как минимум, на положении христианства в Европе, где проживают около 257 млн католиков и около 200,5 млн православных. Без урегулирования максимально усложнившихся противоречий между основными центрами силы православие рискует прекратить свое существование в современном виде. Без РПЦ православный мир теряет какую бы то ни было количественную значимость, а Московский патриархат без «символической власти» остального православия оказывается не более чем национальной религией России, что может устраивать отдельных политиков и иерархов, но противоречит внутренней логике церкви и христианского универсализма.

Текущее положение дел фиксирует провал как Фанарской, так и Московской модели, а их реанимация представляется маловероятной. Дальнейшее развитие событий может пойти по двум основным сценариям. Определяющим процессом при первом сценарии станет дезинтеграция семьи православных церквей. Предоставление автокефалии украинской церкви создаст решающий прецедент для запуска процесса атомизации православия. Протестантский принцип «одно государство — одна церковь» ударит не только по РПЦ, но и по другим православным церквям, включая и Константинопольский патриархат. Масштаб дезинтеграционного процесса будет усиливаться разрушением единой системы легитимации и, как следствие, ростом числа православных сект и личных амбиций отдельных епископов, которые захотят собственных автокефалий или хотя бы автономий внутри государств. Первой в этом списке окажется Украина, где окончательная каноническая неразбериха создаст все необходимые условия для роста числа самопровозглашенных патриархов. Атомизация повлечет за собой маргинализацию и уход на периферию религиозной карты мира. Финальным аккордом станет выхолащивание и адаптация вероучения под новые реалии, фактическая православная «Реформация» и прекращение существования кафолического православия и Диптиха как его символа.

Второй сценарий чуть менее драматичен. Конфликт между Фанаром и РПЦ завершится разделением православных церквей на два лагеря с центрами в Москве и Стамбуле. Остальные православные церкви постараются сохранять нейтралитет, но Константинопольский и Московский патриархат будут вынуждать остальные церкви сделать выбор. Православие окажется ввергнутым в крупнейший со времен Великой Схизмы раскол. В долгосрочной перспективе победа ни одного из лагерей не представляется возможной. Раскол либо перетечет в дезинтеграцию, либо произойдет возврат к начальной точке 1990-х гг. Борьба двух лагерей надолго исключит православные церкви из мировой религиозной политики, в мировом христианстве усилятся позиции Римско-католической церкви, пассионарные протестантские деноминации окажутся куда более заметными на религиозной карте, чем православие.

При обоих сценариях выход из кризиса возможен при появлении новых лидеров-харизматиков, способных предложить новые точки сборки православного мира. Страновая и этническая принадлежность особой роли играть не будут — гораздо большее значение будет иметь способность увлечь за собой верующих, уставших от канонической путаницы, воинственной риторики и ощущения конфликта. Можно предположить, что проект «православной перезагрузки» выйдет за пределы текущих ортодоксальных границ. В него могут оказаться включенными как Древние восточные церкви (которые нередко учитывают при подсчете общего числа православных), так и отдельные инославные национальные церкви, например, Армянская или Англиканская.

При любом развитии событий, сложившаяся ситуация снижает уровень самостоятельности православных церквей, повышая их зависимость от светской власти как потенциального спонсора или союзника в борьбе с противоположным лагерем. Учитывая опыт взаимоотношений церкви и государства в ареоле распространения православия, религиозная сфера оказывается под угрозой политизации при снижении обратного влияния церкви на политические процессы. В глобальном масштабе это влечет за собой снижение «религиозной многополярности» как одного из факторов поддержания многополярности политической.

1. См., например: Wilson E. After Secularism: Rethinking Religion in Global Politics. – New York: Palgrave Macmillan, 2014. – 222 p.