Чего ждать в российско-американских отношениях после Хельсинки

В откликах на встречу Путин-Трамп в Хельсинки явно преобладают предписания и чуть ли не требования относительно того, что стороны должны предпринять в российско-американских отношениях, дабы обеспечить их нормализацию, а то и «сближение» между двумя странами. Такой взгляд на вещи, мало того что он нереалистичен, начисто игнорирует то обстоятельство, что российско-американские межгосударственные отношения во многом освободились от прежней жесткой конфронтационной взаимозависимости, а также назревшую в связи с этим «переоценку ценностей» в их повестке дня. Хотя последняя может включать всё те же традиционные вопросы, будь то контроль над вооружениями, урегулирование на Украине и в Сирии и т.д., они уже стоят по-другому.

            Дело в том, что, признавая кардинальные сдвиги в системе международных отношений в период после окончания холодной войны (хотя они задержались на старте и с той или иной степенью очевидности проявились с середины нулевых годов), необходимо сделать выводы из указанных перемен для всего комплекса наших двусторонних отношений с США, включая не только повестку дня, но и образ действий —пресловутый modus operandi. Но главное, изменилась сама система координат, в которой приходится действовать обеим сторонам. По сути, весь период после окончания холодной войны был отмечен инерционной политикой Запада: прежние и знакомые институты и союзнические отношения — словом, всё по-старому за вычетом ОВД, Советского Союза и идеологической конфронтации. Вся эта инфраструктура неизбежно возобновляла прежнюю политику сдерживания — теперь уже России, но также и Китая. Важнейший фактор — системный кризис самого Запада в условиях геополитического сжатия Америки и начала формирования основ полицентричного мироустройства. Выводы из всего этого, разумеется, надо было делать раньше, но лучше поздно, чем никогда. Весь кризис в отношениях Запада с Россией последних лет является следствием неспособности западных элит заново оценить ситуацию и сделать из неё выводы на уровне как собственного развития, так и внешней политики, включая российское направление.

В откликах на встречу Путин-Трамп в Хельсинки явно преобладают предписания и чуть ли не требования относительно того, что стороны должны предпринять в российско-американских отношениях, дабы обеспечить их нормализацию, а то и «сближение» между двумя странами. Такой взгляд на вещи, мало того что он нереалистичен, начисто игнорирует то обстоятельство, что российско-американские межгосударственные отношения во многом освободились от прежней жесткой конфронтационной взаимозависимости, а также назревшую в связи с этим «переоценку ценностей» в их повестке дня. Хотя последняя может включать всё те же традиционные вопросы, будь то контроль над вооружениями, урегулирование на Украине и в Сирии и т.д., они уже стоят по-другому.

Игорь Иванов:
Хельсинки и далее

Дело в том, что, признавая кардинальные сдвиги в системе международных отношений в период после окончания холодной войны (хотя они задержались на старте и с той или иной степенью очевидности проявились с середины нулевых годов), необходимо сделать выводы из указанных перемен для всего комплекса наших двусторонних отношений с США, включая не только повестку дня, но и образ действий —пресловутый modus operandi. Но главное, изменилась сама система координат, в которой приходится действовать обеим сторонам. По сути, весь период после окончания холодной войны был отмечен инерционной политикой Запада: прежние и знакомые институты и союзнические отношения — словом, всё по-старому за вычетом ОВД, Советского Союза и идеологической конфронтации. Вся эта инфраструктура неизбежно возобновляла прежнюю политику сдерживания — теперь уже России, но также и Китая. Важнейший фактор — системный кризис самого Запада в условиях геополитического сжатия Америки и начала формирования основ полицентричного мироустройства. Выводы из всего этого, разумеется, надо было делать раньше, но лучше поздно, чем никогда. Весь кризис в отношениях Запада с Россией последних лет является следствием неспособности западных элит заново оценить ситуацию и сделать из неё выводы на уровне как собственного развития, так и внешней политики, включая российское направление.

