О роли армии в политических процессах в Северной Африке в 2019 г.

2019 год вошел в современную политическую историю Северной Африки благодаря серии знаменательных событий. В Египте в апреле состоялся референдум о внесении в конституцию поправок, призванных продлить пребывание у власти президента Абдель Фаттаха ас-Сиси и укрепить воссозданный военными в 2013 г. политический режим. Сразу в четырех государствах региона (Алжире, Мавритании, Тунисе и Судане) произошла смена президентов: в Тунисе и Мавритании — по итогам выборов, а в Алжире и Судане — в результате военного переворота на фоне масштабных социальных протестов. Если в Тунисе по итогам досрочных президентских выборов неожиданно для всех победу одержала «темная лошадка», беспартийный университетский профессор Каис Саид, то в Мавритании вполне предсказуемо пришедшего к власти в результате военного переворота в 2008 г. Мохаммеда ульд Абдель Азиза сменил также кадровый военный — генерал Мухаммед ульд аш-Шейх аль-Газуани. В Алжире и Судане именно под нажимом военных покинули свои посты Абдель Азиз Бутефлика и Омар аль-Башир — «президенты-долгожители», имевшие военное прошлое и правившие этими странами на протяжении нескольких десятилетий. С началом наступления Ливийской национальной армии (ЛНА) на Триполи в апреле 2019 г. военно-политический кризис в Ливии вышел на принципиально новый уровень развития, когда одна из сторон противостояния стала открыто апеллировать к опыту Египта и Алжира и провозгласила право армии на силовое вмешательство в политику.

Прошедший год продемонстрировал, что недооценивать политическую роль армии в странах Северной Африки не следует. Это влиятельный политический институт, пользующийся уважением и поддержкой населения и имеющий широкий набор инструментов и каналов влияния на государство и на общество в целом. На фоне тотальной обструкции, которую пережили к 2019 г. армии арабских стран Западной Азии (особенно показателен пример Ирака), североафриканские армии продемонстрировали трудно объяснимую на данном этапе синхронность в вопросе усиления своей политической активности. Траектории развития участия армии в политике североафриканских государств разнятся, но во всех описанных случаях их значимая роль в процессе политического транзита бесспорна. Как политический институт и профессиональное кадровое сообщество, корпорация армия сталкивается с различными вызовами своей целостности и политической субъектности. Заслуживает наибольшего внимания растущее значение ополчений (милиций), нерегулярных вооруженных формирований, которые в силу изменения технологических особенностей и социально-политических условий современной войны стремительно развиваются и становятся заметным конкурентом армии в борьбе за монополию на применение насилия и влияние на политику.

2019 год вошел в современную политическую историю Северной Африки благодаря серии знаменательных событий. В Египте в апреле состоялся референдум о внесении в конституцию поправок, призванных продлить пребывание у власти президента Абдель Фаттаха ас-Сиси и укрепить воссозданный военными в 2013 г. политический режим. Сразу в четырех государствах региона (Алжире, Мавритании, Тунисе и Судане) произошла смена президентов: в Тунисе и Мавритании — по итогам выборов, а в Алжире и Судане — в результате военного переворота на фоне масштабных социальных протестов. Если в Тунисе по итогам досрочных президентских выборов неожиданно для всех победу одержала «темная лошадка», беспартийный университетский профессор Каис Саид, то в Мавритании вполне предсказуемо пришедшего к власти в результате военного переворота в 2008 г. Мохаммеда ульд Абдель Азиза сменил также кадровый военный — генерал Мухаммед ульд аш-Шейх аль-Газуани. Но в Алжире и Судане именно под нажимом военных покинули свои посты Абдель Азиз Бутефлика и Омар аль-Башир — «президенты-долгожители», имевшие военное прошлое и правившие этими странами на протяжении нескольких десятилетий. С началом наступления Ливийской национальной армии (ЛНА) на Триполи в апреле 2019 г. военно-политический кризис в Ливии вышел на принципиально новый уровень развития, когда одна из сторон противостояния стала открыто апеллировать к опыту Египта и Алжира и провозгласила право армии на силовое вмешательство в политику.

