Итоги 2017 года и внешние вызовы России в Евро-Атлантике

2017 год прошёл под знаком президентства Д. Трампа и начала переговоров по «Брекситу». Начало конца западного доминирования в мировых делах акцентировалось переходом к России от США инициативы в силовой политике. Можно с уверенностью говорить о реальном окончании холодной войны, хотя бы и под аккомпанемент разговоров о новой холодной войне: дважды войти в один и тот же поток нельзя. Логика развития запущенных событий приведёт к прояснению базовых параметров новой, послереволюционной (но не послевоенной, как 100 лет назад) ситуации в Евро-Атлантике и мире к 2021 г.

2017 год обещает остаться в истории как не менее трансформационный для мирового развития и всей системы международных отношений, чем год Русской революции. Он прошёл под знаком президентства Д. Трампа и начала переговоров по «Брекситу». Очевидно, что без второго не было бы первого. Начало конца западного доминирования в мировых делах акцентировалось переходом к России от США инициативы в силовой политике. Соответственно, Крым и успех российской политики в Сирии создавали мощный оттеняющий фон процессу, который был отложен во времени на целых 25 лет. Одновременно можно с уверенностью говорить о реальном окончании холодной войны, хотя бы и под аккомпанемент разговоров о новой холодной войне: дважды войти в один и тот же поток нельзя.

Действительно, в ходу сравнения (и запугивания) с событиями столетней давности. В таком случае логичнее было бы взять более широкий временной период, скажем, с 1914 по 1921 гг., имея в виду начало Первой мировой войны и окончание Гражданской войны в России. Разногласия по Украине и операция ВКС России в Сирии вылились в псевдовойну на уровне санкций и параллельных военных действий без прямого конфликта между Западом и Россией, что уже говорит о совершенно ином качестве нынешней ситуации. Революция на этот раз не в России, которая возвращается на зерновой рынок, а на Западе — в этом другое отличие. Главное, что никто не прогнозирует погружение Запада в кровавый хаос, поскольку срабатывает прямая демократия, страхующая давшую сбой представительную. Как и тогда, были события, которые предвещали нынешний кризис: «цветные революции», Мюнхенская речь президента В. Путина и испытание российской власти Кавказским кризисом в 2008 г. Вполне можно предположить, что логика развития запущенных событий приведёт к прояснению базовых параметров новой, послереволюционной (но не послевоенной, как 100 лет назад) ситуации в Евро-Атлантике и мире к 2021 г.

Время читать О. Шпенглера?

Игорь Иванов:
Градус Трампа

Состояние Западного мира в силу его исторически сложившейся роли в мировой политике, экономике и финансах неизбежно было ключевым, если не определяющим фактором задержавшихся на старте перемен в мире. Если первая треть ХХ в. читалась как реализация мрачного предсказания «сумеречного» (по Н. Бердяеву) периода в развитии Европы, то впоследствии, на фоне в том числе второго дыхания, которое обрёл англосаксонский капитализм как результат Нового курса Ф.Д. Рузвельта и Второй мировой войны, значение трактата О. Шпенглера сводили к области культурологии. Легко было забыть о том, что всё в развитии общества в конечном счёте сводится к культуре, культурно-цивилизационному коду. Эта истина вполне заявила о себе нынешним системным кризисом западного общества. На этот раз нет политических фигур и умов калибра Ф.Д. Рузвельта и Дж.М. Кейнса. Исключается и такое мощное средство экономического допинга, как мировая война, которая помогла выйти из Великой депрессии не только США, но и Европе. О прямой зависимости между положением дел в экономике и внешней агрессией свидетельствовало и положение дел на Дальнем Востоке, где и то и другое заявило о себе десятью годами ранее, чем в Европе. Другая особенность нынешнего момента — отсутствие у Запада «зеркала» Советского Союза, вызов которого оказывал дисциплинирующее воздействие на поведение западных элит внутри собственных стран и вовне.