Соответственно, и нам надо признать, что ничто не может идти по‑старому — никакого business as usual в качественно изменившейся ситуации. Какой вопрос ни взять из тех, что с завидным постоянством звучат в большинстве комментариев, всюду требуется не менее кардинальная переоценка, учитывающая новые реалии. К примеру, для этого вызревают условия в области контроля над вооружениями. Да, надо бы продлить СНВ-3 и сохранить ДРСМД, но если присмотреться к складывающейся ситуации, то нужно признать, и это следует из наработок российской стороны, объявленных 1 марта, что уже формируются предпосылки для качественно новых решений. Причём это признаётся многими экспертами, включая А.Г. Арбатова. Так, новые стратегические ракеты не будут исключительно баллистическими, что в числе прочего обесценивает саму категорию ракет средней и меньшей дальности. А крылатые ракеты с ядерной силовой установкой вообще смогут патрулировать весь земной шар в беспилотном режиме. Конечно, хорошо бы зацепиться за что-то старое, как твёрдую почву для непрерывного контакта и взаимного контроля, в том числе в части намерений, но нельзя не видеть, что наследие прежней эпохи уже технологически преодолено — где-то в теории, а где-то уже и на практике. Никто не мешает каждой из сторон в порядке «домашнего задания» думать над тем, каким должно быть уравнение стратегической стабильности в обозримой перспективе.

А пока достаточно того, что лидеры США и России взаимоуважительно относятся друг к другу и ценят установившийся между ними доверительный рабочий контакт. Госсекретарь М. Помпео на днях на слушаниях в Сенате отстаивал право президента Д. Трампа на такой контакт. Если об этом не говорится во всеуслышание и не прописано в каких-то коммюнике и совместных заявлениях (их было бы комфортно иметь, но только вот время для такого рода классической дипломатии прошло — оно имеет все признаки революционного), это не значит, что нет никаких пониманий по итогам двухчасового общения президентов один на один, как, впрочем, и понимания того, что можно ждать друг от друга и на что рассчитывать. Сам такой контакт много значит, и прежде всего то, что именно он — за отсутствием иного — в сложившихся беспрецедентных обстоятельствах служит гарантией от серьёзного силового конфликта между двумя странами с риском ядерной эскалации. На большую внятность рассчитывать не приходится, да она и не нужна, если понятно, что США и Россия не собираются наносить удары по территории друг друга, что на практике может быть единственным основанием для применения ими ядерного оружия.

Андрей Кортунов:
Присядем и дадим спешке пройти мимо

Если взять Украину, то там всё просто: есть Минск-2, освящённый резолюцией Совета Безопасности ООН, а значит, и поддерживаемый американской стороной. Ситуация на востоке Украины контролируема, и наши западные партнёры, включая американцев, делают всё возможное для того, чтобы Киев не пошёл на возобновление вооружённого конфликта, который кончился бы катастрофой для нынешнего олигархического режима, кооптировавшего национал-радикалов и их повестку дня. Что касается миротворческой миссии ООН, то между статус-кво и полномасштабной миротворческой операцией, охватывающей всю территорию ДНР/ЛНР, имеется опробованный в международной практике компромиссный вариант — миссия по разъединению сторон, которая обеспечила бы прекращение огня вдоль линии разграничения и не затрагивала бы целостности Минска-2, включая последовательность соответствующих мероприятий, ведущих — в полном соответствии с логикой именно политического урегулирования, а не военного решения — к конечной цели восстановления контроля украинской стороны за соответствующим участком границы с Россией.

Сирию надо рассматривать через призму ближневосточных приоритетов новой администрации США, прежде всего под углом обеспечения безопасности Израиля на долгосрочной основе. Это не только политическое урегулирование, призванное лишить оснований иранское военное присутствие в этой стране, но и урегулирование наконец арабо-израильского конфликта через реалистичный компромисс по палестинской проблеме. Судя по всему, упор делается на Газе, территория которой может быть увеличена в 3 раза за счет территориального размена между Египтом и Израилем и создания на Кипре морского порта под израильским контролем. Проблема Западного берега, надо полагать, будет решаться с помощью Иордании. В целом, именно России предстоит искать комплексные многоплановые развязки по всему клубку ближневосточных проблем, таких как отношение к «братьям-мусульманам», шиитская дуга, разлад саудовцев и эмиратцев с Катаром и урегулирование турецко-египетских противоречий. Не исключено, что каких-то перемен можно ожидать на Аравийском полуострове: тогда на стол лягут дополнительные карты, что облегчит поиск компромиссов.