Хрестоматия РСМД
Армии и безопасность на Ближнем Востоке и в Северной Африке

Таким образом, во всех странах региона, кроме Туниса и Марокко, в 2019 г. произошла заметная политическая активизация армии, усилилась вовлеченность военных в решение внутриполитических вопросов, регулирование социальных и экономических процессов. При этом заметно удивительно богатое разнообразии форм участия армии во внутренней и внешней политике. Как итог, вновь сделался актуальным не только для ученых-востоковедов, но и для практиков политического управления, классический вопрос о роли армии в политике стран Азии и Африки.

Опубликованная РСМД хрестоматия «Армии и безопасность на Ближнем Востоке и в Северной Африке» проливает свет на эту проблему, описывая различные траектории и модели развития ближневосточных и североафриканских армий не только как инструмента отражения традиционных угроз военной безопасности государству и обществу извне, но и как важного социально-политического института, играющего далеко не последнюю роль в политической жизни стран региона [1]. В данной статье мы предлагаем актуализировать и развить изложенные в книге тезисы применительно к трансформирующейся ситуации на севере африканского континента [2].

Египет: военная корпорация как гарант стабильности политического режима

Хотя последние президентские выборы, на которых во второй раз подряд победу одержал А.Ф. ас-Сиси, состоялись больше года назад (март 2018 г.), можно с уверенностью говорить, что апрель 2019 г. стал важной вехой с точки зрения трансформации политической системы Египта. По итогам апрельского референдума в конституцию АРЕ стало возможным внести поправки, укрепляющие основы сложившегося после 2013 г. политического порядка. Поправки позволяют А.Ф. ас-Сиси продлить свой нынешний (второй) президентский срок на два года и выдвинуть свою кандидатуру вновь в 2024 г. Кроме того, доминировавшие в общественной и политической жизни после 2013 г. военные утратили ряд беспрецедентных прав и полномочий военного министра, которыми того наделила конституция 2014 г. Тем не менее сама по себе армия как военно-политическая и экономическая корпорация не только не утратила, но даже расширила свое присутствие в невоенном секторе экономике. Беспрецедентное возвышение А.Ф. ас-Сиси, отныне обладающего такой широтой властных полномочий, о которой не мог мечтать ни один президент со времен Г. Нассера, не угрожает военным, поскольку компенсируется для них расширением их проникновения в различные доходные сектора экономики и общественной жизни. В тоже время военная элита успешно продолжает формировать параллельную управленческую структуру, с помощью которой она способна в долгосрочной перспективе «неофициально курировать работу всех министерств и ведомств» [3].

Ибрагим Ибрагимов:
Внутриполитическая ситуация в Египте

Египетская армия остается не просто главной опорой власти президента, ее функции и восприятие в обществе намного шире и разнообразней. Армия — это и крупнейший социальный регулятор, и влиятельный политический арбитр, и сильнейший экономический игрок внутри страны. После 2013 г. она стала инициатором и главной действующей силой кампании против Братьев-мусульман и ИГ в самом Египте и в регионе в целом. В политическом позиционировании армии и режима А. Ф. ас-Сиси противопоставление «секулярного» и «религиозного», как и «правильного» и «неправильного» в исламе обрело настолько важное, сакраментальное значение, что стало, на первый взгляд, единственным основанием для легитимации особого привилегированного статуса военных в обществе. Хотя «борьба против исламистской угрозы» и превратилась в квинтэссенцию внутренней (кейсы Братьев-мусульман, сепаратизма под знаменами ИГ на Синае, беспокойной границы с Ливией) и внешней (катарский кризис, поддержка Х. Хафтара в Ливии) политики, ограничивать лишь ею роль армии нельзя. Несмотря на то, что сегодня «антиисламисткая» риторика и политика президента А. Ф. ас-Сиси не только привлекает внимание и инвестиции ОАЭ и Саудовской Аравии, но даже становится предметом заимствования в таких странах, как Ливия, основная миссия армии видится в долгосрочной стабилизации политической системы и создании благоприятных условий для преодоления кризисных явлений в экономике.