На признаваемый сейчас многими перебор в социально-экономической политике западных стран в форме рейганомики/тэтчеризма наложилась эйфория победы в холодной войне, что загоняло вглубь болезнь, делая неуместным любой трезвый анализ заявивших о себе проблем общественного развития, уже не говоря о корректирующей политике. Всё это сопровождалось разгулом безыдейности («третий путь» новых лейбористов, стирание различий между ведущими политическими партиями других стран Европы и Америки). Инерция безальтернативной политики продолжалась и после Глобального финансового кризиса 2008 г., который было напугал всех и заставил Г. Брауна произнести слово «деглобализация» (а на саммите АТЭС даже прошёл тезис о необходимости смены парадигмы экономического развития), но впоследствии эффект «заливания» его деньгами в форме «количественного смягчения» прекратил все разговоры о необходимости кардинальной смены курса. Лишь кризисные явления политического порядка в форме «подъёма популизма» и общего падения доверия западного электората к истеблишменту, включая традиционные СМИ, привели к осознанию на уровне элит серьёзности и глубины переживаемого момента, но отнюдь не к альтернативной жёсткой бюджетной экономии политике.

И это несмотря на множащиеся свидетельства долгосрочного характера накопившихся социально-экономических проблем, в общем знаменателе которых оказались рост неравенства, стагнация среднего дохода семей и потребительского спроса (его истоки восходят к концу 70-х гг., а отказ от золотого стандарта создал условия для бесконтрольного печатания денег и жизни в долг). Не только Тайлер Коуэн (в его электронной книге «Великая стагнация») и Тома Пикети («Капитализм в XXI веке»), но и многие другие экономисты и политологи признали факт разрушения среднего класса на Западе вследствие в том числе экспорта капитала в другие регионы мира в рамках нынешнего этапа глобализации. Всё, как, впрочем, и опыт Франции как государства-рантье накануне Первой мировой войны, указывает на то, что инвестировать необходимо прежде всего в развитие своих стран.

Таким образом, глобализация, проводившаяся в интересах инвестиционных классов западных стран и вроде как знаменовавшая победное шествие западной экономической модели по миру, сделала Запад жертвой собственного успеха, а если говорить об идеологии — и собственной пропаганды. Некоторое улучшение в течение года экономических показателей, включая занятость, не меняло существа сложившейся картины как в силу его хрупкости, так и снижения качества создаваемых рабочих мест, сплошь и рядом лишённых социальной защиты, будь то «Убер» или экономика краткосрочных контрактов в целом — gig economy (что объясняет стагнацию внутреннего потребительского спроса и атомизацию общества). Параллельно обозначились пути и средства к тому, чтобы можно было продолжать «жить по-старому», не меняя ничего по существу в социально-экономической политике. Речь идёт о разного рода формах государственно-частного партнёрства, включая так называемые частные финансовые инициативы, которые позволяли сохранить искусственно созданную в результате «финансовой алхимии» (Дж. Стиглиц) стоимость, подключившись к госбюджету и его налоговой базе. Последнее стало частным проявлением того, что экономисты называют «склонностью к извлечению ренты», присущей инвестиционным классам. Это объясняет паралич на уровне мышления и практической политики, неспособность «переварить» неизбежность «массированного списания стоимости» в рамках посткризисной санации финансового сектора.

Опыт Европы показывает, что достигнутое в «тучные времена» единство европейцев весьма хрупко: оно ограничивалось оторванным от родной почвы средним классом с его единообразным мироощущением, основанным на достатке, уровне и характере потребления (оруэлловское «корыто», оказалось, имеет всеобщее значение). Когда волна экономического благополучия сходит и начинает разрушаться средний класс, оголяется «дно» со всем своим многообразным рельефом — национальные различия вновь мощно заявляют о себе.