Время покажет, но очевидно одно: Москва доказала, что она в состоянии распутывать ближневосточный «гордиев узел». Главное, чтобы нам в этом не мешали. Очевидно также, что не будет реализован расчет Израиля на решение проблем обеспечения своей безопасности на путях альянса с Саудовской Аравией и другими арабскими монархиями Персидского залива в рамках суннитско-шиитской конфронтации и что эта тема будет продолжать служить мощным связующим звеном в российско-американском взаимодействии не только в регионе, но и на международной арене в целом. По большому счету, все иные политические проблемы, включая европейские, не представляют сколь-либо значимого интереса для администрации Д.Трампа.

Пока трудно судить, как будет разыгран Вашингтоном иранский вопрос. Но Москва со всей очевидностью будет оказывать модерирующее воздействие на американцев — на контрасте с той ролью, которую сыграл Т. Блэйр в вопросе вторжения США в Ирак. Здесь основными «жертвами» будут европейские союзники, которых уже уведомили о том, что для их компаний не будет изъятий из новых антииранских санкции (вступают в силу в августе 2018 г.). Возможно, поэтому тарифное давление на Европу ослаблено под предлогом ведущихся сейчас торговых переговоров (другая вероятная причина — не допустить создания в этом вопросе единого фронта ЕС с Китаем). Но дебют Трампа с предложением обнулить не только тарифы, но также и нетарифные барьеры и субсидии не предвещает Евросоюзу, особенно еврозоне, ничего хорошего: тогда от евроинтеграции мало что останется, уже не говоря о перспективах ее дальнейшего развития.

Кризисное состояние Америки — один из ключевых факторов для российского внешнеполитического планирования. Нет сомнений в том, что, столкнувшись с проблемой находящегося на подъеме Китая, американцы выходят из глобализации и сворачивают свой имперский проект. Страдают прежде всего те, кто исходил из вечности этих обоих предприятий, то есть прежде всего «друзья и союзники» Америки, к числу которых Россия, к счастью, не принадлежит. Такая деконструкция, или, проще говоря, демонтаж глобальной империи США — абсолютный императив, как это показали последние президентские выборы в США и свидетельствуют сохраняющийся солидный рейтинг президента Д. Трампа (42–45%) и его твердая поддержка со стороны своего/республиканского электората, причем несмотря и вопреки нападкам элит из-за саммита в Хельсинки.

Екатерина Чимирис:
Объясните людям, почему они должны вам подчиняться, и они это сделают

При этом надо учитывать то, что сторонники Д. Трампа избирали его не для того, чтобы он занимался внешнеполитическими делами. Они высказывались за внутреннюю трансформацию страны в сторону от либерального перебора, оставившего большинство, включая средний класс белой Америки, «за бортом». Проблема восходит к концу 70-х годов, когда обозначилась стагнация среднего дохода американских домохозяйств. Односторонний отказ от золотого стандарта в 1971 г. на гребне войны во Вьетнаме не только переформатировал Беттон-Вудскую систему, но и создал условия для решения Америкой своих проблем за чужой счет посредством печатания доллара, ставшего «бумажным золотом». Можно предположить, что последним элементом демонтажа всей многосторонней системы, включая торговлю (ВТО), станет разыгрывание Вашингтоном привилегированного положения доллара в глобальной валютно-финансовой системе. Независимо от того, будет ли это введение «нового доллара», дефолт или что-то еще, уже ясно, что Америка не будет должна никому из зарубежных партнеров. Что касается внутренней части суверенного долга, то она будет обеспечивать «врожденную склонность к ренте», то есть сохранение результатов «финансовой алхимии» последних трех десятилетий и соответствующего дохода, гарантированного инвестиционным классам федеральной налоговой базой.

