От Потомака до Евфрата: будущее американской внешней политики на Ближнем Востоке

Кадровая чехарда в администрации действующего президента вносит сумятицу в понимание внешней политики Соединенных Штатов. В Вашингтоне и других мировых столицах стилистика работы Дональда Трампа, шаблоны его поведения и особенности коммуникации решений выступают, хоть и не без основания, удобным способом объяснять происходящее. В дискуссиях с американскими коллегами сетования на управление супердержавой через Twitter и «тотальную непредсказуемость» 45-го президента стали общим местом. Некоторые, однако, видят за внешней взбалмошностью определенную систему, если не сказать философию. На протяжении почти трех лет президентской каденции Д. Трампа каждое значимое внешнеполитическое направление страны, как правило, оценивается через призму этой «амбивалентности».

Актуальным для США вопросом на ближайшие годы будет пересмотр ценности отдельных традиционных американских интересов во внешней политике, соотнесение их с имеющимися ресурсами и потенциальными жертвами. Перейдут ли США к процессу выработки нового целеполагания или предпочтут сохранить текущее с поправкой на варианты более эффективного достижения этих целей? Эта дилемма, к слову, касается не только Ближнего Востока и не привязана к фигуре хозяина Белого дома после 2020 г. Но на ближневосточном треке это может найти соответствующее выражение в виде поиска ответов на ряд стратегических вопросов: как по-прежнему доминировать на Ближнем Востоке, не милитаризируя свою региональную политику? Возможно ли обеспечить бесперебойность энергопоставок из Персидского залива через процесс «многостороннего вовлечения» всех заинтересованных игроков субрегиона? Как поддержать Израиль без поддержки тех политик этого государства, которые идут в разрез с интересами самих США?

Американские специалисты задаются этими вопросами уже сейчас и даже предлагают свои рецепты выхода из того, что им кажется «кризисом амбивалентности и инерции» в политике США. Пост-американский Ближний Восток совсем необязательно станет безопаснее. Возможно, даже наоборот. Но пока этот период продолжается, и противники США в регионе работают на ослабление американского присутствия, у союзников Вашингтона появляется историческая возможность найти «новый якорь» своей безопасности, попробовать выстроить иную модель сосуществования с соседями. Для этого требуются политическая воля и мудрый выбор руководства заинтересованных региональных держав. Пусть выбирают.

«В этом океане [ближневосточных] страстей США стараются найти правильный курс с помощью [некоего нового] компаса. Традиционные навигационные инструменты сегодня приносят мало пользы. Конфликты в регионе не имеют отношения к демократии, поскольку, за исключением разве что Израиля, ни одно из соперничающих государств не является демократическим, что вынуждает Америку сотрудничать с целым рядом стран, основывая отношения с ними лишь на общих интересах безопасности. Индустриально развитые демократические страны не могут допустить, чтобы им перекрыли доступ к нефти Персидского залива, или согласиться на то, чтобы Залив попал во власть государства или группы государств, враждебно к ним настроенных».

Кадровая чехарда в администрации действующего президента вносит сумятицу в понимание внешней политики Соединенных Штатов. В Вашингтоне и других мировых столицах стилистика работы Дональда Трампа, шаблоны его поведения и особенности коммуникации решений выступают, хоть и не без основания, удобным способом объяснять происходящее. В дискуссиях с американскими коллегами сетования на управление супердержавой через Twitter и «тотальную непредсказуемость» 45-го президента стали общим местом. Некоторые, однако, видят за внешней взбалмошностью определенную систему, если не сказать философию. На протяжении почти трех лет президентской каденции Д. Трампа каждое значимое внешнеполитическое направление страны, как правило, оценивается через призму этой «амбивалентности».

«Многие критики воспринимают Трампа буквально, но не всерьез, а стоило бы наоборот — всерьез, но не буквально». — Цитата из недавнего интервью интеллектуального иерарха американской дипломатии Грэма Элисона, пожалуй, наиболее точно отражает проблему и одновременно предлагает вариант ее решения.

