«Невидимая рука кукловода», столкновение элит или социальная революция? К пониманию природы протестов в Кении

В конце июня – начале июля 2024 г. в Кении — одном из наиболее развитых и относительно устойчивых государств Африканского континента — произошли масштабные протесты. Их краткосрочные, равно как и далеко идущие политические последствия еще предстоит оценить. В целом лозунги толпы и актуальная повестка позволяют в качестве основного катализатора массовых выступлений рассматривать принятие парламентом Законопроекта о финансах (Finance Act), регламентирующего финансовую политику страны на ближайший год и в его исходной редакции предусматривавшего покрытие дефицита бюджета за счет повышения старых и введения ряда новых налогов, — решения, несовместимого с предвыборными обещаниями президента Уильяма Руто. Вместе с тем гораздо менее очевидным вопросом остается природа выступлений, а также вовлеченность внешних и/или внутренних акторов в процесс подготовки, организации, проведения и координации протестов, ставших одним из наиболее ярких проявлений напряженности в обществе после 2007 г.

С концептуальной точки зрения природа протестов в Кении может рассматриваться в рамках трех сценариев: первостепенной роли внешнего участия как фактора, обеспечившего высокий уровень организованности и массовость выступлений; социально-революционного или, иными словами, самобытного характера протестов, ставших результатом накопившихся экономических проблем, высокого уровня социального неравенства, а также сочетания неэффективности и популизма в политике властей; прямой ответственности оппозиции за организацию демонстраций и стремления таким образом добиться уступок со стороны правительства, как это было в 2007–2008 гг.

В отличие от событий 2007–2008 гг., когда массовые беспорядки и последовавшие межэтнические столкновения были вызваны результатами президентских выборов, Законопроект о финансах сам по себе представляется куда менее серьезным поводом для столь масштабных протестов. Добавив к этим соображениям массовость и высокий уровень координации выступлений по всей стране, ряд экспертов полагает, что кенийское общество, равно как и отдельные политические партии, не способны инициировать протесты подобного масштаба. Тем не менее любой разговор о вовлеченности внешних сил должен учитывать геополитический контекст. Так, на сегодняшний день Кения является одним из ближайших союзников США на Африканском континенте: в частности, 24 июня 2024 г. восточноафриканское государство официально получило от администрации Байдена статус «основного союзника вне НАТО» — первым в субсахарской Африке. К тому же кенийская сторона активно участвует в совместных военных учениях с США и в целом придерживается западного вектора во внешней политике, неоднократно выступая с критикой России. В то же время говорить о возможном участии России или же иных незападных игроков в подготовке июньских протестов едва ли возможно как в силу ресурсных ограничений, так и по причине ограниченной целесообразности подобных действий: наиболее пристальное внимание Москвы обращено на регион Сахеля, а распыление сил представляется непозволительной роскошью.

В то же время, если годом ранее оппозиция обратилась к населению с призывом выйти на улицы в знак протеста и несогласия с Законопроектом о финансах в редакции 2023 г., на этот раз представители Azimio la Umoja — коалиции оппозиционных партий — по крайней мере на уровне нарративов, стремятся «присоседиться» к протестам, не являясь при этом их организаторами. Таким образом, не следует рассматривать настоящие протесты преимущественно как явление, ставшее результатом усилий кенийской оппозиции. Для этого последней не хватило бы как электоральной базы — к примеру, поддержки в среде этноса календжин, так и политической целесообразности.