Мавритания: «паровозик, который смог…»

Пришедший в 2008 г. к власти генерал Мохаммед ульд Абдель Азиз мог повторить судьбу одного из своих многочисленных предшественников, не продержавшихся у власти и пары лет, но он стал первым в современной истории президентом ИРМ, занимавшим пост два полных срока. Это произошло не только в условиях нарастания оппозиционных настроений и усиления исламских оппозиционных партий, сложной экономической и экологической обстановки, но и на фоне масштабной террористической угрозы в лице организованного подполья [4], ассоциированного с Аль-Каидой в странах исламского Магриба (АКИМ) и Исламским Государством (ИГ) в самой ИРМ и на сопредельных территориях. Более того, в 2019 г. президент добровольно ушел в отставку, передав власть избранному на конкурентных выборах Мухаммеду ульд аш-Шейху аль-Газуани. Последний также принадлежал к высшему военному командованию, поэтому власть, по сути, осталась в руках военных. Тем не менее демократическая процедура выборов состоялась, что является значительным успехом для Мавритании с ее богатой военными переворотами и мятежами историей. Как стал возможен пусть только кажущийся демократическим, но в тоже время ненасильственный политический транзит в стране, где современные гражданские политические институты толком не сформировались, а военные перевороты стали нормой?

Twitter / The Arab Weekly
Бывший и действующий президенты Мавритании  

Ключевую роль в стабилизации политической ситуации в Мавритании сыграла именно армия, сумевшая за 10 лет правления Мохаммеда ульд Абдель Азиза не только сплотиться вокруг фигуры президента, но и сложиться в качестве единой социально-политической и политико-экономической корпорации, обладающей корпоративными интересами, общей политической волей и достаточно высоким уровнем внутреннего единства и политической гомогенности. В таком виде армия выступила инициатором демократического по форме, но не по содержанию транзита власти, призванного не столько трансформировать политический режим, сколько улучшить его имидж и инвестиционную привлекательность за рубежом. Выдвинув кандидатуру начальника генерального штаба М. ульд аш-Шейха аль-Газуани для участия в выборах от имени правящей партии «Союз за республику», армейская корпорация одновременно выступила неформальным гарантом безопасности М. ульд Абдель Азиза после его отставки. Армия успешно предотвратила раскол политической элиты и выполнила тем самым важную стабилизирующую функцию, не допустив выхода политического процесса из конституционного русла. Более того, в обозримой перспективе нет ни малейших оснований говорить о возможности кардинальной трансформации политической системы страны. Новый президент, как стало видно по истечению первых 100 дней его правления, не имеет намерения проводить кардинальные реформы и остается верен интересам военной корпорации, являющейся главной опорой и источником его власти. Основы его политики балансирования между региональными и глобальными державами во внешней политике, иностранными компаниями в привлечении инвестиций и распределении концессий на разработку минеральных ресурсов страны, политическими, религиозными и традиционными племенными элитами в самой Мавритании, а также радикальными террористическими и повстанческими группировками в регионе Сахеля, были сформулированы при непосредственном участии аль-Газуани в период правления ульд Абдель Азиза и доказали свою эффективность и полезность для армии в долгосрочной перспективе.

Мотивы и устремления египетской и мавританской армий во многом схожи. Главной задачей, которую ставят перед собой армейские корпорации в последнее десятилетие, видится сохранение корпоративного единства и включение в политику в качестве главной охранительной силы, призванной препятствовать губительному влиянию социально-политических расколов, неэффективности экономического управления и дефицитов ресурсов на хрупкий баланс сил и развитие общества.

Алжир: армия как «ночной сторож» государства

Начавшиеся в феврале массовые протестные выступления в Алжире привели к отставке президента Абдель Азиза Бутефлики, бессменно занимавшего высший государственный пост АНДР в течение без малого 20 лет [5]. Основным инициатором массового протестного движения, охватившего крупные города и направленного против выдвижения кандидатуры А.А. Бутефлики для участия в пятой для него электоральной кампании, стала не политическая элита страны и не аморфная легальная оппозиция, а «алжирская улица», политически не организованная, не имеющая конкретного политического видения будущего и не поддерживающая никакие партии и объединения. Тем не менее отказ президента от «выборной гонки» и принятое им решение об отставке, официально озвученное 2 апреля, как и последующее отстранение его близкого окружения от власти, были подготовлены и осуществлены высшим военным командованием во главе с начальником штаба армии Ахмедом Гаидом Салахом.