В материале Екатерины Чимирис на сайте РСМД о разнице между законностью и легитимностью власти поднимается тема универсального значения, актуальная в том числе в контексте кризиса западного общества, включая США. Строго научному содержанию данного материала противостоит политизированное заглавие — «Объясните людям, почему они должны вам подчиняться, и они это сделают», которое, в свою очередь, отсылает к фундаментальной проблеме соответствия конкретного политического режима требованиям текущего момента в развитии общества. Как пишет британский культуролог профессор Терри Иглтон в своем исследовании «Святой террор» [1], закон и порядок всегда были сублимацией насилия, лежавшего в основе того или иного государства/политического режима, своего рода первородного греха, который будет всегда его преследовать. Чем глубже в истории находились эти насильственные истоки власти, тем лучше, поскольку власть не почитается как священная, а священна в силу того, что ее почитают. Наибольшим преимуществом в данной связи пользовалась Великобритания, поскольку Английская революция случилась в далеком XVII веке, а её второй акт — Славная революция — вообще был бескровным, поскольку сопровождался оккупацией Лондона иностранными войсками Вильгельма Оранского. В данной связи уместно заметить, что третий акт Английской революции был разыгран за пределами Британских островов — в форме американской Войны за независимость.

В свою очередь, вторым актом Американской революции стала Гражданская война 1861–65 гг., а ее третьим актом можно считать Новый курс Ф.Д. Рузвельта и мероприятия, связанные с завершением Второй мировой войны, имевшие своим совокупным результатом создание специфического для американских условий социального государства. Именно разрушение последнего вследствие рейганомики, возобладания неолиберального подхода к вопросам социально-экономической политики стало главной причиной кризиса американского общества и того, что называют необъявленной «негражданской (обыгрывание значений слова civil — гражданский, цивильный) войны» в США в последние как минимум два десятилетия. Профессор Кембриджа Ян Зелонка также считает главным источником кризиса либерализма в Европе неолиберальную экономическую политику, навязанную через тэтчеризм и Лиссабонскую повестку дня [2].

Как замечает Т. Иглтон, «капиталистическое общество является чрезвычайным сплавом идеализма и цинизма, ангельского и демонического, рядящегося в одежды высокой набожности в своем стремлении к прибыли. Нигде это не является столь очевидным, как в США». А. де Токвиль писал в своей «Демократии в Америке»: «религиозное помешательство весьма распространено в США». В то же время переход к обществу потребления, предавший забвению протестантскую этику с её культом бережливости и т.д., лишил американское общество его возвышенных начал, создав своеобразный сплав нигилизма и религиозности. Тут следует заметить, что при всей различности американской религиозности (евангелизм, включая христианский сионизм — см. материал Арега Галстяна на сайте РСМД) и православия данный фактор религиозной общности на фоне «безбожной Европы» работает в пользу позитивного восприятия соответствующим сегментом американского электората современной России (до 34% среди республиканцев).

Арег Галстян:
Фактор евангелистского лобби в американо-израильских отношениях

Другой момент в анализе Т. Иглтона современного западного общества, который заслуживает учёта, является тезис о том, что в нем присутствует врожденное противоречие: «капиталистический статус-кво апеллирует к порядку и власти от имени скрыто анархической свободы (предпринимательства)», при том что абсолютная свобода ведет к саморазрушению. Так, фашистские шатания межвоенного периода объяснялись мечтой о капитализме, который «одновременно мог быть бесконечно динамичным и абсолютно регулируемым». Ложность этого эксперимента доказал исход Второй мировой войны, но проблема остается: «анархические энергии рыночного общества грозят прорваться через стабильные рамки законности и нравственности, которые их поддерживают». По сути, речь идет о перманентной революции (не потому ли некоторые неоконы начинали как троцкисты?), которая и обеспечивает напряжение в обществе как источник его динамики, но с соответствующими последствиями. Другими словами, «его стабильность — не более чем беспорядок, условия которого постоянно пересматриваются».