Наконец, третий подход к объяснению событий в Кении опирается на анализ горизонтальных (классовых), отнюдь не вертикальных (этнических) линий размежевания в обществе. В данной логике протесты обуславливаются накопившимися противоречиями между многочисленной прослойкой небогатой молодежи и представителями политической и экономической элиты в лице правительства и чиновников. В таком случае действия оппозиции — по сути, одной из элитарных группировок — опираются на стремление использовать ситуацию в свою пользу и при этом не попасть под удар масс. В свою очередь, правящая коалиция пытается снизить накал страстей, в том числе посредством популистской риторики президента. Однако, несмотря на объективно существующее в стране экономическое неравенство и социальное расслоение по имущественному признаку, роль этнического фактора ни в коей мере не следует списывать со счетов. Активная апелляция к этническим сантиментам способна внести раскол в политические движения, объединенные экономически детерминированной повесткой: по некоторым данным, протестные настроения стихают в среде календжин — «соплеменников» президента, сохраняясь при этом в районах с преобладанием кикуйю.

Хотя на первый взгляд может показаться, что основным итогом противостояния станет принятие той или иной редакции Законопроекта о финансах — несомненно, значимого нормативного акта для кенийской экономики и общества, возможность фундаментальных трансформаций всей политической системы кроется в ином аспекте. Вероятное отсутствие активного внешнего участия и второстепенная роль оппозиции в проведении демонстраций указывают на наличие глубинных точек социально-экономической напряженности, выразившихся в виде широкого политического протеста. Таким образом, впервые за длительное время линия размежевания приобретает неэтнический характер, объединяя представителей различных идентичностей в их коллективном неприятии сегодняшних реалий. Иными словами, мы можем стать свидетелями постепенной деэтнизации политической сферы Кении.

В конце июня – начале июля 2024 г. в Кении — одном из наиболее развитых и относительно устойчивых государств Африканского континента — произошли масштабные протесты, в ходе которых, по последним данным, погибло 39 человек, и были разрушены важнейшие административные здания. Их краткосрочные, равно как и далеко идущие политические последствия еще предстоит оценить. В целом лозунги толпы и актуальная повестка позволяют в качестве основного катализатора массовых выступлений рассматривать принятие парламентом Законопроекта о финансах (Finance Act), регламентирующего финансовую политику страны на ближайший год и в его исходной редакции предусматривавшего покрытие дефицита бюджета за счет повышения старых и введения ряда новых налогов, — решения, несовместимого с предвыборными обещаниями президента Уильяма Руто. Вместе с тем гораздо менее очевидным вопросом остается природа выступлений, а также вовлеченность внешних и/или внутренних акторов в процесс подготовки, организации, проведения и координации протестов, ставших одним из наиболее ярких проявлений напряженности в обществе после 2007 г. [1].

Кения: политический ландшафт и институциональный дизайн

Майя Никольская:
Дельцы против династий: Кения накануне выборов

Прежде всего представляется необходимым кратко остановиться на наиболее значимых вехах формирования политической культуры и политической системы Кении, включая формальные и неформальные практики политического участия, принятия решений и межэлитного торга. Колонизованная британцами в конце XIX в. территория современной Кении на первых порах отнюдь не являлась единым культурным или политическим пространством. Развитие ее различных районов и трансформация социально-политических институтов проживающих в них племенных групп напрямую зависели от реализации инфраструктурных проектов и экономических интересов колонизаторов (в первую очередь земельных) [2], а также вынужденного участия местного населения в глобальных процессах — в особенности в Первой мировой войне. В результате к середине XX в. здесь сформировались новые идентичности, беспрецедентные по своему размеру (этнические группы вместо отдельных племен и кланов) и потенциалу в контексте политической мобилизации [3].

Активная фаза борьбы за независимость 1950-е гг. во многом способствовала оформлению политических притязаний и самопозиционированию этнических групп кикуйю и луо, сегодня составляющих около 17,1% и 10,7% населения соответственно [4]. Несмотря на вооруженные выступления местного населения, правительство Великобритании взяло курс на политическое решение проблемы путем поэтапного перехода к предоставлению Кении независимости.