Татьяна Шмелева:
Арабская весна по-алжирски

Поставив под свой контроль процесс транзита власти, включая подготовку и проведение президентских выборов, а также поддержание порядка и обеспечение безопасности в стране в этот период, армейская элита, по сути, взяла на себя ответственность за все, что происходит в стране в условиях атрофии государственных институтов. Тем самым она продемонстрировала, что армия не только восстановила утраченную за время правления А. Бутефлики внутреннюю сплоченность и самостоятельность, но и обрела вновь пошатнувшуюся политическую субъектность.

Встретив отпор со стороны априори враждебного ей гражданского общества и «улицы», продолжившей выступать за кардинальное реформирование политической системы после ухода А. Бутефлики, армия Алжира не утратила внутреннего единства и сплоченности. Она продемонстрировала приверженность принципам субординации, стремление следовать духу закона, готовность содействовать ненасильственному протеканию транзитного периода, сколько бы времени он ни занял. Очень быстро подавив фракционность в своих рядах, спровоцированную окружением А. Бутефлики и использовавшуюся им для ослабления армии как единого политического целого, военное руководство оперативно восстановило контроль над спецслужбами и другими ключевыми силовыми ведомствами. Важность этого достижения нельзя недооценивать, вспоминая о «черном десятилетии» гражданской войны (1992–2002 гг.), когда вмешательство армии в политику после выборов 1991 г. носило куда более неорганизованный, спорадический и реакционный характер. В тот раз оно обернулось трагедией. Немалую роль в развязывании кровавого террора, ставшего неотъемлемой частью политики всех сторон конфликта, сыграли вышедшие из-под контроля не только государства, но и самой армейской корпорации т.н. «терминаторы», сторонники «силового решения» исламистской проблемы в стране.

Не допустив применения насилия и отказавшись от идеи установления прямого военного правления, алжирская армия продемонстрировала собственную политическую зрелость и состоятельность как политического института государства. В отличие от Египта и Мавритании «люди в погонах» демонстративно дистанцировались от участия в публичной политике и борьбе за высший государственный пост. Отказавшись выдвинуть для участия в президентских выборах своего кандидата из числа действующих (или специально вышедших для этого в отставку) генералов или офицеров, армейские руководители отказались от узурпации власти и выступили в качестве сторожа, чье призвание заключалось в гарантировании ненасильственного характера процесса смены власти и недопущении повторения событий 1991–1992 гг., приведших к разрушительной гражданской войне. В то же время, после избрания и вступления в должность нового президента не стоит ожидать, что армия откажется от своих традиционных привилегий и от с трудом восстановленных целостности и политической субъектности. Роль сторожа предписана армии конституцией, поэтому нет оснований сомневаться, что после складывания новой вертикали власти после выборов участие военных в политике вновь станет менее заметным, хоть и останется столь же существенным.

Судан: армия как попутчик революции

11 апреля в результате стремительного и бескровного военного переворота был отстранен от должности президент Судана Омар аль-Башир, руководивший страной на протяжении 30 лет, с 1989 г.

Социальные протесты, вызванные ухудшением экономической ситуации в стране и неэффективностью государственного управления, начались еще осенью 2018 г. и могли безрезультатно продолжаться в течение еще как минимум нескольких месяцев, пока внимание общества не было бы перенаправлено на противодействие внешним угрозам, как это делалось неоднократно раньше. Несмотря на все внутренние сложности, режим О. аль-Башира сохранял достаточную гибкость, а возможности заимствования финансовых ресурсов и политической поддержки извне не были исчерпаны. С другой стороны, гражданская оппозиция в лице политических партий в стране и за рубежом не имела ни достаточной поддержки, ни должной политической воли, чтобы возглавить протесты. Тем не менее военное руководство, ранее не просто остававшееся лояльным, но выполнявшее функцию главной опоры режима, кузницы кадров для высшей бюрократии и руководства правящей партии, поддержало общественный протест, отстранило президента от власти и заявило о готовности к диалогу с оппозиционными партиями и представителями гражданского общества о политическом транзите и начале кардинальных реформ.

