Концепция «энергетического суверенитета»: как Россия и ЕС по-разному трактуют энергонезависимость

Концепция энергетического суверенитета часто по-разному трактуется акторами на международной арене, обычно в зависимости от уровня обеспеченности энергоресурсами. Вопрос энергосуверенитета всегда сохранял свою значимость в национальной повестке государств. Защищенность и возможность бесперебойного обеспечения энергией — основа многих отраслей экономики. Особенно важную роль этот вопрос играл в отношениях России и Евросоюза, где российские ресурсы обеспечивали Союз еще с советских времен, и эта экономическая интеграция интенсифицировалась параллельно со становлением ЕС с начала 1990-х гг., будучи взаимовыгодной. Территории России обладают достаточным количеством ресурсов и возможностями добычи, в то время как в странах ЕС собственных ресурсов не так много, но развиты индустрии переработки. Центральное место вопрос энергосуверенитета занял в повестке отношений России и Евросоюза после 2022 г., когда конфронтация в политико-идеологическом пространстве достигла уровня, затрагивающего все сферы, в том числе экономическую. Санкционная политика и отказ ЕС от российских углеводородов, запуск REPowerEU, стремление к декарбонизации и параллельный разворот России к глобальному Югу и укреплению билатеральных связей — все эти факторы делают дискуссию о значении энергосуверенитета и энергонезависимости актуальной и значимой.

Источник: сгенерировано ИИ

Часто понятия энергобезопасности и энергосуверенитета используют как взаимозаменяемые, но важно понимать разницу. Энергетическая безопасность подразумевает доступ к ресурсам по приемлемым ценам в нужное время. Энергетический суверенитет означает способность государства самостоятельно контролировать цепочку производства, логистику, регулирование и ценообразование либо внутри страны, либо в рамках кооперации стран (Евросоюз как единый актор).

Трактовки России и ЕС различаются. Для РФ, обладающей значительными ресурсами, энергетика является столпом суверенитета, основой формирования доходов бюджетной системы (треть доходов), поддержания союзов и гарантией автономии. Необходимость укреплять энергосуверенитет особенно подчеркивается в рамках санкционного давления после 2022 г. Для Евросоюза, напротив, суверенитет в энергетике чаще связан с декарбонизацией и зеленым переходом (через развитие инноваций и цифровизацию), нормативным климатическим лидерством и автономией.

В текущей мировой экологической повестке при условии общего принятия целей устойчивого развития ООН 2030 страны-участницы не имеют единого мнения касаемо декарбонизации. Так, Евросоюз, состоящий из стран, куда энергоресурсы в основном импортируются, оказывает больше поддержки декарбонизации, что выражается в принятии зеленых инициатив под эгидой European Green Deal. Мировой спрос на природный газ в 2025 г. был преимущественно простимулирован именно странами ЕС, но и доля солнечной и ветровой энергии в ЕС впервые превысила совокупную долю угля и газа, что подтверждает приверженность ЕС зеленым принципам при сохранении высокого спроса на углеводороды. Стоит отметить и США, где президент Трамп активно выступает против зеленой повестки и за энергетическую доминацию страны. Например, 23 сентября 2025 г. в своей речи в генассамблее ООН Трамп назвал борьбу с глобальным потеплением «величайшей аферой, когда-либо совершенной в мире». При этом США являются крупнейшим мировым производителем (25% в 2023 г.) и потребителем (22% в 2023 г.) природного газа, крупнейшим производителем нефти, и крупнейшим экспортером СПГ в мире (в частности — в Евросоюз). Россия, в свою очередь, занимает второе место по производству природного газа и третье по производству нефти. Роль производства и экспорта энергоресурсов в экономике стран остается значительной. В зависимости от состояния ТЭК меняется и дискурс относительно энергетического суверенитета.

Евросоюз и зеленая трансформация

Понимание энергосуверенитета в Евросоюзе строится на отказе от внешней зависимости, прежде всего от углеводородов и особенно их поставок из России. Стратегия ЕС основана на принципах декарбонизации, диверсификации и зеленой трансформации. Широкий ряд инициатив направлен на снижение уязвимости и построении новой модели глобального климатического лидерства. Одним из ключевых инструментов выступает механизм корректировки углеродных границ (CBAM) — «климатический тариф» для импорта товаров с высоким углеродным следом. Он намерен защитить европейских производителей от «углеродного демпинга» и стимулировать декарбонизацию глобальных цепочек поставок, фактически распространяя внутреннюю климатическую повестку ЕС за его пределы. Особое внимание уделяется роли ВИЭ, электрификации транспорта и промышленности. На данный момент СПГ является переходным решением (37% импортного газа в ЕС — СПГ), основная часть поставляется из США (45%) и Катара.

Географические и структурные особенности ЕС накладывают ограничения на возможность достижения энергонезависимости. Например, ограниченность территорий, высокая плотность населения и отсутствие крупных запасов углеводородов делают устойчивое и доступное энергоснабжение сложной задачей. Даже использование ВИЭ не является решением: системы требуют территорий и необходимых погодных условий для устойчивого и надежного функционирования, что является затруднительным в текущих реалиях Евросоюза. В Китае, к примеру, ситуация противоположная: там зеленая трансформация сочетается с масштабами и централизованной координацией. Китай эффективнее внедряет ВИЭ и контролирует весь производственный процесс, решения принимаются быстрее и последовательнее благодаря высокой централизации, а большие территории позволяют масштабно тестировать инициативы без потерь в малонаселенных пунктах, где нет конкуренции за землю и где позволяют погодные условия. В ЕС же согласование между 27 странами усложняет задачу: внутренние противоречия не всегда позволяют достичь консенсуса. Венгрия, Словакия и Австрия продолжают закупать российские энергоносители и блокируют некоторые жесткие меры (так, например, был заблокирован план Еврокомиссии по отказу от российских энергоресурсов до 2027 г.); Германия и Франция расходятся в вопросе ядерной энергетики — Берлин демонтирует АЭС, а Париж настаивает на признании атомной энергии зеленым источником.