После провозглашения в декабре 1963 г. независимости Кении в стране на короткое время установилась двухпартийная система, в которой ведущее положение занял Национальный союз африканцев Кении (КАНУ) — альянс уже упомянутых выше «пионеров» антиколониальной борьбы: луо и кикуйю. Здесь следует отметить, что в короткие сроки в стране, где уже наметилась тенденция к партийному противостоянию в логике конкурирующих идеологий (Джомо Кениатта — капитализм при поддержке Запада; Огинга Одинга — социализм с усилением контактов с СССР) произошло во многом рукотворное изменение логики межэлитного взаимодействия [5]. Иными словами, в условиях наметившегося разлада в отношениях с вице-президентом Огингой Одингой (луо) президент Кении Джомо Кениатта (кикуйю) поспешил воспользоваться этническими сантиментами своих «соплеменников» и ряда иных этнических групп, обвинив оппонента в создании трайбалистской организации: с этого момента вся политическая история Кении немыслима в отрыве от понимания сантиментов этнических групп и их инструментального использования элитами, в том числе в виде этнической мобилизации. Говоря научным языком, произошла этнизация политики.

На сегодняшний день любая характеристика политической культуры Кении, а также сложившихся формальных и неформальных политических институтов и практик должна отражать следующие аспекты. Во-первых, с начала 1990-х гг. и по сей день в стране существует демократическая многопартийная система, сохраняющая свой общий дизайн, в котором особое положение занимает электоральный процесс. Во-вторых, несмотря на общую преемственность системы, институциональная модель как минимум однажды менялась в результате консенсуса различных политических сил, который стал возможен на фоне беспрецедентной эскалации постэлекторального насилия 2007–2008 гг. То есть кенийское общество продемонстрировало способность к самосохранению и реформированию в условиях острого кризиса ключевых институтов государства. В-третьих, политические элиты Кении склонны использовать этническую мобилизацию как наиболее доступный и «гарантированный» инструмент политического торга, апеллируя к этническим сантиментам в целом перечне ситуация, начиная с предвыборной агитации и заканчивая уклонением от обвинений в коррупции [6]. Наконец, травматический опыт межэтнических столкновений 2007–2008 гг. формирует коллективно разделяемые психологические барьеры к повторному разыгрыванию «этнической карты» в борьбе за власть, что, в частности, проявилось в 2017 г. Тогда после отмены результатов первого тура и дальнейших безальтернативных выборов оппозиция во главе с Раилой Одингой отказалась от реализации «протестного» сценария 2007 г., а спустя несколько месяцев избранный президентом Ухуру Кениатта и его оппонент и вовсе заключили знаменитую сделку (handshake) — пример компромиссного решения противоречий в политических реалиях современной Кении [7].

Законопроект о финансах: основные положения

Никита Панин:
Африканские стратегии: сопоставление подходов ключевых игроков на континенте на современном этапе

Итак, возвращаясь к событиям июня 2024 г., следует иметь в виду, что триггером протестных настроений, несомненно существовавших в обществе на протяжении последних лет, в очередной раз послужил Законопроект о финансах — принимаемый кенийскими законодателями и подписываемый президентом страны документ. Годом ранее власти схожим образом ввели ряд непопулярных мер, однако протесты, инициированные оппозицией, отличались куда меньшей интенсивностью и ожесточенностью. На этот раз в исходной редакции законопроекта парламентарии намеревались дополнительно предоставить в распоряжение правительства около 2,7 млрд долл. за счет введения дополнительных налогов с целью сокращения дефицита бюджета без увеличения внешнего долга, и без того составляющего около 70% кенийского ВВП. В частности, планировалось: установить налог на продукты первой необходимости, включая хлеб, сахар и овощи; ввести ежегодный сбор в размере 2,5% от стоимости автомобилей; дополнительно расширить и повысить налоги на совершение финансовых транзакций.