Сергей Серёгичев:
Оценка текущей общественно-политической ситуации в Судане

Как и в случае с двумя другими руководителями Судана, пришедшими к власти, а затем и отстраненными от нее в результате военного переворота — Ибрагимом Аббудом в 1964 г. и Джафаром Нимейри в 1985 г., — отстранение О. аль-Башира стало возможным только после выступления против него армейской верхушки. В случае с Аббудом и Нимейри бескровная и практически безболезненная отставка первого лица, в условиях продолжительной гражданской войны обладавшего беспрецедентно широкими полномочиями и контролем над силовым аппаратом, оказалась возможной только при непосредственном участии в ее подготовке и реализации высшего командного состава армии и руководства спецслужб. А ценой сговорчивости президентов и их добровольного отказа от участия в политической жизни страны становилась неформальная гарантия иммунитета от дальнейшего судебного и внесудебного преследования со стороны военной корпорации. Доминирование или как минимум заметное присутствие армии в политике, характерное даже для недолгих периодов демократического правления в Судане (1956–1958 гг., 1964–1969 гг., 1986–1989 гг.), всегда позволяло этим договоренностям выполняться. Они играли важную роль в обеспечении ненасильственного характера политического транзита и снижении рисков дестабилизации в отсутствии функциональной демократической процедуры смены и передачи власти.

Если А. Бутефлика даже после фактической утраты дееспособности вследствие стремительного ухудшения состояния здоровья сохранял значительный авторитет и уважение в обществе как самый выдающийся министр иностранных дел АНДР за всю ее историю и «президент-миротворец», при котором была закончена гражданская война, то фигура О. аль-Башира к концу срока его правления не только не вызывала симпатий в суданском обществе, но и стала токсичной для суданской политической элиты и политического класса в целом.

В этой связи примечательным и беспрецедентным для суданской современной политической истории, характеризующейся сравнительно гуманным отношением к бывшим военным диктаторам, может стать судебный процесс над О. аль-Баширом, в отношении которого с 2008 г. действует выданный Международным уголовным судом ордер на арест по обвинению в геноциде. Отказавшись от сопротивления, он превратился в разменную монету, которой новое политическое руководство пока не готово, но потенциально может, пожертвовать ради снятия социального напряжения внутри страны и санкционного давления извне.

В чем же причина столь радикальных перемен? Она заключается в том, что армейское командование в данном случае выступило не инициатором, а лишь случайным попутчиком, компрадором, переворота. Уже через несколько дней после ареста аль-Башира, представители высшего армейского командования были последовательно и неотвратимо выведены из состава Переходного военного совета (ПВС). Председателем и первым заместителем председателя ПВС стали инспектор вооруженных сил Абдель Фаттах аль-Бурхан и командующий Силами оперативной поддержки (СОП) генерал-лейтенант Мохамед Хамдан «Хамети» Дагало соответственно, в то время как армейское руководство в лице генералитета и командиров регулярных частей сухопутных войск, подчиненных Министерству обороны, было исключено из процесса принятия важных политических решений. Ведущую роль в обеспечении власти ПВС, а затем и созданного в результате диалога с оппозицией и гражданским обществом Суверенного совета начали играть выходцы из спецслужб и СОП.