Действия администрации США в отношении Венесуэлы, Северной Кореи, Сирии, Ирана часто не коррелируют с заявленными намерениями и потому выглядят сбивчиво. Это убеждает критиков Д. Трампа в том, что за пределами санкционной политики и «понимания необходимости сдерживать Китай» у Белого Дома попросту нет внятной внешнеполитической стратегии. Возможно, так оно и есть. Однако подобный нарратив не рефлексирует над причинами, по которым политика США на том же ближневосточном направлении еще до прихода администрации Д. Трампа нередко демонстрировала худшие практики «кризисного управления» и зачастую — намеренно или по некомпетентности, которую может себе позволить лишь супердержава — способствовала развитию существующих или порождению новых вызовов.

Вместе с тем будущее американской политики на Ближнем Востоке непосредственно завязано на роли Соединенных Штатов в формирующейся международной системе. Для понимания этого будущего необходимо не только критическое осмысление прошлого, как бы банально это ни звучало, но и переоценка текущих интересов и возможностей США в регионе.

Шесть десятилетий строительства

Игорь Иванов:
Холодный душ после дремоты

Ещё в период Второй мировой войны, когда в Вашингтоне серьезно рассуждали о месте США в новом мире, сомневающихся в «стратегической ценности» Ближнего Востока для Соединенных штатов было не мало [2]. Историческая встреча президента США Франклина Рузвельта и короля Саудовской Аравии Абдул-Азиз ибн Сауда в феврале 1945 г. увенчалась подписанием т.н. пакта Куинси, который заложил основы регионального присутствия США. Соглашение двух лидеров предоставляло американским нефтяным компаниям монополию на разработку открытых в 1930-е гг. саудовских месторождений в обмен на гарантии защиты от внешних угроз. К этому моменту нефтяные компании США уже сооружали трансаравийский нефтепровод к ливанскому порту Сайда из Дахрана, где американские военные строили военно-воздушную базу.

Окончание Второй мировой войны открыло еще один мотив для более осмысленного присутствия США в регионе — необходимость противостояния угрозе советского проникновения и потенциального доминирования в восточном Средиземноморье и вдоль северного периметра Ближнего Востока. Британия активно развивала тему советской угрозы внутри американского политического класса, указывая на неспособность в одиночку противостоять влиянию СССР в регионе.

Провозглашенная в 1947 г. «доктрина Трумэна» формулировала «принципы сдерживания» Советского Союза. В приложении доктрины к региональной географии важным союзником США в противостоянии с СССР становилась Турция. В 1951 г. американские военные начали возводить на ее территории военно-воздушную базу Инджирлик, соглашение о совместном использовании которой стороны подписали спустя три года, в 1954 г. Само решение о строительстве было принято гораздо раньше — во время второй каирской конференции в 1943 г. Это свидетельствует о том, что, несмотря на дискуссии о целесообразности военного присутствия в регионе, политическое решение о необходимости такого присутствия было принято исходя не только из понимания угроз, но и возможностей, которые такое присутствие могло дать США. Признание Соединенными Штатами Израиля в 1948 г. и усилия по переориентации западноевропейских партнеров на энергопоставки из Персидского залива уже к 1950-м гг. сделали США неотъемлемым игроком ближневосточной политики.

На протяжении 1950–1960-х гг. лейтмотивом американской политики в регионе было создание военно-политической инфраструктуры сдерживания «советского проникновения». Сеть военных баз от Марокко к Ливии и Пакистану была призвана укрепить компоненту сдерживания и расширить возможности для проекции собственной силы. В этот период в разных странах региона при тесной координации с Великобританией и содействии Турции США создают разведцентры, военно-воздушные базы, способные принять стратегические ядерные бомбардировщики, и разворачивают ракетные системы, направленные на СССР.

Суэцкий кризис 1956 г. показал, что сотрудничество с европейскими союзниками протекало не без сложностей. Помимо мотива совместной борьбы с СССР европейцы не отказались от амбиций сохранить остатки собственного влияния. Однако ключевые для региона решения американцы и британцы (в меньшей степени французы) по-прежнему принимали сообща. Показательным в этом смысле можно считать спецоперацию по организации свержения правительства М. Мосаддыка в Иране в 1953 г.