Успех «Национального фронта» на президентских выборах во Франции и «Альтернативы для Германии» на выборах в сентябре, выборы в Австрии и Чехии показали, что ни одна из ведущих стран Запада не является исключением из общего правила. Это делает неубедительными обвинения европейцев по адресу англосаксов в том, что те единолично «закрывают» либеральный проект. По крайней мере, англичане могут считать, что они его «породили», так как стояли у истоков его создания в елизаветинскую эпоху, а затем и в период Промышленной революции. Британская империя, пусть и не столь плавно, эволюционировала в глобальную империю США, смягчив для англичан решение задачи «обретения своей роли в мире после потери империи» (собственно, этот момент в практическом плане наступил только сейчас, что и доказывает «Брекcит»). С другой стороны, лишены оснований и выпады англосаксов по адресу европейских стран, где пришло-де время «призвать клоунов» (движение «Пяти звёзд», фигура С. Берлускони и др.). Не только сама фигура Д. Трампа, но и то, что Б. Джонсон оказался в шаге от премьерского кресла, говорят именно об этом. Само определение «клоун», как и «популизм», является эвфемизмом: речь идет о «выскочках», не говорящих на новоязе элит, тех, кто хотя бы на уровне языка не утерял связи с широкими слоями населения. Добавим, что попытку Б. Джонсона стать лидером Консервативной партии Великобритании сорвал медиамагнат Р. Мердок, которого «пустили в огород» британских СМИ с благословения М. Тэтчер (продажа ему The Times) и который процветает в закулисной политике по обе стороны Атлантики (о разрушительном характере его теневого влияния говорит и тот факт, что именно он, согласно вызывающим доверие источникам, присоветовал Т. Мэй провести злополучные досрочные парламентские выборы в июне 2017 г., причём вопреки преобладавшему мнению верхушки консерваторов).

Расхожим стал вывод о том, что вся партийно-политическая система западных стран износилась. По сути, речь идёт об аналоге «застоя» в Советском Союзе, но пока без перестройки. Осознание в кругу политэлит того, что что-то кардинально сломалось, уже присутствует, но не находит своего выражения на уровне правительственной политики. Те же реформы Э. Макрона следуют в русле неолиберальных рецептов и отражают, скорее, надежду, что «пронесёт» и можно будет обойтись без потрясений, аналогичных тем, что нам пришлось пережить в конце 1980–1990-х гг. Не следует забывать, что Э. Макрон обозначил провисание политического центра на Западе и возможность быстрого, с нуля создания новой партии по Интернету. В принципе во Франции складываются условия для бонапартизма, как, к примеру, это было с Четвёртой Республикой с её бездарной политэлитой, которая вела войны в Индокитае и Алжире, прикрываясь угрозой слева. На этот раз речь идёт об угрозе справа, но не просматриваются ни бонапарты, ни де голли.

Соответственно, получается, что Россия, где трансформационные процессы начались 30 лет назад, в этом плане оказалась впереди. Более того, мы вышли из изжившей себя идеологической оси координат, включая так называемую политическую целесообразность, в то время как Запад исходит из её вечности, включая пресловутую политкорректность, подавляющую общественные дебаты и саму свободу мысли. В плане осознания общественным мнением необходимости перемен лидируют англосаксы. Если «Брексит» означает выход из европроекта, у которого нет будущего по вине континентальных стран, и уход в свободное плавание многовекторной политики российского образца и фритредерства образца XIX в. (как альтернативы глобализации) под лозунгом «глобальной Британии», то для США речь идёт о прямом выходе из глобализации (возможность, предусмотренная в докладе Национального совета по разведке 2004 г.) и приоритете «госстроительства у себя дома» (а не того, что предусматривалось «трансформирующей дипломатией» Дж. Буша/К. Райс). По сути, негласно признаётся, что проблемы развития в сложившихся условиях могут быть решены прежде всего в рамках каждой отдельно взятой страны: отсюда акцент на суверенитет и сильные границы. Антииммиграционные настроения органично сочетаются с тем отмечаемым экономистами моментом, что в трудные экономические времена гражданство является последним материальным ресурсом большей части населения (это отмечает М. Вулф из Financial Times). Помощник Дж. Буша по национальной безопасности С. Хедли заявил в 2016 г., что глобализация была ошибкой. Не лишено оснований такое сравнение: выход из глобализации может быть столь же важным для спасения Америки, сколь для России был необходим выход из войны в 1917 г.

