Перспективы ирано-американского диалога по ядерной программе: от конфронтации к прагматизму?

Актуальность ирано-американского диалога по ядерной программе вновь оказалась в центре внимания мировой политики. После затяжного периода напряженности и взаимной эскалационной риторики апрель 2025 г. ознаменовался неожиданным дипломатическим оживлением: в течение месяца состоялось три раунда неофициальных переговоров между представителями Ирана и США на нейтральных площадках в Омане и Риме; в мае же прошло еще два раунда переговоров, подтвердивших заинтересованность сторон в продолжение диалога.

В текущих условиях Тегерану приходится учитывать политические издержки. В частности, для администрации Д. Трампа одним из важнейших моментов остается необходимость убедить как внутреннюю политическую аудиторию, так и ключевых союзников — прежде всего Израиль — в том, что потенциальная сделка не создает угрозы их безопасности. В этом контексте Тегеран де-факто будет вынужден продемонстрировать политическую сдержанность и предоставить косвенные, а возможно и зафиксированные в письменной форме гарантии того, что ни нынешняя, ни будущая ядерная программа не будет иметь агрессивной направленности и не станет инструментом давления на Израиль. Такая демонстрация ответственного подхода может существенно снизить уровень недоверия и обеспечить необходимое пространство для маневра администрации Д. Трампа, стремящейся сохранить баланс между жесткой риторикой и стремлением к достижению сделки.

Главный вопрос, остающийся в фокусе аналитиков и дипломатов, — достаточно ли у Вашингтона политической воли для трансформации риторики в конкретные действия? На практике это означает необходимость не только пересмотра санкционной политики, но и выработки устойчивого механизма правовых и технических гарантий, исключающих военный или диверсионный сценарий развития событий. Таким образом, текущий переговорный процесс приобретает не только двустороннее, но и системное значение: он может стать либо поворотной точкой к деэскалации и восстановлению доверия, либо сигналом к углублению стратегической турбулентности в регионе с трудно прогнозируемыми последствиями.

Актуальность ирано-американского диалога по ядерной программе вновь оказалась в центре внимания мировой политики. После затяжного периода напряженности и взаимной эскалационной риторики апрель 2025 г. ознаменовался неожиданным дипломатическим оживлением: в течение месяца состоялось три раунда неофициальных переговоров между представителями Ирана и США на нейтральных площадках в Омане и Риме; в мае же прошло еще два раунда переговоров, подтвердивших заинтересованность сторон в продолжение диалога.

Этот дипломатический импульс может указывать на постепенный переход сторон к более прагматичной логике взаимодействия, продиктованной взаимным признанием необходимости управления рисками прямой эскалации, изменениями в региональной конфигурации сил, а также возрастающим давлением со стороны ключевых международных акторов. В этой связи особую значимость приобретает анализ факторов, способствующих отказу от конфронтационной в пользу рациональной модели переговорного поведения — включая трансформацию стратегических приоритетов в Вашингтоне и Тегеране, внутреннеполитическую динамику в самом Иране, а также обострение глобальных вызовов в сфере безопасности, требующих скоординированных ответов.

«Ядерная сделка»: история вопроса

Лана Раванди-Фадаи:
Ирано-американские отношения: от эскалации к диалогу?

До недавнего времени сама возможность конструктивного диалога между Ираном и США представлялась крайне маловероятной, особенно в условиях возвращения Дональда Трампа в Белый дом. Основания для такого скептицизма были более чем весомыми. Именно администрация Д. Трампа в 2018 г. в одностороннем порядке вывела США из Совместного всеобъемлющего плана действий (СВПД), подписанного в 2015 г. Президент охарактеризовал соглашение как «порочное» и «гнилое по своей сути», моментально восстановив отмененные санкции против Ирана и введя дополнительные ограничения. Это решение вызвало резкую реакцию даже со стороны ближайших союзников США в Европе — Франции, Германии и Великобритании — которые выразили глубокое сожаление и открыто заявили о том, что действия Вашингтона подрывают международную архитектуру нераспространения ядерного оружия.