Сама по себе история СОП примечательна и интересна тем, что описывает путь успешной легитимации в правовом и политическом пространстве государства отрядов племенной вооруженной милиции. Как самостоятельная военная и политическая сила СБП выросла из арабских племенных ополчений юго-запада страны, обретших серьезную военную силу и политическое влияние в период вооруженного конфликта в Дарфуре. После отделения Южного Судана в 2011 г. отмобилизованное ополчение племенного союза ризегат, прозванное за приверженность тактике выжженной земли джанджавидами (джины пустыни), было превращено суданскими спецслужбами в предмет торга сначала с собственным правительством, а затем и с руководством Саудовской Аравии и ОАЭ. Стремление последних привлечь джанджавидов к участию в кампании на территории Йемена стало решающим фактором, позволившим преодолеть сопротивление традиционных армейских элит и интегрировать милицию в силовой аппарат в качестве самостоятельной единицы — СОП. На первоначальном этапе автономия СОП от армии была обеспечена тем, что они превратились в уникальный экспортный товар, чья услуги по ведению боевых действий в Йемене, а затем и в Ливии оплачивались не из государственного бюджета Судана, а из военных расходов заинтересованных региональных игроков. В дальнейшем это позволило СОП не только стать легальной и при этом независимой военной структурой, сопоставимой с армией по численности личного состава, уровню довольствия и обеспечения, качеству вооружения, но и создать собственную экономическую базу внутри страны за счет установления контроля над контрабандной торговлей и нелегальной добычей золота.

В отличие от Алжира, в Судане процесс политического транзита инициировала и запустила не армия, которая как монолитный социально-политический институт перестала функционировать задолго до 2019 г., а созданные вне ее структуры СОП и выведенная из подчинения армейских иерархов служба разведки. Если в Алжире армейская корпорация сплотилась в условиях кризиса авторитарной модели, то в Судане она была подмята под себя отрядами милиции, утратив не только свободу политического маневра, но и собственную субъектность.

К моменту создания Суверенного совета, которому на 39 месяцев были переданы полномочиями главы государства, в стране за причастность к заговору по созданию «внутреннего государства» были арестованы сотни офицеров регулярной армии, а СОП, в свою очередь, как отмечает исследователь Сергей Костелянец, оригинальным образом оказалась включена в систему Министерства обороны. СОП встали на довольствие армии, т.е. получили доступ к бюджету Министерства обороны, но при этом сохранили практически полную управленческую автономию. В буквальном смысле повторился хорошо знакомый благодаря классическим трудам арабского мыслителя Ибн Халдуна сюжет захвата государства племенами, когда последние, опираясь на силу и военное превосходство, навязывают городу свои порядки и образ жизни.

К концу 2019 г. Алжир и Судан представляют собой два зеркальных примера того, по какому пути может пойти развитие армии как политического института в условиях хронической слабости государственных институтов и обострения кризиса легитимности персонифицированного авторитарного политического режима.

Кирилл Семенов:
Поход на Триполи, или третья гражданская война в Ливии — первые итоги

Ливия: «Знать она сильна, коль лает на слона…»

В цепочке этих событий ситуация в Ливии занимает особое место. Продолжительный военно-политический кризис, вызванный событиями 2011 г., привел к тотальному обрушению государственных институтов, утрате ими малейшей легитимности и функциональности. Экономика и политика военного времени создали благоприятную среду для сохранения и приумножения диффузии власти и насилия как нормы социального бытия. Парадоксально увеличилось общее количество отрядов вооруженной милиции и ополчения после завершения гражданской войны 2011 г. С 2014 г. последовательно увеличивала свое политическое влияние и военные возможности коалиция военных и племенных объединений Ливийская национальная армия (ЛНА).

С формальной точки зрения ЛНА не является самостоятельной политической силой, а защищает интересы избранной в 2014 г. Палаты представителей и сформированного ею Временного правительства Абдуллы ат-Тани. Аморфная по своей природе и многосоставная по структуре ЛНА все еще лишь претендует на то, чтобы играть роль общенациональных вооруженных сил в процессе воссоединения расколотого в результате продолжительного военно-политического кризиса общества. Как и в 1960–1970-х гг., так и в 2010-х гг. ливийское офицерство с особой симпатией относится к египетскому опыту развития военно-гражданских отношений. Для нескольких поколений ливийских военных египетский президент Г. Нассер являлся непререкаемым моральным авторитетом и образцом для подражания, что нашло отражение в современной ситуации, когда именно нассеровская модель политического лидерства и восприятия армии как доминантной политической силы в воюющей стране легла в основу проекта, получившего название «Ливийская национальная армия». Иерархия управления ЛНА имеет структуру приплюснутой пирамиды, вершина которой — фельдмаршал Халифа Хафтар, являющийся безальтернативным военным и политическим лидером. Идеология и пропаганда хоть и заявлены в качестве важных направлений работы структур ЛНА, по своей сути аморфны и дискретны, поскольку играют для всех участников этого предприятия сугубо второстепенную роль. Декларируя стремление бороться с любыми проявлениями исламизма в лице Братьев-мусульман, Исламского Государства и Аль-Каиды, ЛНА активно пользуется услугами различных салафитских богословов для воспитания и повышения боевого духа своих бойцов.