К 1960 г. складывающийся в регионе баланс сил требовал от США качественного перехода к новому присутствию. В Вашингтоне исходили из того, что «британцы отступают, советы наступают, а американцы еще не до конца закрепились». К числу основных советских союзников Вашингтон относил Египет, Сирию, Ирак и, в конченом итоге, Ливию с проекцией на Алжир; к американо-британским — арабские монархии Персидского залива, Иран, Иорданию, Марокко, Ливию (до прихода М. Каддафи) и Турцию. Отдельным блоком рассматривался Израиль, связанный военными конфликтами с «советскими сателлитами» и одновременно презираемый американскими союзниками. В подобных условиях в 1969 г. на смену доктрине Трумэна пришла «доктрина Никсона» — оборона союзников должна быть заботой самих союзников. При этом США обязывались участвовать в формировании оборонных потенциалов союзных государств, самостоятельно определять формы и масштабы такого участия, но не воевать «вместо них».

События следующего десятилетия подтолкнули США к изменению этого принципа. «Война Судного дня» 1973 г. затронула все болевые точки американской политики в регионе: судьбу Израиля, «недопустимое поведение Советского Союза», будущее арабского мира и безопасность энергопоставок из региона. В Вашингтоне все громче звучали голоса в пользу наращивания военного присутствия в регионе. В противном случае, убеждали Белый дом сторонники этой идеи, США будут неспособны оперативно реагировать на вызовы, подобные войне Йом Кипур. Возможно, главным уроком, который вынесло для себя американское руководство из этого события, стало понимание цены экономических издержек арабо-израильского противостояния для западных стран на фоне нефтяного эмбарго ОПЕК. Тем не менее ответ Соединенных Штатов на этот кризис придал Вашингтону уверенность в способности быть эффективным игроком в турбулентном регионе.

Значимым «приобретением» для «американского лагеря» после этого кризиса стал Египет, отношения с которым по военной линии предоставили США оперативный доступ к первому военно-логистическому маршруту к сердцу Персидского залива как по морю, так и по воздуху. До этого передвижение американских военных сил в обеих стихиях было серьезно ограничено [3].

Хотя тенденция к более глубокому военному присутствию в регионе вырисовывалась несколько десятилетий, до конца 1970-х — начала 1980-х гг. Соединенные Штаты поддерживали относительно низкий уровень военного присутствия на Ближнем Востоке.

Тремя новыми катализаторами военного присутствия США стали Исламская революция в Иране, вторжение СССР в Афганистан и подъем салафитских движений. До иранской революции 1979 г. американская стратегия «столпов-близнецов» («twin pillar» strategy) предусматривала лидирующую роль для Ирана и Саудовской Аравии в охране Персидского залива от Советского Союза и дружественных Москве режимов в Сирии, Ираке и Южном Йемене. Приход к власти Р. Хомейни обрушил «иранский столп» американской стратегии, а вторжение СССР в Афганистан, по мнению американцев, означало возрастание рисков для союзников США в Персидском заливе.

Вашингтон достаточно быстро сориентировался в изменениях в региональной стратегической среде. В январе 1980 г. президент США Джимми Картер объявил о готовности Вашингтона применить военную силу для защиты арабских монархий Персидского залива от внешней агрессии — обязательство Соединенных Штатов перед региональными союзниками, которое войдет в историю как «доктрина Картера». В том же году Дж. Картер распорядился создать Объединенную оперативную группировку сил быстрого развертывания (RDJTF) — военный орган, ставший прародителем Центрального командования США (USCENTCOM), учрежденного в январе 1983 г.

Алексей Давыдов:
«Принципиальный реализм» Трампа на Ближнем Востоке

Вплоть до конца 1980-х гг. возможность советского вторжения в Иран с целью установления последующего контроля над тепловодными портами Персидского залива расценивалась военными США как главная угроза американскому присутствию на Ближнем Востоке, затмевая проблему уже тогда набирающего силу радикального исламизма. Однако уже в последние годы существования СССР более проблемным для региональной стабильности США виделся режим на тот момент главы Ирака Саддама Хуссейна.

