Последние годы российские политические элиты и экспертное сообщество пытаются переосмыслить привычные пространственные категории, а также их содержательное наполнение в основных сферах деятельности — политике, экономике, безопасности. Позиционирование России в качестве одной из опор полицентричного мира предполагает создание и продвижение больших идей и нарративов. В этом контексте отсутствие четких формулировок можно представить как приглашение партнеров к диалогу для совместной выработки концептуальных основ евразийского пространства. К потенциальным «собеседникам» по этим вопросам, очевидно, относится и Индия, которую Концепция внешней политики Российской Федерации обозначает в качестве одного из главных (наряду с КНР) партнеров на евразийском континенте. Нюанс заключается в том, что Индия не находится в вакууме и представляет собой составную часть сложной субрегиональной системы безопасности, отличительные черты которой — военно-политическое противостояние двух региональных держав (Индия и Пакистан), а также вовлеченность внешних игроков, в первую очередь КНР и США. В военно-политических вопросах на позиции политических и военных элит южноазиатских стран практически невозможно повлиять — восприятие волнующих их проблем не предусматривает какой-либо ревизии. Упор российской стороны на обеспечение безопасности для ускорения экономического развития позволит заинтересованным сторонам отойти от противоречий, сосредоточиться на позитивной повестке и хотя бы приступить к диалогу о построении евразийской системы безопасности.
Где заканчиваются границы?
Последние годы российские политические элиты и экспертное сообщество пытаются переосмыслить привычные пространственные категории, а также их содержательное наполнение в основных сферах деятельности — политике, экономике, безопасности. Однако прочно вошедший в российский политический лексикон топоним «Евразия» и производные от него слова пока что отличается расплывчатыми (хотя и очень протяженными) границами.
Для российской внешней политики это подразумевает как плюсы, так и минусы. К сожалению, неопределенность употребляемых понятий «размывает» повестку, превращая любую дискуссию в набор тостов и здравиц. С другой стороны, позиционирование России в качестве одной из опор полицентричного мира предполагает создание и продвижение больших идей и нарративов. В этом контексте отсутствие четких формулировок можно представить как приглашение партнеров к диалогу для совместной выработки концептуальных основ евразийского пространства.
Представляется, что российское руководство придерживается именно такой тактики. В Послании к Федеральному Собранию Российской Федерации от 29 февраля 2024 г. президент России обозначил необходимость «работать над тем, чтобы уже в обозримой перспективе формировать новый контур равной и неделимой безопасности в Евразии», а также выразил готовность «к предметному разговору по этой теме со всеми заинтересованными странами и объединениями».
Еще одним шагом к началу такого разговора стало перечисление основных принципов «контура равной и неделимой безопасности, взаимовыгодного, равноправного сотрудничества и развития» во время встречи президента с руководством МИД России от 14 июня 2024 г. В качестве первого принципа был назван «диалог со всеми потенциальными участниками такой будущей системы безопасности».
К потенциальным «собеседникам» по этим вопросам, очевидно, относится и Индия, которую Концепция внешней политики Российской Федерации обозначает в качестве одного из главных (наряду с КНР) партнеров на Евразийском континенте. Нюанс заключается в том, что Индия не находится в вакууме, а представляет собой составную часть сложной субрегиональной системы безопасности, отличительные черты которой — военно-политическое противостояние двух региональных держав (Индия и Пакистан), а также вовлеченность внешних игроков, в первую очередь КНР и США. Чтобы оценить жизнеспособность выдвинутой российским руководством концепции евразийской безопасности в южноазиатском контексте, рассмотрим каждый из обозначенных принципов.
Принцип первый: нет возражений
Согласно задумке российского руководства, параметры будущей системы безопасности должны быть согласованы со всеми участниками, заинтересованными в конструктивном взаимодействии с Москвой. В качестве первого успеха приводятся переговоры с председателем КНР Си Цзиньпином — китайское руководство сочло, что российская идея дополняет и согласуется с контурами глобальной безопасности, которые продвигает Пекин.
В глазах Нью-Дели это не лучший довод: индийские элиты традиционно подозревают Китай в строительстве «многополярного мира и однополярной Азии» и не готовы принимать ведущую роль Пекина в будущей системе безопасности, а также опасаются активизации «военной дипломатии» КНР. Следовательно, при дальнейшей детализации собственной инициативы российской стороне стоит особо подчеркивать отсутствие притязаний на какую-либо «исключительность» для себя и прочих участников, включая саму Индию, поскольку в противном случае сомнения возникнут не только у Исламабада, но и прочих южноазиатских столиц.
Принцип второй: география не отменяется
Второй принцип касается возможности включения европейских стран — членов НАТО в будущую архитектуру безопасности континента. Казалось бы, этот пункт в принципе не имеет никакого отношения к Южной Азии. Но если мы говорим о едином евразийском пространстве безопасности, то стоит принимать во внимание особенности международного режима в каждом субрегионе.