Фактически ЛНА трудно назвать классической армией. Она представляет собой скорее искусственно созданный в 2014–2015 гг. при поддержке Египта, ОАЭ и Франции альянс офицеров старой армии Джамахирии, полурегулярных вооруженных формирований новой ливийской армии, созданной в 2012–2014 гг. при поддержке международного сообщества и ООН, ополчений племен Северо-Востока, милиций Северо-Запада и иностранных наемников. При этом каждый из этих важных структурных элементов нередко сохранят значительную долю политической и экономической автономии. Особенно это касается ополчений крупных союзов племен, как обейдат и авагир на Востоке или аулад сулейман на Юге. Тем не менее значительная военная мощь, обеспеченная иностранной поддержкой, позволили Халифе Хафтару обрести политическое влияние и способность воздействовать на развитие военно-политического процесса на всей территории Ливии. В частности к 2019 г. ЛНА установила контроль над значительной частью населенных районов северо-востока и юга страны, но при этом именно в триполийской агломерации и окрестных городах проживает около трех четвертей населения страны, что делает ситуацию не столь однозначной, как может показаться на первый взгляд.

Как доказывал в своих трудах выдающийся российский арабист Г.И. Мирский, армия в государствах и обществах Азии и Африки играет совершенно иную роль, чем просто роль функционального придатка политической системы, призванного решать исключительно задачи обеспечения военной безопасности от внешних угроз. Являясь полноценным политическим институтом, армия претендует играть значительную роль внутри страны. Этим объясняются политические претензии и амбиции руководства ЛНА, претендующего на особый режим участия в процессе политического урегулирования и определения политического будущего страны. Нежелание, неготовность или неспособность созданных под эгидой Миссии ООН по поддержке в Ливии (МООНПЛ) гражданских органов власти в Триполи принять предлагаемые ЛНА правила игры побудили последнюю отдать предпочтение военному, а не политическому решению проблемы урегулирования конфликта в стране. Поэтому развернутое ЛНА в апреле 2019 г. наступление на Триполи полностью нивелировало все усилия ООН и других внешних посредников по налаживанию политического диалога и вывело ливийский кризис на новый (преимущественно военный) уровень развития.

Военное решение, несмотря на его сравнительно высокую себестоимость в краткосрочной перспективе, оказалось весьма привлекательным и для внешних акторов, принимавших до того опосредованное участие в конфликте. Образованный Египтом, ОАЭ и Францией неформальный альянс, при косвенном участии и поддержке со стороны Саудовской Аравии и нейтралитете России и США, оказал серьезную моральную, политическую, экономическую и главное — военную помощь ЛНА. С другой стороны, Италия, Катар и Турция оказали не меньшую по объему и значимости помощь силам Правительства национального единства (ПНЕ) и их союзникам в Триполи. Беспрецедентные масштабы приобрела помощь ПНЕ со стороны Турции, предоставившей триполитанским милициям современное вооружение и военных советников. Под руководством генерала Усамы Джуэйли, возглавившего операцию «Вулкан гнева», и министра внутренних дел ПНЕ Фатхи Башаги во время обороны Триполи были предприняты попытки воссоздать под эгидой Министерства обороны ПНЕ организованную альтернативу ЛНА. Тем не менее процесс столкнулся с трудностями, в частности — неразрешимыми противоречиями между лидерами милиций и политиками в структурах ПНЕ.