Именно такой период переживает западное общество, и смысл происходящего не понять, если не обращаться к философии и психоанализу, что и делает Т. Иглтон. На его взгляд, проблема ещё в том, что «буржуазная мораль означает смерть воображения», полем для которого остаётся искусство, всё более бросающее вызов общественным установлениям. Применительно к отношениям Запада с Россией значение также имело то, что с распадом Советского Союза Запад лишился основы самоидентификации от обратного. Наличие врага/«другого» даёт ценное свидетельство существования объективного мира, генерируя доверие к соответствующим проектам: «когда сила испытывает отсутствие противодействия, она быстро впадает в нарциссизм и самообман», или «уничтожение своего противника является средством отрицания своей зависимости от него, но только ценой кризиса собственной идентичности». Ещё один момент: как замечал Э. Бёрк, которого цитирует Т. Иглтон, возвышенность (sublimity) капитализму обеспечивала «красота» гражданского общества, но неоконсерватизм разрушает такое урегулирование в обществе, «воспринимая абсолютную природу свободы буквально». В дополнение ко всему, выхолащивание политического процесса, становящегося управленческим, приводит к тому, что его отрицают те, кто остался неуслышанным/«за бортом», то есть «отсутствие страсти в политике приводит к ее протестному эксцессу». В этой связи элементы цезаризма/бонапартизма — не менее неизбежное явление. Вспомним Шигалёва в «Бесах»: «Выходя из безграничной свободы, я заключаю безграничным рабством».

Таким образом, вопрос о легитимности власти далеко не простой. Более того, история показывает, что если момент реформ/смены курса упущен, как это было с президентством Дж. Кеннеди в США и «косыгинскими реформами» в СССР (примерно в одно и то же время!), то силу набирает инерция, персонифицированная практически всем истеблишментом, включая экспертное сообщество и СМИ, и тогда только остается ждать кризиса саморазрушения.

Если говорить об особенностях американского опыта. Как Тютчев может считаться предтечей деконструкции (с его «мысль изреченная есть ложь» в Silentium), так и Сэлинджер, вынесший приговор «ненастоящей» (phony) Америке своим «самым антиэлитным романом всех времен», который одновременно является «скрытым военным» (автор прошел через все пять сражений на Западном фронте и чудом остался жив) [3], указывает на реальный источник всего фейкового/липового на Западе в наши дни. К примеру, включение заоблачной производительности труда в финансовом секторе в соответствующую общую статистику скрывало реальное положение дел в экономике и препятствовало распознанию признаков кризиса легитимности. Послевоенному поколению американцев пришлось недолго переживать красоту президентства Дж. Кеннеди: с его убийством между молодежью и катастрофой войны во Вьетнаме уже некому было стоять [4]. Рано или поздно все несбывшееся должно было заявить о себе, пусть даже в таких радикальных и деструктивных формах, апеллирующих к базовым основам американского самосознания (изоляционизм — оборотная сторона исключительности), каковые мы наблюдаем сейчас. Тяжким бременем на американском сознании всегда лежал совершенно исключительный конформизм, на который обращал внимание еще де Токвиль (эта черта не осталась незамеченной и у Ольги Брейнингер) и который тоже препятствовал появлению критических, альтернативных точек зрения.

Закономерно встаёт вопрос о вариантах мобилизации американского общества в рамках назревшего трансформационного момента, символом которого является Д. Трамп. Алексей Фененко в своём материале на сайте РСМД акцентирует шпиономанию в современной Америке, чему достаточно свидетельств, включая пресловутое «российское вмешательство в американские выборы» и арест М. Бутиной. Но дело в том, что в отличие от Великобритании, где, по меткому замечанию Джона ле Карре, разведслужбы — это духовный дом британской элиты, в Америке к разведке, за исключением ЦРУ (время от времени его возглавляли политические деятели, последний — М. Помпео до его назначения госсекретарём), относились почти так же, как одна из героинь «Люсьена Лёвена» Стендаля к приходскому священнику низкого происхождения, то есть как к лакею. И если говорить о трансформационной мобилизации в Америке, то куда больше оснований акцентировать внутренне направленный милитаризм новой администрации, учитывающий высокий статус военных в американском обществе (с рейтингом в 72%). Эта задача — общая для всех западных стран. Так, нельзя исключать, что Брекзит (именно «жесткий», все другие варианты — иллюзии) будет таким патриотическим проектом британской элиты: он позволит затянуть пояса и снизить налоги на бизнес в интересах повышения конкурентоспособности страны.

Алексей Фененко:
Новая мобилизация?