Попытки администрации Д. Трампа оправдать этот шаг ссылками на якобы имеющиеся «доказательства» того, что отказ Ирана от ядерного оружия был фиктивным, не сопровождались какими-либо верифицируемыми данными. При этом президент США без всяких оснований публично объявил Иран государством — спонсором международного терроризма и ключевой угрозой мировой безопасности из-за сохраняющегося потенциала по созданию ядерных вооружений и средств их доставки. Тегеран, в свою очередь, расценил выход США из СВПД как незаконный, нелегитимный и противоречащий основополагающим принципам международного права.

На фоне разногласий США и Европой по иранскому вопросу ожидаемую поддержку решения Д. Трампа выразили Израиль и Саудовская Аравия — два главных региональных оппонента Ирана, рассматривавшие его ядерную программу как непосредственную угрозу. Однако в 2023 г. ситуация в регионе начала меняться: при посредничестве Китая был инициирован процесс нормализации ирано-саудовских отношений, в результате чего взаимодействие между Эр-Риядом и Тегераном стабилизировалось и перешло в нейтрально-позитивную плоскость. На сегодняшний день Саудовская Аравия, осознавая риски дестабилизации региона в случае американо-израильского вторжения в Иран, активно поддерживает возобновление переговорного процесса между Тегераном и Вашингтоном, чего ожидаемо нельзя сказать об Израиле, который продолжает занимать жесткую позицию и воспринимает любые уступки Тегерану как стратегическую ошибку.

Спустя почти два года после одностороннего выхода США из СВПД администрация Д. Трампа совершила шаг, который окончательно исключил возможность возобновления диалога с Ираном в обозримой перспективе. В январе 2020 г. по личному распоряжению президента США был убит бригадный генерал Касем Сулеймани — один из ключевых фигур иранского военного и политического истеблишмента, командующий силами спецподразделения «Аль-Кудс» Корпуса стражей Исламской революции. Решение было принято под влиянием рекомендаций ближайшего окружения Д. Трампа, прежде всего тогдашнего госсекретаря Майка Помпео и советника по национальной безопасности Джона Болтона, известного своим крайне жестким и идеологически антииранским подходом.

Эта операция, ставшая беспрецедентным вызовом для иранского государства, фактически закрыла любые дипломатические каналы между Тегераном и Вашингтоном. В Иране убийство К. Сулеймани было воспринято как прямое нарушение суверенитета и акт агрессии, требующий жесткого ответа, который спустя несколько дней последовал в виде ударов иранскими силами по пустующим базам американцев в Ираке. Вместе с тем руководство Ирана, возглавляемое тогда президентом-реформатором Хасаном Роухани, осознавало, что открытый военный конфликт с США может иметь катастрофические последствия. Ставка делалась на политическое выжидание: возможное поражение Д. Трампа на предстоящих выборах 2020 г. открывало перспективу возвращения к более рациональной и предсказуемой линии со стороны новой администрации, особенно учитывая критику в адрес республиканца со стороны Демократической партии, которая позиционировала себя как сторонник сохранения ядерной сделки, подписанной Бараком Обамой в 2015 г.

Эти ожидания в определенной степени оправдались после победы Джо Байдена на выборах. В 2021–2022 гг. были предприняты попытки перезапуска переговорного процесса. Тогдашний госсекретарь Энтони Блинкен публично заявил о координации позиций США с европейскими участниками СВПД в целях поэтапного возвращения Ирана к соблюдению условий сделки.