В 2019 г. посреднические усилия ООН не дали никаких результатов. Более того, поддержка, оказанная МООНПЛ правительству в Триполи, целиком и полностью дискредитировала ее миротворческие усилия в глазах союзников и сторонников Х. Хафтара. Ранее заявившие о себе как о независимых посредниках Франция и Италия от этого статуса либо осознанно отказались, либо утратили его в данных обстоятельствах, поддержав ту или иную сторону конфликта военными средствами. Выдвинутая в этой связи Германией новая инициатива перезапуска переговорного процесса не получила должной поддержки и развития в 2019 г.

В то же время вопрос об армии расколол ливийское общество. Население исторической Триполитании, составляющее большинство населения страны, расколото по вопросу отношения к политике Х. Хафтара и его методам борьбы за власть и влияние на фоне сомнительной эффективности правления ПНЕ. Военная кампания 2019 г. стала серьезным испытанием для всей системы шаткого баланса сил, установившегося в Ливии в предыдущие годы. Опасения, что победа Х. Хафтара будет означать реставрацию режима М. Каддафи, отталкивают от него значительную часть населения и тех, для кого февральские события 2011 г. останутся реальной, а не мнимой революцией. Для других армия и Х. Хафтар олицетворяют тот порядок, который был утрачен за последние восемь лет кризиса в хаосе гражданский войн и кризиса государственности. В обозримой перспективе, чем бы ни закончилась битва за Триполи, вопрос армии и ее роли в политике будет оставаться одним из наиболее болезненных в ливийском обществе.

***

2019 год продемонстрировал, что недооценивать политическую роль армии в странах Северной Африки не следует. Это влиятельный политический институт, пользующийся уважением и поддержкой населения и имеющий широкий набор инструментов и каналов влияния на государство и на общество в целом. На фоне тотальной обструкции, которую пережили к 2019 г. армии арабских стран Западной Азии (особенно показателен пример Ирака), североафриканские армии продемонстрировали трудно объяснимую на данном этапе синхронность в вопросе усиления своей политической активности. Траектории развития участия армии в политике североафриканских государств разнятся, но во всех описанных случаях их значимая роль в процессе политического транзита бесспорна. Как политический институт и профессиональное кадровое сообщество, корпорация армия сталкивается с различными вызовами своей целостности и политической субъектности. Заслуживает наибольшего внимания растущее значение ополчений (милиций), нерегулярных вооруженных формирований, которые в силу изменения технологических особенностей и социально-политических условий современной войны стремительно развиваются и становятся заметным конкурентом армии в борьбе за монополию на применение насилия и влияние на политику.

1. Одним из первых в отечественной востоковедной науке этот тезис выдвинул и доказал выдающийся советский и российский арабист Георгий Ильич Мирский (1926-2016) в работе: Мирский Г.И. Армия и политика в странах Азии и Африки. М.: Наука, 1970. - 352 с. Подробнее о нем см.: Звягельская И.Д. Советские учёные о Ближнем Востоке: опередившие время // Вестник МГИМО-Университета. 2019. №12(4). С. 24-37.

2. Тем более, что академическая дискуссия на эту тему развивается буквально у нас на глазах: Наумкин В.В., Кузнецов В.А. Дежавю: средневековые мотивы в современной арабской политической жизни // Вестник МГИМО-Университета. 2019. №12(4). С. 38-53; Сурков Н.Ю. Уроки «арабской демократизации» в Северной Африке // Неприкосновенный запас. 2019. №2(124). С. 28-37.

3. Сурков Н.Ю. Уроки «арабской демократизации» в Северной Африке… С. 29-30.

4. Ojeda-García, Raquel. Islamist Groups in Mauritania: Evolution and Analysis // Political Islam in a Time of Revolt / Ed. by Ferran Izquierdo Brichs, John Etherington, Laura Feliu. Palgrave MacMillan, 2017. P. 249-272.

5. Абдель Азиз Бутефлика занимал должность главы Алжирской Народной Демократической Республики с 28 апреля 1999 года. См. подробнее: Сапронова М.А. Роль Абдель Азиза Бутефлики в урегулировании внутриалжирского конфликта // Вестник Российского университета дружбы народов. Серия: Международные отношения. 2016. Т. 16. №3. С. 567-577.