Внимания заслуживает также информационная составляющая текущего контекста российско-американских отношений. Доклад на эту тему корпорации РЭНД (см. материал Олега Шакирова на сайте РСМД) страдает существенным недостатком. Мало того что он недооценивает значение таких технических моментов, как абсолютная безнадежность противодействия «враждебной пропаганде/фейковым новостям» в комплексном информационном пространстве, которое невозможно контролировать, доклад полностью игнорирует, и это понятно, фактор общей политической среды, характеризуемой подрывом доверия значительной части общественного мнения/электората к элитам, включая традиционные СМИ. Достаточно сказать, что до сих пор не может похвастаться какими-то успехами созданная в марте 2015 г. Евросоюзом с целью «противостоять продолжающимся дезинформационным кампаниям со стороны России» Оперативная рабочая группа по стратегическим коммуникациям (EastStratCom Task Force). Даже Би-Би-Си была вынуждена признать, сославшись на мнение экспертов, что такая деятельность вряд ли вообще нужна в силу своей бесперспективности, хотя бы потому, что она всегда на шаг отстаёт и грозит впасть в пропаганду уже со своей стороны. И потом, это другая эпоха, не «Голос Америки», вещающий на СССР, а RT в интегрированном информпространстве самих западных стран. Наши СМИ становятся площадкой для альтернативных мнений, туда переходят журналисты из традиционных СМИ в поисках творческой свободы. О каком «информационном разоружении» может идти речь?

Нам важно сознавать, что и как разрушается. Глобальная империя просто перестала работать на Америку — поэтому идет зачистка от всего многостороннего. Глобализация будет упорядочиваться, что не страшно: ведь сто лет назад все кончилось мировой войной — сейчас нам это не грозит. В этом нет ничего особенно антилиберального: просто экономическая реконструкция будет проводиться в национальных рамках с разыгрыванием доступа на американский рынок на двусторонней основе, что напоминает фритредерство в XIX веке. Это для Америки главное, и тут мы — сторонние наблюдатели. Для возобновления близкого к традиционному формату двустороннего российско-американского процесса понадобятся как минимум ещё одни президентские выборы в США и смена элит в Европе (она уже происходит во Франции и Австрии), то есть не раньше 2021 года. Крым и санкции своим постоянством служат скорее ширмой, за которой может без шума и постепенно нарабатываться позитив там, где это реально возможно.

            И наконец, игнорирование изменений в характере международных отношений приводит к тому, что аналитики, оперируя категориями прошлого, не готовы признать существенную степень эмансипации в мире, прежде всего от доминирования сверхдержав. Маша Липман как-то заметила, что в России ещё никогда не было такой свободы заниматься личными делами. То же можно утверждать и в отношении всех государств, хотя они с разной степенью эффективности ею пользуются: лучше в Азии, хуже в Европе, совсем бездарно на Ближнем Востоке.

Выхолащивание прежней геополитической/стратегической конфронтации между США и Россией, какие бы новые схемы идейных антагонизмов ни изобретались (скажем, между либеральной демократией и «авторитарным капитализмом»), свело риск ядерного конфликта до чисто теоретического. Эта эмансипация от экзистенциальной угрозы относится и к российско-американским отношениям, когда Москва и Вашингтон могут действовать параллельно в пределах расширившегося у каждой из сторон пространства для манёвра, что показывают кризисы на Украине и в Сирии. Им не столь уж тесно в современном мире, если трезво на него смотреть. У них есть время. И хотя в сознании американских элит продолжает действовать логика «сумм с нулевым результатом», реальное развитие событий свидетельствует об ином. И потому главная опасность Хельсинки для них — это разрушение долго конструировавшегося мифа о том, что с Москвой нельзя договориться и вообще недопустимо — ввиду ее «чуждости» — договариваться. В то время как факты и здоровые инстинкты Трампа и его электората подсказывают, что именно договоренности с Россией сулят наибольшую экономию во внешнеполитических делах, отходящих на «дальний второй план» перед императивами внутреннего развития.

1. Terry Eagleton, Holy Terror, Oxford University Press, 2005

2. Jan Zielonka, Counter-revolution. Liberal Europe in Retreat, Oxford University Press, 2018

3. См. David Shields and Shane Salerno, Salinger, Simon & Schuster, London-N.-Y., 2013

4. См. Thurston Clarke, JFK's Last Hundred Days, Allen Lane, London, 2013