Однако, несмотря на дипломатическую риторику и демонстрацию готовности к диалогу, прогресса достигнуто не было. Более того, выдвинутые администрацией Дж. Байдена условия возвращения к соглашению стали еще более жесткими, чем те, что обсуждались в период первого президентства Д. Трампа, и при этом не сопровождались предоставлением каких-либо надежных гарантий с американской стороны. Это, в свою очередь, подорвало доверие иранской стороны к самому формату переговоров, окончательно сформировав восприятие того, что США ведут игру с нулевой суммой, где любое соглашение может быть аннулировано в зависимости от внутриполитической конъюнктуры в Вашингтоне.

Таким образом, уже в 2022 г. Тегеран окончательно утвердился во мнении, что надежда на возобновление диалога с демократами была стратегической иллюзией. Политическая инерция, правовая неустойчивость обязательств США и отсутствие реальных стимулов со стороны Запада привели к эрозии доверия, что фактически парализовало весь переговорный процесс на протяжении четырех лет пребывания демократов у власти.

При этом в Тегеране вновь заговорили о появлении условной надежды на возобновление содержательных переговоров с Вашингтоном, когда летом 2024 г. действующий президент Джо Байден неожиданно объявил об отказе от участия в предстоящих выборах и выдвинул в качестве преемницы в президентской гонке вице-президента Камалу Харрис. На фоне устойчивого недоверия к Дональду Трампу и его политике в отношении Исламской Республики альтернатива в лице К. Харрис, равно как и любое иное демократическое руководство, рассматривалась как потенциально более конструктивный игрок в вопросе урегулирования вопросов между Тегераном и Вашингтоном. Причина этому заключалась в том, что победа К. Харрис могла бы означать переформатирование внутриполитических и внешнеполитических приоритетов, особенно с целью демонстрации собственной субъектности и дистанцирования от частично дискредитированных инициатив Байдена. Иран в таком случае мог рассчитывать на то, что новая глава государства постарается перезапустить забуксовавшие дипломатические инициативы, чтобы восстановить доверие к себе на международной арене и продемонстрировать приверженность глобальной стабильности, включая контроль над распространением ядерного оружия.

Камала Харрис в глазах Тегерана и части иранского внешнеполитического истеблишмента воспринимается как прагматик, а не стратегический ястреб, особенно на фоне доминирования антииранской повестки у республиканцев и части демократов в Конгрессе. Ее меньшая вовлеченность в провал возобновления СВПД при Дж. Байдене делает ее менее обремененной политическими обязательствами, связанными с предыдущими раундами переговоров.

Сужающееся окно дипломатии?

Петр Кортунов:
Перо или меч на Ближнем Востоке: ожидать ли новой «ядерной сделки»?

Но важно отметить и то, что политическая конфигурация региона за последние полтора года также претерпела кардинальные изменения. После трагических событий 7 октября 2023 г. Ближний Восток вступил в фазу новой геополитической турбулентности. На этом фоне позиция Д. Трампа в отношении Израиля остается не просто предсказуемой — она укоренилась в качестве одного из столпов его внешнеполитической платформы. В Тегеране глубоко были убеждены, что при повторном приходе республиканца к власти израильский премьер-министр Биньямин Нетаньяху получит беспрецедентные рычаги влияния на внешнеполитические решения Белого дома, что практически исключает возможность справедливого или сбалансированного диалога с Ираном.

Историческая память также играет свою роль: в Иране хорошо помнят, как в 2003 г. Тегеран пытался инициировать переговоры с администрацией Джорджа Буша-младшего, предлагая широкий дипломатический обмен и обсуждение региональной стабильности, однако получил прямой отказ. С учетом текущего баланса сил в Тегеране отмечали, что если диалог с США и состоится, то его условия будут жесткими, с усиленным давлением и без предоставления взаимных гарантий.

Дополнительным фактором уязвимости Тегерана на переговорах служат внутренние и внешние вызовы, с которыми страна столкнулась за последний год. Обезглавливание командного состава Хезболлы и ее частичная демилитаризация, нейтрализация ключевых игроков политического крыла ХАМАС, падение власти Башара Асада в Сирии, а также углубляющийся экономический кризис внутри самой Исламской Республики существенно ослабили позиции иранцев. Все это снижает уверенность Тегерана на международной арене и может склонить его к более осторожной или оборонительной переговорной тактике.