Рассекречивание очередной порции документов по делу об убийстве Дж. Кеннеди напоминает о том, что его президентство обозначило определённую развилку в развитии американского общества. Убийство Дж. Кеннеди сейчас читается как выбор в пользу наработанной инерции милитаризма и антикоммунизма, предопределило катастрофу Войны во Вьетнаме и кризис изначальной Бреттон-Вудской системы, а также нынешний комплексный кризис американского и западного общества. Закрылся путь, обозначенный в Мирной речи Дж. Кеннеди 10 июня 1963 г. в Американском университете (она была вдохновлена энцикликой Иоанна XXIII «Мир на Земле»). Дж. Кеннеди твёрдо стоял на позиции отказа от направления боевых частей во Вьетнам (там уже находились 16 тыс. «советников»), ссылаясь на мнение генерала Д. Макартура, который считал, что в любой войне в Азии противник будет иметь преимущество в живой силе и огневой мощи.

Иван Тимофеев::
Формула евроатлантической безопасности: стабильное сдерживание и его альтернативы

Сейчас перед Америкой, похоже, стоит новая дилемма: или дать шанс мирной революции Д. Трампа, или отстаивать статус-кво любой ценой, что неизбежно введёт гражданский конфликт в стране в горячую фазу. Именно последний вариант будет чреват наиболее опасными последствиями для международного мира и безопасности, если судить по предвыборной программе Х. Клинтон и внешнеполитических наработках, подготовленных для неё Центром за новую американскую безопасность М. Флурной, которую прочили в министры обороны.

Сложнее обстоят дела в Европе, где интеграционный момент, связанный с Маастрихтом и введением единой валюты, был, похоже, упущен: вместо углубления политической, экономической, банковской и фискальной интеграции лидеры Евросоюза/еврозоны занялись более лёгким делом — политизированным расширением за счёт стран бывшего Восточного блока. Фатальная нехватка воображения поставила Евросоюз в один ряд с НАТО, где борьба за собственное выживание воспрепятствовала пониманию того, что, «чтобы остаться таким, как есть, надо измениться» (так, от лозунга «глобальной НАТО» пришлось вернуться к территориальной обороне). Не удалось продвинуться по пути создания реальной Европы регионов, которая напоминала бы ее более естественный средневековый вариант, т. е. до создания централизованных государств с их национализмом. Последствия не заставили себя ждать как в форме кризиса еврозоны, так и роста сепаратистских настроений, наиболее ярким примером которых стала Каталония. Случай с Шотландией значительно проще, поскольку Великобритания возникла в результате её унии с Англией, к чему следует добавить общий имперский проект, который тоже себя исчерпал. Всё это объективно побуждает Лондон желать краха европроекта или его существенного, до общего рынка, демонтажа как наиболее безболезненного исхода «Брекзита». Как бы то ни было, по итогам первых раундов переговоров с Брюсселем и соответствующей дискуссии в самой Великобритании сохраняются оба варианта «развода»: «жёсткий», то есть выход с хлопаньем дверью, и «мягкий» — с двухлетним переходным периодом по окончании переговоров в сроки, обусловленные Лиссабонским договором.

Если за океаном перестала «работать» американская мечта, то в Европе оказался разорванным послевоенный «общественный договор». Наряду с противоречиями по линии север-юг в ЕС проявился антагонизм по линии запад-восток, отражавший в том числе оттаивание замороженного холодной войной исторического бодрствования стран Восточной Европы.