После вторжения Ирака в Кувейт в августе 1990 г., в январе 1991 г. ведомая США коалиция из 30 государств начала военную операцию по принуждению иракского лидера к миру. «Буря в пустыне» стала важной вехой в истории американского военного присутствия в регионе и имела большое значение для США в оперативно-тактическом плане. USCENTCOM командовал распределением более чем 532 тыс. военнослужащих по различным подразделениям коалиционных войск, общая численность которых составила 737 тыс. человек. Эта цифра по сей день остается наивысшей точкой американского военного присутствия в ближневосточном регионе.

В период президентской каденции Б. Клинтона американская политика на Ближнем Востоке получила название «стратегии двойного сдерживания» (dual containment strategy) [4] и ориентировалась на противостояние с Ираком и Ираном. Ливия Муаммара Каддафи также значилась в списках главных «возмутителей спокойствия» в регионе. В этот период США с разной степенью успеха начинают малые кампании вторжения — преимущественно на север и юг Ирака, в Сомали и другие страны, где, по мнению Вашингтона, начинали концентрироваться тренировочные лагеря Аль-Каиды — и укрепляют инфраструктуру военного базирования в регионе Персидского залива.

Трагедия 11 сентября 2001 г., казалось, должна была коренным образом изменить систему американского восприятия угроз, исходящих из Ближнего Востока. Первая реакция американского руководства была выдержана именно в духе борьбы с террористическими группировками с опорой на региональных союзников, несмотря на доказательства финансирования этих группировок некоторыми из этих союзников.

Вскоре, однако, администрация Дж. Буша-мл. поставила перед страной более амбициозную цель. Вместо ответа на угрозы была принята комплексная стратегия искоренения самих условий их возникновения. В американской истории ближневосточного присутствия начался трудный и, по большому счету, бесплодный этап демократизации региона, государственного строительства и череды контр-повстанческих операций.

Центральным сюжетом этого этапа стало вторжение США в Ирак в 2003 г. Эта кампания колоссальным образом повлияла на социально-политический ландшафт внутри Соединенных Штатов, а негативные для региона последствия этого вторжения не исчерпаны и по сей день. Несмотря на это, официальные военные историки Пентагона убеждены, что вся логика развития американо-иракских отношений подводила именно к такому исходу, учитывая некооперабельность, по мнению американцев, иракского режима с международными инспекторами в деле уничтожения запасов своего химического оружия и постоянные нарушения соглашения о прекращении огня от 1991 г.

Так или иначе, зловещая ирония иракской истории для США заключается в том, что если война против этой страны в 1991 г. ознаменовала пик американского могущества в регионе, стала очередным символом единоличного доминирования Соединенных Штатов в пост-биполярную эпоху, то кампания 2003 г. стала прологом к постепенному увяданию «цвета» американской политики на Ближнем Востоке, добровольно-вынужденному пересмотру роли и места региона в системе интересов США.

Однако в первые годы иракской операции (середина 2000-х гг.) такого ощущения не было. Численность американских войск на первых этапах достигла около 150 тыс. человек, не считая войск подключившихся союзников из «коалиции желающих». В 2007 г. президент Дж. Буш-мл. отправил еще 30 тыс. человек в рамках политики по наращиванию контингента («the surge»), и на протяжении большей части американской кампании численность войск США в Ираке колебалась в пределах 100-150 тыс. человек.

В декабре 2011 г. США официально завершили вывод своего контингента из Ирака, оставив только 150 человек для охраны американского посольства в Багдаде. Однако совсем скоро после появления ИГ и захвата террористами первых территорий, американцам пришлось вернуться. На сегодняшний день, по последним официальным данным, около 9 тыс. американских военных находятся в Ираке, чуть более 2 тыс. — в Сирии. К этому нужно добавить неверифицируемое число сил спецназа и, возможно, представителей частных военных компаний.

Андрей Кортунов:
Чего хочет добиться Вашингтон от Тегерана?

Кардинальный пересмотр американского подхода к региону, обещанный президентом Б. Обамой в каирской речи в июне 2009 г. в рамках стратегии «нового начала» не нашел продолжения в практических действиях на первом сроке 44-го президента. Военная структура сохранилась практически без изменений, а сама стратегия, по сути, была сочетанием риторики Б. Клинтона и амбиций по трансформации региона Дж. Буша. Однако череда восстаний в ряде стран Северной Африки и Ближнего Востока, получившая название «арабской весны», выявила неготовность президента Б. Обамы к использованию силы в том виде и объеме, в каком ее использовали его предшественники.