Иран между сопротивлением и прагматизмом

Тем не менее, несмотря на ослабленные позиции, Иран не демонстрирует готовности отказываться от своей доктрины «оси сопротивления», во всяком случае пока. Напротив, поддержка хуситского движения «Ансар Аллах» в Йемене продолжается, несмотря на регулярные удары со стороны США, санкционированные Д. Трампом в рамках его кампании по «сдерживанию иранского влияния». Пока что эта стратегия не принесла ощутимых результатов: хуситы сохраняют способность наносить удары по международной логистике и демонстрируют устойчивость в условиях давления, что позволяет Тегерану сохранять рычаги влияния даже в условиях относительной стратегической изоляции.

Внутриполитические процессы в Иране, несмотря на свою малозаметность на первый взгляд, носят характер тектонических сдвигов. Эти изменения пока не сопровождаются громкими заявлениями или резкой сменой курсов, но уже сейчас формируют предпосылки для стратегической адаптации системы к новым реалиям. Ключевым фактором стала неожиданная гибель в мае 2024 г. президента Ибрагима Раиси — фигуры, занимавшей важное место в консервативном блоке, но демонстрировавшей склонность к определенному институциональному компромиссу внутри иранской элиты. Особое значение заключается и в том, что именно И. Раиси рассматривался как наиболее вероятный преемник аятоллы Али Хаменеи на посту рахбара. Его политическая карьера — от главы судебной власти до поста президента — воспринималась как преднамеренная подготовка к высшей государственной роли, что делало его фигуру структурообразующей в логике будущего транзита верховной власти. Его кончина не только изменила баланс сил в исполнительной ветви власти, но и спровоцировала неожиданный исход внеочередных президентских выборов. Победу на них одержал единственный допущенный кандидат от умеренно-реформистского крыла — Масуд Пезешкиан, известный своей приверженностью к умеренному «либерализму» и поддержке конструктивного диалога с Западом. Новая президентская администрация сразу же заявила о намерении действовать в логике прагматического курса. Назначение Аббаса Арагчи на пост министра иностранных дел — фигуры с богатым дипломатическим опытом, зарекомендовавшей себя в ходе предыдущих раундов переговоров по СВПД, — указывает на сохранение профессиональной преемственности и поддержку ограниченного, но стабильного диалога с Западом.

Важно, однако, подчеркнуть: речь не идет о коренном развороте внешнеполитического вектора Исламской Республики. Иран не стремится к сближению с Западом в ценностной или стратегической плоскости. Сегодня наблюдается реализация глубоко укорененного исторического и политического прагматизма, позволившего иранскому государству сохранять целостность и системную устойчивость на протяжении десятилетий (а то и столетий), несмотря на внешнее давление и внутренние кризисы. Прагматизм здесь — не уступка, а инструмент выживания.

Нельзя также игнорировать и то, что над всей политической системой страны нависает фактор потенциального транзита власти на уровне рахбара (верховного лидера). Аятолле Али Хаменеи недавно исполнилось 86 лет, и, несмотря на отсутствие официальных признаков подготовки к передаче полномочий, в иранских элитах уже на протяжении нескольких лет ведутся закрытые дискуссии о сценариях и кандидатурах. Детали этих процессов остаются за пределами публичного поля, но очевидно, что механизм транзита будет реализован в логике сохранения стабильности и недопущения сбоев в управлении. А. Хаменеи еще в начале марта заявил о том, что Иран не будет вести переговоры с США, но спустя месяц после просьб президента М. Пезешкиана о смягчении позиции по этому вопросу его тон стал более сдержанным.