Выборы в Германии ничего не изменили в том плане, что кризис еврозоны чётко обозначил своего рода возобновление Германского вопроса в Европе, который, казалось бы, был закрыт с повторным объединением Германии. Если прежде угроза Европе исходила от германского милитаризма, то теперь — от слишком сильной в экономическом отношении Германии с её агрессивной экспортоориентированной моделью развития. Как показал греческий кризис, Германия отнюдь не готова платить за свою империю в форме еврозоны, а требуется ни много ни мало коллективизация суверенных долговых обязательств и гарантий банковских вкладов частных лиц. И это при том, что история с греческим кризисом и двуединая миграционно-террористическая угроза заставляют тех же англичан подозревать, что новый порядок в Европе будет германским. О возобновлении Германского вопроса в Европе пишет британский консервативный историк Н. Фергюсон (осел в Америке «под крылом» у неоконов). Англосаксы, которым не свойственно толковать сомнения в пользу немцев, вне всякой политкорректности отмечают, что негативные черты немецкого национального самосознания и добродетели немцев странным образом в равной мере разрушают Европу. Видимо, этот, мягко говоря, скептический взгляд на немцев будет всегда присутствовать в европейской политике. Только историкам, вызванным на Даунинг-стрит, удалось в свое время уговорить М. Тэтчер согласиться на повторное объединение Германии, которое, похоже, стало одной из причин нынешнего политического кризиса в ФРГ: урок из области социальной инженерии? Вполне возможно, что разрушение Договора о ракетах средней и меньшей дальности (ДРСМД) и возвращение американских ракет в Европу будет в равной мере нацелено против России и Германии.

Здесь просматривается аналогия с неформальной американской империей, наличие которой (как, впрочем, и своё колониальное прошлое) в Вашингтоне вовсе не готовы признавать. Другое дело, что американцы реализовали План Маршалла и сумели выстроить послевоенный международный порядок, прежде всего торгово-экономический и валютно-финансовый, который обеспечивал их интересы на долгосрочной основе (ещё одно доказательство иллюзорности изначальных надежд О. Шпенглера на то, что пруссак заменит англосакса в роли мирового гегемона). Кстати, это позволяло им решать свои проблемы за чужой счёт, как это было с односторонней отменой золотого стандарта (предусмотренного Бреттон-Вудской системой) в 1971 г. Немаловажно и то, что внешний мир обеспечивал существование США на 8% их ВВП, если иметь в виду совокупный дефицит федерального бюджета и текущего счета платежного баланса (это до 2008 г., в настоящее время речь идёт примерно о 6%, но физический объём внешних вливаний остаётся прежним — порядка 1 трлн долл.).

Германии конкурентные преимущества обеспечивает единая валюта, на что и обращает внимание Администрация Д. Трампа. Ситуация для немцев осложняется их инерцией внеисторического существования в годы холодной войны, хотя о «конце истории» они открыто не говорят. В любом случае очевидно, что к новым условиям, требующим от них исторического творчества, они не готовы, отрицая само наличие проблемы. Собственно, в этом плане германская элита ничем не отличается от других западных: альтернативы статус-кво, чего бы это ни касалось, для них не существует, тем более что любые альтернативные политические решения неизбежно означают демонтаж как глобализации, так и сложившегося «либерального миропорядка», упор на защиту социально-экономических интересов широких слоёв населения. С точки зрения международных правозащитных норм будет необходимо вернуться к тому консенсусу в этой сфере, который отфиксирован в соответствующих универсальных инструментах послевоенного периода, включая ооновские Пакты о правах человека с их балансом между правами и обязанностями, т. е. вернуться к концу 1960-гг.

В части восточноевропейских членов НАТО, особенно в Балтийских государствах и Польше, ощущение отсутствия безопасности отфиксировалось не столько как следствие опасений относительно неких «видов» России на их территорию, сколько как функция напряженности в отношениях альянса с Россией, якобы стремящейся подорвать доверие к его гарантиям безопасности посредством «агрессии» против них как «наиболее уязвимых». То есть дошло до абсурда: членство в НАТО из гарантии безопасности превратилось в источник опасений за свою безопасность. «Ротационное» военное присутствие партнеров по альянсу на территории этих стран не меняло сути дела, поскольку усугубляло разлад с Россией.