В ответ на столь непопулярные меры по стране прокатилась волна массовых беспорядков, наиболее активная фаза которых пришлась на 25 июня: протестующие захватили правительственные здания, включая парламент страны и административные учреждения в ряде графств, а также вступили в столкновения с полицией, применившей летальное вооружение. В последовавшие дни произошло как минимум три значимых события. Прежде всего уже утром 26 июня президент Кении Уильям Руто заявил, что не будет подписывать данный законопроект, пообещав покрыть дефицит бюджета за счет сокращения расходов собственного аппарата и правительства, а также путем привлечения внешних займов. Во-вторых, в тот же день Высокий суд Кении вынес постановление, запрещающее полиции использовать спецсредства, способные привести к гибели протестующих. Вместе с тем подобные шаги не позволили в полной мере остановить волну массового недовольства: значительная часть демонстрантов продолжила выходить на улицы или же выражать свой протест посредством социальных сетей, отмечая, что нашумевший законопроект стал лишь триггером беспорядков, в то время как структурные проблемы, включая коррумпированность правительства, бедность и растущую безработицу в значительной степени усугубляются «демографическим креном» в сторону молодежи.

Июньские протесты: три теории

С концептуальной точки зрения природа протестов в Кении может рассматриваться в рамках трех сценариев: первостепенной роли внешнего участия как фактора, обеспечившего высокий уровень организованности и массовость выступлений (протесты более чем в половине кенийских графств); социально-революционного или, иными словами, самобытного характера протестов, ставших результатом накопившихся экономических проблем, высокого уровня социального неравенства, а также сочетания неэффективности и популизма в политике властей; прямой ответственности оппозиции за организацию демонстраций и стремления таким образом добиться уступок со стороны правительства, как это было в 2007–2008 гг.

«Невидимая рука кукловода»

Наталья Еремина:
Британская повестка в Африке: сильные и слабые стороны

В отличие от событий 2007–2008 гг., когда массовые беспорядки и последовавшие межэтнические столкновения были вызваны результатами президентских выборов, то есть поражением оппозиции в рамках «игры с нулевой суммой», Законопроект о финансах сам по себе представляется куда менее серьезным поводом для столь масштабных протестов. Добавив к этим соображениям массовость и высокий уровень координации выступлений по всей стране, ряд экспертов полагает, что кенийское общество, равно как и отдельные политические партии, не способны инициировать протесты подобного масштаба. Тем не менее любой разговор о вовлеченности внешних сил должен учитывать геополитический контекст. Так, на сегодняшний день Кения является одним из ближайших союзников США на Африканском континенте: в частности, 24 июня 2024 г. восточноафриканское государство официально получило от администрации Байдена статус «основного союзника вне НАТО» — первым в субсахарской Африке. К тому же кенийская сторона активно участвует в совместных военных учениях с США и в целом придерживается западного вектора во внешней политике, неоднократно выступая с критикой России в последние годы. В то же время говорить о возможном участии России или же иных незападных игроков в подготовке июньских протестов едва ли возможно как в силу ресурсных ограничений, так и по причине ограниченной целесообразности подобных действий: наиболее пристальное внимание Москвы обращено на регион Сахеля, а распыление сил представляется непозволительной роскошью.

Манипуляции элит

Как отмечалось ранее, в Кении традиция инструментального использования этничности, включая апелляцию к этническим сантиментам в контексте политической мобилизации населения, уходит корнями в поздний этап колониальной истории и первые годы независимости. Наиболее остро сила данного подхода, равно как и возможные негативные последствия его применения, проявились в 2007–2008 гг.: масштабное кровопролитие стало наиболее травматическим воспоминанием за 60 лет кенийской государственности, однако повлекло за собой позитивные трансформации как в логике поведения элит, так и в институциональном дизайне. Вместе с тем рассуждать об отказе элит от обращения к «этнической арифметике» было бы не только преждевременно, но и наивно.