Емко сформулировать «доктрину Обамы» сложнее, чем программные установки его предшественников в силу отсутствия четко артикулированных директив к действию и частого расхождения риторики с практикой политических действий («красные линии» для Б. Асада, вывод войск из Афганистана, «поддержка арабской улицы» и пр.). Она предполагала вовлечение Ирана через ядерную сделку и не отказывалась от применения силы как таковой, но только в ситуации с пониженным риском для американских военнослужащих, максимальным пониманием результатов подобного применения, акцентом на спецоперации и опорой на вооруженные силы союзников. Но «лидерства из-за спины» американские военные Б. Обаме так и не простили, а его наследие на Ближнем Востоке — отчасти по объективным, отчасти по политическим причинам — сегодня оценивается в Вашингтоне скорее критически.

Назад в будущее?

Ментально Соединенные Штаты как бы застряли на историческом отрезке между двумя мирами: миром, который существовал в период между 11 апреля 1991 г. до 19 марта 2003 [5], и миром, который пока не наступил, но его неотвратимое приближение уже заметно.

По наблюдению одного из ведущих американских аналитиков по Ближнему Востоку Стивена Кука, сегодня в Вашингтоне все чаще задаются вопросом о национальных интересах США в Сирии, Ираке, Йемене, в вопросе палестино-израильского конфликта или даже в противостоянии с Ираном. Все чаще предлагаемые десятилетиями ответы не кажутся рядовым гражданам убедительными, а действующий президент и, к слову, его предшественник не способны сформулировать и воплотить в конкретные политические шаги то, что по-настоящему важно для США в регионе. В результате, следуя логике «сделать хоть что-то», американское руководство все чаще принимает меры: санкции, точечные воздушно-ракетные удары, боевая подготовка организованных малых повстанческих групп. Они осложняют тактическую картину происходящего, но мало меняют стратегическую. Растущие межведомственные расхождения все чаще просачиваются в публичное информационное пространство, а частая смена императивов (уйти из Сирии или не уйти, спонсировать программы подготовки сирийской оппозиции и курдов или свернуть их) негативно отражаются на репутации США в регионе.

Все это дополнительно осложняет определение Вашингтоном собственных интересов на Ближнем Востоке на ближайшую перспективу. Замерять американские интересы наиболее надежно по тому, на какие направления правительство США долго и целенаправленно выделяет большие ресурсы. На протяжении почти семи десятилетий таких направлений было пять: энергопоставки из Персидского залива; безопасность Израиля; удержание Ближнего Востока от доминирования там какой-либо другой державы кроме США; нераспространение ОМУ и противодействие терроризму; два последних направления, впрочем, можно считать производными от трех первых.

Подобный подход находил отражение в конкретных политических действиях — противодействии влиянию в регионе Советского Союза, поддержании дружественных отношений с Саудовской Аравией, сдерживании Ирана (а до этого — и Ирака), поддержании военного превосходства Израиля над соседями и поддержании Египта на плаву, благодаря крупным суммам финансовой помощи. Этот набор политических мер традиционно пользовался двухпартийной поддержкой и почти 60 лет в целом соответствовал императивам США в проблемном регионе. Последние как минимум 10 лет основания каждой из этих мер подвергаются эрозии.

По мере того, как Соединенные Штаты становятся мировым лидером по добычи нефти, зависимость Вашингтона от поставок углеводородов из Персидского залива снижается, равно как и приверженность безопасности Саудовской Аравии. Тем более что богатые аравийские монархии вполне могут купить себе «прекрасное американское оружие», как посоветовал им Д. Трамп, и должны сами себя защищать. Поддержка Израиля по-прежнему важный пункт в ближневосточной повестке США, но в последние годы этот вопрос становится предметом партийных споров, и все большее число избирателей демократов сомневаются, в коей мере безопасность Израиля — национальный интерес США. Контртерроризм все чаще становится крайне политизированным вопросом, к которому политики обращаются во время острых национальных кризисов для манипуляции эмоциональным сознанием избирателей. Наконец, все меньше американцев понимают, что именно дает США доминирующее положение на Ближнем Востоке и зачем оно им.