События года подтвердили, что Минск-2 в полной мере вписывается в европейскую повестку дня для Украины: реализация этих соглашений, отвечающих всем требованиям политического урегулирования как альтернативы военному решению, способствовала бы приближению Украины к европейским стандартам. Иначе лидеры Франции и Германии не подписались бы под ним. По существу, речь идёт о тесте на европейскость в русле заявленной политики ЕС. Гротескная антитеррористическая операция (АТО), в какой бы форме она ни проводилась, явно противостоит задаче реформирования страны по европейским лекалам. Пока же между реформами и войной Киев выбирает второе, рассматривая статус «прифронтового государства» чуть ли не как способ национального существования. Блокада Донецка/Луганска позволяет судить о кооптации Киевом радикал-националистов на уровне правительственной политики.

Запад продолжал удерживать Киев от развязывания третьего раунда вооружённой конфронтации ввиду его предсказуемого исхода. Возвращение М. Саакашвили на Украину, похоже, призвано обеспечить управляемость радикалов и создание управляемой извне альтернативы нынешнему режиму, в том числе в контексте ожидаемого социального Майдана. «Проект Саакашвили» — стереотип американской политики прямого доминирования через смену режимов. Надо полагать, что сейчас весь ресурс влияния США на различные сегменты украинской элиты направлен на обеспечение его безопасности, притом что те понимают, что вышли из доверия и их будут менять как класс. Тем больше искушение у Киева возобновить войну на Востоке Украины.

Россия — Запад: конвергенция и синтез?

Взаимопереплетение исторических судеб Запада и России, а России пришлось дважды срывать планы насильственного объединения Европы, заставляет усомниться в справедливости вывода О. Шпенглера о том, что миссия западного «фаустовского человека» ограничивается полётом в бесконечное пространство, то есть исследованием внешнего мира, а судьба России — познать человеческую душу (как отмечала позднее Вирджиния Вульф в своём эссе «Русская точка зрения», именно душа была предметом всей русской литературы XIX в.). Более исторически оправданной представляется мысль Ф. Тютчева о том, что «самим фактом своего существования Россия отрицает будущее Запада». За внешней категоричностью этой формулы скрывается вера в конвергенцию европейской цивилизации не только после её раскола в 1054 г. и падения Константинополя в 1453 г., а также пересадки англосаксонского фактора на Североамериканский континент в начале XVII в.

Достаточно сказать, что три ветви Европейской цивилизации сыграли исключительную роль в её спасении в ХХ в. С фактическим выходом России из Первой мировой войны в 1917 г. на стороне Антанты её заменили американцы, тем самым сохранив баланс сил на континенте. Вторично они пришли в Европу в результате Второй мировой войны и уже остались в контексте развязанной холодной войны. Идеологическая конфронтация этого периода обеспечила глобальное доминирование Европейской цивилизации, представленной двумя противостоящими блоками, исповедовавшими различные продукты европейской политической мысли. На протяжении последних трёх веков наблюдались конвергенционные моменты между Западом и Россией, начиная с реформ Петра Великого. Они присутствовали и в ХХ в., будучи представлены как столыпинскими реформами, так и Новым курсом в Америке и «социализацией» экономического развития стран Западной Европы в послевоенный период. Далее шли оттепель и разрядка. К такого рода явлениям вполне можно отнести события в Советском Союзе/России в последние 30 лет.

Задним числом легко предположить, что надёжным и, пожалуй, единственно возможным способом политического и экономического объединения Евро-Атлантики в период после окончания холодной войны было бы приглашение России вступить в НАТО без всяких условий. К сожалению, западные элиты оказались неготовыми проявить такую дальновидность, в то время как любые другие варианты, прежде всего расширение НАТО на Восток, диктовали логику продолжения сдерживания России несмотря и вопреки кардинально изменившимся условиям. По сути, Запад пренебрёг советом Дж. Кеннана не пытаться вмешиваться во внутренние дела в Советском Союзе в случае «падения коммунизма»: как он справедливо считал, столь интимные процессы слишком сложны для любого внешнего вмешательства. Наверное, этот совет в равной мере относится и к грядущей трансформации Америки.