Выстроенная в Иране модель теократической республики с элементами демократии доказала свою устойчивость даже в периоды экстремальных вызовов. Стратегический консенсус внутри системы заключается в сохранении ее управляемости вне зависимости от индивидуальных предпочтений конкретных фигур или фракций. В условиях сохраняющейся угрозы прямого американо-израильского удара — пусть и гипотетического — такая модель позволяет обеспечивать не только политическое выживание, но и маневренность в международных делах. На этом фоне ключевой задачей президентской власти во главе с М. Пезешкианом становится демонстрация внутренним элитам и обществу, что курс на прагматизм и ограниченное взаимодействие с Западом способен не только снизить международную изоляцию, но и эффективно способствовать достижению стратегических целей, соответствующих национальным интересам Исламской Республики. В условиях текущих геополитических процессов, компромисс и рациональный диалог может обеспечить для Ирана пространство для гибкости и укрепления его позиции как суверенного и влиятельного актора на региональной и глобальной аренах.

Между недоверием и прагматизмом

Андрей Евсеенко:
Сегодня американская политика в секторе Газа — это скорее тактика, чем стратегия

В ходе прошедших пяти раундов переговоров в Маскате и Риме представители Ирана и США обозначили готовность к выстраиванию диалога, основанного на взаимных гарантиях и мерах по укреплению доверия. В фокусе обсуждений — перспективы сдерживания и верификации ядерной программы Тегерана в обмен на частичное или поэтапное смягчение санкционного давления, оказываемого на Исламскую Республику. Эта формула, уже апробированная в рамках СВПД, вновь выдвигается в качестве возможной основы для минимизации рисков эскалации.

Однако предметом серьезной обеспокоенности США и их партнеров остается факт, зафиксированный в докладах Международного агентства по атомной энергии (МАГАТЭ): по состоянию на март 2025 г. Иран обладает более 100 килограммами урана, обогащенного до 60% — уровня, находящегося на грани оружейного, который начинается с отметки 90%. При наличии технической инфраструктуры и политического решения такой объем урана может быть доведен до оружейного качества, что теоретически позволяет создать несколько ядерных боезарядов. При этом иранская сторона последовательно заявляет, что ее ядерная программа носит исключительно мирный, энергетический и медицинский характер и не направлена на разработку ядерного оружия.

До начала переговоров ситуация оставалась крайне напряженной. Дональд Трамп с момента возвращения в Белый доме в январе неоднократно заявлял, что Вашингтон готов возглавить военную операцию против Ирана. В ответ Тегеран пригрозил асимметричными мерами возмездия и намекнул на возможность выхода из Договора о нераспространении ядерного оружия (ДНЯО) — шаг, который может подорвать остатки доверия к режиму нераспространения, создать прецедент и стимулировать ядерные амбиции других региональных акторов.

В этой конфигурации нельзя игнорировать и фактор геоэкономической уязвимости. Иран сохраняет контроль над Ормузским проливом — стратегически важной артерией мировой нефтяной торговли. Обладание средствами доставки, способными поразить американские базы на Ближнем Востоке, усиливает риски эскалации: любое военное столкновение может дестабилизировать глобальные энергетические рынки и усугубить существующие логистические и торговые вызовы, особенно в условиях сохраняющейся протекционистской политики США.

Важным структурным ограничением на пути к взаимопониманию остается фундаментальное недоверие, укоренившееся в десятилетиях конфронтации. Формальные дипломатические отношения между Ираном и США разорваны с 1979 г. — с момента Исламской революции и захвата американского посольства в Тегеране в 1980 г. Но справедливо отметить, что корни недоверия восходят к 1953 г., когда при поддержке ЦРУ и британской разведки был свергнут демократически избранный премьер-министр тогдашнего Ирана (шахиншахского государства) Мохаммад Мосаддык.