В то же время, если годом ранее оппозиция обратилась к населению с призывом выйти на улицы в знак протеста и несогласия с Законопроектом о финансах в редакции 2023 г., на этот раз представители Azimio la Umoja — коалиции оппозиционных партий — по крайней мере на уровне нарративов, стремятся «присоседиться» к протестам, не являясь при этом их организаторами. К примеру, Вилли Одинга — депутат и младшая дочь Раилы Одинги — охарактеризовала происходящие события как «кризис поколений», заявив, что «это противостояние напрямую касается меня и кенийской молодежи». Таким образом, не следует рассматривать настоящие протесты преимущественно как явление, ставшее результатом усилий кенийской оппозиции. Для этого последней не хватило бы как электоральной базы — к примеру, поддержки в среде этноса календжин, так и политической целесообразности.

Социальная революция

Наконец, третий подход к объяснению событий в Кении опирается на анализ горизонтальных (классовых), отнюдь не вертикальных (этнических) линий размежевания в обществе. В данной логике протесты обуславливаются накопившимися противоречиями между многочисленной прослойкой небогатой молодежи и представителями политической и экономической элиты в лице правительства и чиновников. В таком случае действия оппозиции — по сути, одной из элитарных группировок — опираются на стремление использовать ситуацию в свою пользу и при этом не попасть под удар масс. В свою очередь, правящая коалиция пытается снизить накал страстей, в том числе посредством популистской риторики президента. Однако, несмотря на объективно существующее в стране экономическое неравенство и социальное расслоение по имущественному признаку, роль этнического фактора ни в коей мере не следует списывать со счетов. Активная апелляция к этническим сантиментам способна внести раскол в политические движения, объединенные экономически детерминированной повесткой: по некоторым данным, протестные настроения стихают в среде календжин — «соплеменников» президента, сохраняясь при этом в районах с преобладанием кикуйю.

Важнейший вопрос на повестке

Андрей Кортунов:
В Африке места хватит на всех

Хотя на первый взгляд может показаться, что основным итогом противостояния станет принятие той или иной редакции Законопроекта о финансах — несомненно, значимого нормативного акта для кенийской экономики и общества, возможность фундаментальных трансформаций всей политической системы кроется в ином аспекте. Дело в том, что вероятное отсутствие активного внешнего участия и второстепенная роль оппозиции в проведении демонстраций указывают на наличие глубинных точек социально-экономической напряженности, выразившихся в виде широкого политического протеста. Таким образом, впервые за длительное время — возможно, с момента конфронтации Джомо Кениатты и Огинги Одинги в середине 1960-х гг. — линия размежевания приобретает неэтнический характер, объединяя представителей различных идентичностей в их коллективном неприятии сегодняшних реалий. Иными словами, мы можем стать свидетелями постепенной деэтнизации политической сферы Кении.

1. Речь идет о событиях конца 2007 — начала 2008 гг., когда после оглашения итогов декабрьских выборов оппозиция инициировала широкий протест своих сторонников, сопровождавшийся волной межэтнических столкновений и погромов с обеих сторон. Тогда погибло более 1 тыс. человек, а еще около 800 тыс. были вынуждены покинуть свои дома.

2. Carrier N., Kochore H.H. Navigating Ethnicity and Electoral Politics in northern Kenya: The case of the 2013 election // Journal of Eastern African Studies. 2014. Vol. 8(1). P. 136.

3. Филатова И.И. История Кении в новое и новейшее время. М.: Главная редакция восточной литературы издательства «Наука», 1985. С. 49.

4. Ярчайшим примером антиколониального выступления в истории Кении следует считать восстание Мау-Мау, охватившее центральные районы страны в 1952–1956 гг. и сопровождавшееся складыванием важнейших образов в политическом самосознании кикуйю.

5. Shilaho W.K. Ethnicity and political pluralism in Kenya // Journal of African Elections. 2020. Vol. 7(2). P. 80.

6. Kiambi D.M. Ethnic appeal: A self-defense rule for Kenyan politicians // Public Relations Review. 2012. Vol. 38. Pp. 144-146.

7. Cheeseman N., Kanyinga K., Lynch G., Ruteere M., Willis J. Kenya’s 2017 elections: winner-takes-all politics as usual? // Journal of Eastern African Studies. 2019. Vol. 13(2). Pp. 8-9.