В свете опыта последних десяти лет раскрылось всё значение оспариваемого вывода о развале Советского Союза как величайшей геополитической катастрофы ХХ в. Именно геополитической, поскольку биполярный баланс времён холодной войны был сломан и вся геополитическая конструкция потеряла устойчивость. Мечты о том, что Запад автоматически распространится на весь остальной мир, оказались иллюзией. Похоже, что автоматизм в общественных процессах срабатывает только в режиме разложения и саморазрушения (эти слова, как и «самопоражение», все чаще встречаются в аналитических материалах западных политологов). Об универсальности действия этих законов убедительно пишет Ф. Фукуяма в своей книге «Политический порядок и политическое загнивание».

Продолжала обостряться ситуация в сфере евробезопасности как следствие логики расширенческой политики НАТО/ЕС. Её «лоскутная» архитектура так и не была сведена к общему знаменателю. Приходит на ум Реформация, когда все церкви условились жить по Священному Писанию, но расходились в его толковании. Стало очевидным, что и украинский кризис может быть урегулирован только в контексте решения общих вопросов региональной безопасности на континенте. Пока же модернизация Вооружённых Сил России остаётся гарантией как от развязывания войны в Европе, так и потенциальных инцидентов между военными России и США в других регионах мира. Новый облик ВС России стал и стабилизатором в российско-американских отношениях, по крайней мере на период до их нормализации. В отсутствие подлинно коллективного урегулирования в Европе на роль гаранта военной стабильности на континенте призван выйти комплекс отношений по линии Вашингтон — Берлин — Москва, даже если для США речь шла бы о продолжении линии на «двойное сдерживание», т. е. Германии и России одновременно, что невозможно вне прямого контакта и какой-то общей позитивной повестки дня. «Сланцевое наступление» США в Европе и лидерство в создании электромобилей (что угрожает германскому автопрому) обещает непростые американо-германские отношения.

Свидетельством продолжающейся конвергенции на уровне практической политики является частичное введение в той же Великобритании оплаты труда на уровне прожиточного минимума. Этот процесс к 2019 г. завершится в России. Референдум в Швейцарии показал, что следующий шаг — всеобщий прожиточный минимум — невозможен в условиях пористых границ. Соответственно, миграционные проблемы будут в фокусе внимания всех развитых стран в контексте решения проблем их собственного развития. Вопросы развития других регионов мира, скорее всего, будут решаться «у источника», а не за счёт миграции в развитые страны. Вопрос ещё и в том, что отток образованной части населения негативно сказывается на собственном развитии этих стран. Достаточно привести в пример Сомали, весь образованный класс которого оказался за границей.

Трудно не согласиться с Э. Скарамуччи в том, что США теперь выступают в роли «потрясателя основ» (disruptor), но прежде всего в западном мире (эту роль применительно к миру в целом в ХХ в. сыграла Россия — теперь она перешла к Америке). Пока трудно судить о качествах администрации Д. Трампа, но в части прогнозов можно ориентироваться на высказывания соратников президента, таких как С. Бэннон, С. Горка и др. Как они полагают, окружение новым президентом себя военными (с их высоким — 72% — рейтингом в обществе) и банкирами наряду с выводом своих ближайших соратников «в поле» может означать позиционирование для борьбы с республиканским истеблишментом в преддверии промежуточных выборов следующего года. Проявленная Д. Трампом готовность договариваться с демократами через голову верхушки Республиканской партии также говорит об этом, как, впрочем, и о том, что правление новой администрации в нынешних беспрецедентных условиях обретает надпартийный характер, а это предполагает прямой контакт президента со своим электоратом.