С тех пор обе стороны ведут затяжную борьбу за влияние на Ближнем Востоке. Вашингтон после Исламской революции воспринимает Иран как дестабилизирующий фактор, поддерживающий «ось сопротивления». В свою очередь, Тегеран рассматривает США как гегемона, подрывающего суверенитет стран региона через прямое военное вмешательство и стратегическую поддержку Израиля.

Еще до начала первого раунда переговоров в столице Омана Маскате перспективы возобновления какого-либо содержательного диалога между Ираном и США вызывали глубокий скепсис как у международных наблюдателей, так и у части экспертного сообщества. Конфронтационный фон, сформированный в предыдущие годы, усиленный выходом США из СВПД и наращиванием санкционного давления, казался практически несовместимым с возможностью компромисса. Однако последовавшее анонсирование второго, затем третьего, четвертого и наконец пятого раунда диалога свидетельствует о качественном сдвиге в настроениях обеих сторон и о наличии политической воли к поиску решений, пусть и в рамках ограниченного прагматизма.

Примечательно, что риторика Белого дома по вопросу ядерной программы Ирана также претерпела эволюцию. Если на раннем этапе Дональд Трамп однозначно заявлял, что Иран в принципе не может обладать какой-либо ядерной программой, то сейчас в официальных заявлениях все чаще прослеживается более сдержанный и гибкий тон, допускающий возможность частичного технологического суверенитета Исламской Республики при наличии международных гарантий.

Первоначальная позиция Д. Трампа исходила из абсолютного непризнания легитимности какой-либо ядерной инфраструктуры в Иране вне зависимости от ее характера — гражданского или военного. Такая позиция оправдывала максималистский санкционный подход, включающий полное эмбарго на экспорт нефти, отключение от SWIFT и вторичные санкции против иностранных компаний, взаимодействующих с Ираном.

Текущая риторическая трансформация — допущение частичного технологического суверенитета Ирана при наличии международных гарантий (в первую очередь со стороны МАГАТЭ) — сигнализирует о возможной корректировке санкционной архитектуры. Это создает пространство для сохранения давления в чувствительных секторах (ракетные технологии, военное сотрудничество) при потенциальном смягчении ограничений в обмен на транспарентность и верификацию в ядерной сфере.

Изменение тона со стороны США также указывает на переход от стратегии «нулевой терпимости» к модели «сдерживания через контроль». Это коррелирует с подходами, заложенными в СВПД от 2015 г., и предполагает, что США могут быть готовы к признанию права Ирана на мирный атом в рамках ДНЯО и увязать доступ Ирана к передовым технологиям с поэтапной отменой санкций.

Допущение ограниченного технологического суверенитета отражает не только изменение риторики, но и адаптацию Вашингтона к новой конфигурации сил в регионе. Усиление региональных связей Ирана (с Китаем, Россией, странами БРИКС), рост сопротивления односторонним санкциям и кризис коллективных механизмов сдерживания делают прежнюю стратегию «максимального давления» всё менее эффективной.

Анна Грибанова:
СВПД 2.0: перспективы возобновления ядерной сделки с Ираном в материалах ближневосточных аналитических центров

Иначе говоря, можно предположить, что текущий риторический сдвиг — проявление новой фазы санкционно-ядерной взаимозависимости: США, с одной стороны, сигнализируют готовность к диалогу, с другой — сохраняют инструменты давления, оставляя пространство для тактических маневров в зависимости от поведения Тегерана.

Дополнительным индикатором изменения подхода Вашингтона стало делегирование на переговоры Стива Уиткоффа, специального посланника президента США по Ближнему Востоку. Не обладая профессиональным дипломатическим или военным опытом, он представляет собой фигуру, ориентированную на политическое урегулирование, а не на жесткие силовые сценарии, что подчеркивает интерес администрации к достижению договоренностей.