Попробуем предположить: попытаются ли Россия и европейские страны восстановить институциональный каркас системы европейской безопасности, над строительством которой стороны работали после окончания холодной войны? Есть вероятность, что такие дискуссии рано или поздно возникнут. Таким образом, мы допускаем, что Москва и европейские столицы будут опираться на свой исторический опыт и попробуют выработать альтернативу Договору об обычных вооруженных силах в Европе (ДОВСЕ) или добиться реанимации ОБСЕ. В таком случае возникает ключевой вопрос: если мы добиваемся работы общих принципов для всего евразийского пространства, то готовы ли перенимать такую модель южноазиатские страны и внешние игроки в регионе?
На наш взгляд, такой сценарий маловероятен. Основы российско-европейского диалога по безопасности были плодом уникального исторического контекста конца 1980-х – начала 1990-х гг., когда идеи об «общем европейском доме» подталкивали к восприятию СБСЕ/ОБСЕ в качестве будущей региональной «мини-ООН» [1]. Как мы понимаем теперь, одних лишь добрых намерений оказалось недостаточно — отсутствие своевременных институциональных реформ лишило эту площадку возможности предотвратить конфликты в Европе.
В Южной Азии нет даже такого, пусть и неудачного, опыта. Проблема заключается в том, что общие принципы канувшей в лету системы европейской безопасности никак не могут быть применены к субрегиону — в вопросах безопасности южноазиатские страны привыкли полагаться только на себя и свои совокупные ресурсы. Любые ограничительные обязательства или вовлечение какой-либо третьей стороны в конфликт рассматриваются как нечто неприемлемое.
В этом ключе нет никакой надежды на готовность южноазиатских элит перенимать опыт строительства европейской безопасности. Это означает, что со странами НАТО Москве лучше вести отдельный диалог, что позволит выполнить две задачи: реанимировать неработающие ныне механизмы поддержания безопасности в Европе и избежать паралича евразийской системы из-за нежелания азиатских стран имплементировать европейский опыт.
Принцип третий: кооперация без конфронтации
Активизация контактов между существующими многосторонними организациями (Союзным государством, ОДКБ, ЕАЭС, СНГ, ШОС) полностью соотносится со стратегической культурой южноазиатских элит — участие во всех возможных форматах без жестких обязательств.
Из перечисленных площадок к Южной Азии непосредственное отношение имеет только ШОС — ее членами с 2017 г. являются Индия и Пакистан. Нью-Дели и Исламабад принимают активное участие в работе по региональным проблемам безопасности, а их двусторонние противоречия не стали причиной «парализации» формата. Однако важным условием дальнейшей «привлекательности» ШОС должно стать сохранение нейтральности организации, то есть недопустимость превращения площадки в форум государств, выступающих против Запада. Это особенно важно для индийских элит, заинтересованных в дальнейшем росте инвестиционного и технологического взаимодействия с западными странами, в особенности — с США.
Принцип четвертый: минимизация внешнего военного присутствия
Постепенный вывод воинских контингентов внешних держав из региона едва ли вызовет какие-либо возражения со стороны южноазиатских столиц — Нью-Дели к таким практикам традиционно относится с настороженностью, а Исламабад имеет долгую и противоречивую историю взаимодействия с зарубежным личным составом на своей территории. Но если российская сторона под «внешними державами» в первую очередь подразумевает США, то для Индии главная внешняя держава в Южной Азии — Китай.
В индийском восприятии именно Пекин стремится к расширению своего военного присутствия в разных субрегионах Евразии, что несет риски для Индии. В этом контексте преимущество российской инициативы заключается в том, что Москва предлагает заинтересованным сторонам самим определить конкретные области сотрудничества в сфере совместной безопасности, что снимет вопрос о размещении военных баз «неевразийских» стран. И хотя речь идет о далекой перспективе, предлагаемые российской стороной вводные видятся приемлемыми для Южной Азии.
Принцип пятый: развитие превыше всего
На наш взгляд, последний из выдвинутых российской стороной принципов — самый привлекательный не только для южноазиатских стран, но и для всей Евразии. Связка безопасности и экономического развития актуальна для всех крупных центров мировой политики и экономики. Так, современные индийские элиты часто повторяют слоган «Вместе со всеми, развитие для всех, всеобщее доверие» («Sab ka sath, sab ka vikas, sab ka vishwas»). Таким образом Нью-Дели демонстрирует внешней аудитории свою заинтересованность в глобальном развитии и готовность страны к международной кооперации, а внутренней аудитории — решимость обеспечить растущее население рабочими местами и возможностями для повышения своего уровня жизни.
В военно-политических вопросах на позиции политических и военных элит южноазиатских стран практически невозможно повлиять — восприятие волнующих их проблем не предусматривает какой-либо ревизии. Упор российской стороны на обеспечение безопасности для ускорения экономического развития позволит заинтересованным сторонам отойти от противоречий, сосредоточиться на позитивной повестке и хотя бы приступить к диалогу о построении евразийской системы
1. Загорский А.В. Россия в системе европейской безопасности. – М.: ИМЭМО РАН, 2017. – C 16.