Пётр Кортунов:
СВПД: Вперед в прошлое

Для американских специалистов, которые глубоко и профессионально занимаются вопросами внешней политики, сирийский конфликт — не совсем про Сирию. Он про противостояние великодержавным амбициям Москвы, противодействие распространению регионального влияния Тегерана и недопущение создания прецедентов по оспариванию американского могущества для Китая. Эти факторы толкают США к большей, в том числе военной, проактивности. Однако травмы иракской кампании, усталость от присутствия «в песках за морями» и собственные инстинкты Д. Трампа уклоняться от военных авантюр тянут США в обратную сторону. Ждать и терпеть — не самое любимое занятие американцев, как отмечал в свое время Генри Киссинджер, но даже он не берется предсказать, какой импульс в итоге окажется сильнее.

Наблюдая за этими процессами за океаном, региональные игроки вдруг вспомнили, что сами могут попробовать вести собственную внешнюю политику. Недруги США активно пользуются моментом, и, кто как может, наращивают влияние. Оказавшись в «ваакууме лидерства», одни союзники США ищут частичной замены американского участия в значимых для себя областях, прежде всего ВТС. Другие — постепенно диверсифицируют это участие за счет контактов с третьими державами, прежде всего с Россией. Третьи — используют эти контакты как предмет торга с американцами и одновременно стимул для «возврата Америки» к более привычной для союзников ролевой модели «тотальной супердержавы».

Актуальным для США вопросом на ближайшие годы будет пересмотр ценности отдельных традиционных американских интересов во внешней политике, соотнесение их с имеющимися ресурсами и потенциальными жертвами. Перейдут ли США к процессу выработки нового целеполагания или предпочтут сохранить текущее с поправкой на варианты более эффективного достижения этих целей? Эта дилемма, к слову, касается не только Ближнего Востока и не привязана к фигуре хозяина Белого дома после 2020 г. Но на ближневосточном треке это может найти соответствующее выражение в виде поиска ответов на ряд стратегических вопросов: как по-прежнему доминировать на Ближнем Востоке, не милитаризируя свою региональную политику? Возможно ли обеспечить бесперебойность энергопоставок из Персидского залива через процесс «многостороннего вовлечения» всех заинтересованных игроков субрегиона? Как поддержать Израиль без поддержки тех политик этого государства, которые идут вразрез с интересами самих США?

Американские специалисты задаются этими вопросами уже сейчас и даже предлагают свои рецепты выхода из того, что им кажется «кризисом амбивалентности и инерции» в политике США. Пост-американский Ближний Восток совсем необязательно станет безопаснее. Возможно, даже наоборот. Но пока этот период продолжается, и противники США в регионе работают на ослабление американского присутствия, у союзников Вашингтона появляется историческая возможность найти «новый якорь» своей безопасности, попробовать выстроить иную модель сосуществования с соседями. Для этого требуются политическая воля и мудрый выбор руководства заинтересованных региональных держав. Пусть выбирают.

1. Киссинджер Генри. Нужна ли Америке внешняя политика? К дипломатии XXI века. М. «Ладомир». С. 178

2. Isak Svensson, “One God, Many Wars: Religious Dimensions of Armed Conflict in the Middle East and North Africa,” Civil Wars 15, no. 4 (2013), pp. 411–30.

3. Andrew F. Krepinevich and Barry D. Watts, Regaining Strategic Competence (Washington DC: Center for Strategic and Budgetary Assessments, 2009), http:// www.dtic.mil/dtic/tr/fulltext/u2/a506833.pdf;

4. Gregory Gause III, Iran, Iraq and the United States: The Illogic of dual containment // Foreign Affairs, March/April 1994 Issue: https://www.foreignaffairs.com/articles/iran/1994-03-01/illogic-dual-containment

5. 11 апреля 1991 г. Совбез ООН принял резолюцию 687 о прекращении огня в обмен на приверженность руководства Ирака уничтожению имеющихся в его распоряжении ОМУ и выплате компенсаций странам, корпорациям и частным лицам постарадавшим в результате его вторжения в Кувейт; 19 марта 2003 г. началась военная кампания США в Ираке