Доклад РСМД и RUSI «Российско-британский диалог по проблемам безопасности: перспективы двустороннего сотрудничества»

Внутренняя эволюция Демпартии указывает в направлении Б. Сандерса и его сторонников. Книга Х. Клинтон, в особенности отсутствие в ней позитивной программы и критика всех и вся, включая Б. Обаму, убеждает в том, что других путей и иных идей у демократов нет. В пользу этого говорит и успех британских лейбористов под руководством Дж. Корбина на июньских выборах. Не исключено, что дело идёт к тому, чтобы поставить страну перед выбором между двумя радикализмами — левым и правым — на президентских выборах 2020 г. Пока не ясно, будет ли Д. Трамп Горбачёвым и Ельциным в одном лице для Америки и обладает ли он потенциалом реформатора / стабилизатора образца Ф.Д. Рузвельта или В. Путина, но уже очевидно, что будет выдерживаться курс на решение внутренних трансформационных задач с внешней политикой на отдалённом втором месте.

Сдерживание президента истеблишментом, в том числе под предлогом «российского вмешательства», будь то в рамках «государства национальной безопасности» с гипертрофированной ролью в нём разведсообщества и спецслужб или посредством удерживания в русле сложившейся внешнеполитической стратегии, обещает усиление поляризации в стране. Полем конфронтации будут продолжать оставаться социальные сети, ставшие усилителем (amplifier) дрейфа в сторону прямой демократии. Можно только согласиться с мнением Н. Фергюсона о том, что без Гуттенберга не было бы и Реформации и 95 тезисов Мартина Лютера оказались бы гласом вопиющего в пустыне. Этот урок явно усвоил Д. Трамп. Возможно, по-новому встанет вопрос регулирования Интернета, тем более что консерваторы относят Кремниевую долину, как и Голливуд, к левому лагерю.

Пока трудно сказать, насколько «кусачей» будет вынужденная внешнеполитическая активность новой администрации. Пока всё ограничивается риторикой, ориентированной прежде всего на поддержание психологического комфорта рядового американца и специализирующейся на международных делах части политэлит, для которых важно слышать привычные тезисы и лозунги. Хотя и риторика опасна, поскольку загоняет в угол и даёт основания элите ставить вопрос о подрыве Администрацией доверия к Америке.

Не ясно также, какие формы примет трансформационная мобилизация в Америке (последний съезд Компартии Китая даёт представление о том, какой будет мобилизация в целях перебалансировки китайской экономики, — тут все предсказуемо). Ориентиров много, и их разброс велик — от Нового курса до маккартизма, но нетрудно предположить, что роль военных может оказаться ключевой. Важно и то, что военные в последние десятилетия являются наиболее трезвомыслящей частью истеблишмента. Нет нужды говорить почему: они хорошо знают то, что другие не знают. С точки зрения отношений с Россией исключение составила реакция военных на Украину и Сирию. Но и здесь не обошлось без «войны слов»: перебор с подобного рода риторикой «работает» на тезис об остаточной биполярности в современном мире, акцентировать который в Вашингтоне не хотели бы. Было бы наивно предполагать, что Пентагон оставит без реакции утерю инициативы в силовой политике. Министр обороны Дж. Мэттис, несмотря на последовавшее решение Д. Трампа, высказался в Конгрессе в пользу сохранения достигнутой при Б. Обаме ядерной сделки с Ираном. Д. Трамп, в свою очередь, уступил военным в Афганистане, согласившись на наращивание там американского контингента. Это решение можно отчасти отнести на счёт того, что сирийская ситуация заставляет американцев «подозревать», что Афганистан вполне созрел для регионального решения, которое может быть достигнуто сочетанием ограниченного и гибкого проецирования российской военной силы и креативной дипломатии России, включая московские встречи заинтересованных сторон. То есть зачем «делать подарки русским»? Не в этом ли и смысл имплантации ИГ в северные районы Афганистана?