Внутри окружения Д. Трампа по иранскому направлению отчетливо сформировались два конкурирующих крыла. Первое представлено сторонниками дипломатии и ограниченного компромисса: вице-президент Джей Ди Вэнс, министр обороны Пит Хегсет и сам Стив Уиткофф. Эти фигуры последовательно продвигают идею конструктивного диалога с Тегераном как инструмента снижения региональной напряженности и укрепления международной позиции США без вовлечения в очередную ближневосточную военную кампанию. Второе крыло, напротив, представляет жесткую линию, близкую к позиции Тель-Авива, предполагающую превентивные ракетные удары по ядерным объектам Ирана. Эту группу возглавляют советник президента по национальной безопасности Майк Уолтц и госсекретарь Марко Рубио, активно лоббирующие силовой подход.

Тем не менее, судя по текущей динамике, доминирует именно «умеренное крыло». Итоги третьего раунда переговоров в Маскате наглядно демонстрируют осторожное, но последовательное сближение позиций сторон по ряду ключевых вопросов, включая возможные параметры допустимого уровня обогащения урана и режимы международного контроля, что, безусловно, внушает осторожный оптимизм.

Перспектива переговорного процесса

Однако успех переговорного процесса отнюдь не предрешен — он зависит от целого комплекса факторов, включая:

• готовность Вашингтона к отмене или приостановке ключевых санкций;
• наличие надежных и юридически обязывающих гарантий того, что ядерная программа Ирана будет носить исключительно мирный характер;
• устойчивость внутриполитической обстановки как в США, так и в Иране, особенно в контексте внутрисистемной конкуренции между фракциями.

Без четко прописанных механизмов мониторинга и верификации, а также взаимных юридических обязательств, шансы на выстраивание устойчивой и долгосрочной договоренности будут оставаться крайне ограниченными.

Пятый раунд ирано-американских переговоров стал не просто очередной попыткой восстановить диалог между двумя важными акторами, но и своеобразной проверкой степени их политической зрелости и способности к выработке взаимоприемлемого компромисса. На данном этапе именно готовность сторон к гибкому, но ответственному подходу определяет перспективы не только двусторонних отношений, но и архитектуры региональной безопасности в целом.

Иран занял последовательную позицию, требуя признание его права на мирный атом в соответствии с нормами международного права и полный отказ от санкционного давления, подрывающего экономическую стабильность страны. Для Тегерана эти требования не относятся к предметам торга, а представляют собой основу национального суверенитета и технологической самодостаточности. В то же время иранская сторона демонстрирует готовность к переговорам и сотрудничеству при условии, что процесс будет строиться на принципах взаимного уважения и равноправия.

***

В текущих условиях Тегерану также приходится учитывать политические издержки. В частности, для администрации Д. Трампа одним из важнейших моментов остается необходимость убедить как внутреннюю политическую аудиторию, так и ключевых союзников — прежде всего Израиль — в том, что потенциальная сделка не создает угрозы их безопасности. В этом контексте Тегеран де-факто будет вынужден продемонстрировать политическую сдержанность и предоставить косвенные, а возможно и зафиксированные в письменной форме гарантии того, что ни нынешняя, ни будущая ядерная программа не будет иметь агрессивной направленности и не станет инструментом давления на Израиль. Такая демонстрация ответственного подхода может существенно снизить уровень недоверия и обеспечить необходимое пространство для маневра администрации Д. Трампа, стремящейся сохранить баланс между жесткой риторикой и стремлением к достижению сделки.

Главный вопрос, остающийся в фокусе аналитиков и дипломатов, — достаточно ли у Вашингтона политической воли для трансформации риторики в конкретные действия? На практике это означает необходимость не только пересмотра санкционной политики, но и выработки устойчивого механизма правовых и технических гарантий, исключающих военный или диверсионный сценарий развития событий. Таким образом, текущий переговорный процесс приобретает не только двустороннее, но и системное значение: он может стать либо поворотной точкой к деэскалации и восстановлению доверия, либо сигналом к углублению стратегической турбулентности в регионе с трудно прогнозируемыми последствиями.