Усложняет ситуацию и кризис европейского промышленного сектора. В условиях высоких цен на электроэнергию страдает тяжелая промышленность. Немецкий автопром (один из символов промышленной мощи Союза) теряет конкурентоспособность в сравнении с США и Азией (с 2017 г. европейские автопроизводители потеряли более 13 процентных пунктов доли рынка). Новые ESG-стандарты и CBAM увеличивают издержки и регуляторное давление на все технологические индустрии (в отдельных случаях до 48%). Автопром — не исключение. Нормативно поддерживается принудительный переход к электромобилям: в рамках Fit for 55 введен запрет на продажу автомобилей с ДВС с 2035 г., при этом инфраструктура и экономическая ситуация еще не позволяют эффективно производить и использовать электромобили. Немецкие автоконцерны стали поздними игроками на рынке электромобилей. Более того, Китай массово производит электромобили и полностью контролирует цепочки поставок (литий, батареи и чипы), в то время как Германия все еще зависима от импорта этих деталей (в 2024 г. Китай контролировал почти 90% мировых мощностей по производству материалов для анодов и более 97% — по производству материалов для катодов литий‑ионных батарей). Несмотря на мировой нормативный тренд на электромобили, крупные концерны вроде Toyota демонстрируют более осторожный подход к электрификации, не спеша с полной трансформацией. Компания на 50% снизила планы по производству электромобилей на 2026 г., тем самым показывая приверженность ДВС. Таким образом, попытка ускоренной зеленой трансформации без учета экономических реалий и глобальной конкуренции ставит под угрозу одну из ключевых отраслей европейской экономики.

Следовательно, реалистичность зеленой повестки как основы энергетического суверенитета ставится под сомнение. В итоге ЕС оказался в ловушке собственных нормативных амбиций: сменить выбранную траекторию сложно из-за публичных обязательств и институциональной инерции, но двигаться по ней становится все более затратно политически и экономически.

Россия и контроль над энергоресурсами

Россия исторически опиралась на иной подход в понимании энергонезависимости и роли энергетики в политике и экономике. Подход основан на контроле над добычей, логистикой, ценообразованием и валютой расчетов. Энергетика для России — не только источник экономической устойчивости, но и фундамент внешнеполитического влияния и геоэкономической автономии.

Уже в советское время экспорт нефти и газа использовался как инструмент укрепления связей с союзниками и расширения влияния на глобальной арене — особенно в Восточной Европе, странах СЭВ и развивающихся странах. Активное внедрение на европейский рынок стало возможным благодаря демпинговым ценам и бартерным сделкам. Такое взаимодействие и сближение СССР с Европой было не в интересах США, которые активно противостояли экономическому сближению с помощью санкций и дипломатии. В постсоветский период энергетический сектор последовательно укреплялся как способ интеграции в формально новообразованное европейское экономическое пространство, инструмент проявления амбиций великой державы и контроля над сферой влияния в регионах, представляющих внешнеполитический интерес, особенно в условиях потери геополитического влияния и экономической нестабильности. В 1990-е гг. на фоне ориентации на интеграцию с Западом российский ТЭК играл важную роль связующего звена с Евросоюзом. Энергетика воспринималась как точка роста для модернизации страны и укрепления позиций на мировой арене. В 2000-е гг. с ростом цен на энергоресурсы произошло укрепление идеи «России как энергетической сверхдержавы». Термин приобрел популярность в академических кругах на фоне газового кризиса 2006 г. между Россией и Украиной, когда «Газпром» временно прекратил поставки газа из-за ценовых и контрактных разногласий. Этот инцидент часто рассматривается как пример использования Россией своего положения крупного экспортера энергоресурсов для внешнеполитического влияния. Такой подход позволял стране аккумулировать доходы и позиционировать себя как независимый центр силы, поставщика, от которого зависит энергетическая стабильность целых регионов.

Российская модель энергетического суверенитета выстраивается вокруг четырех взаимосвязанных элементов: контроля над ресурсами, логистикой и инфраструктурой экспорта, ценовым механизмом и монетарными расчетами.

• Во-первых, наличие значительных запасов нефти и газа (Россия обладает крупнейшими в мире запасами природного газа) позволяет стране держать в руках основу экспорта и бюджетных доходов, закрепляя статус одного из ключевых игроков на глобальном энергорынке.
• Во‑вторых, инфраструктура транспортировки (трубопроводы, СПГ‑терминалы) обеспечивает как логистический контроль, так и политическую значимость поставок. Их развитие является важной частью энергостратегии до 2035 года: формирование нефтегазовых центров в Восточной Сибири, на Дальнем Востоке и в Арктике, а также ставится цель «Российская Федерация станет ведущим игроком на рынках Азиатско-Тихоокеанского региона», и активно развиваются соответствующие инфраструктурные комплексы для ее реализации.
• В‑третьих, ценовая политика и экспортные контрактные условия позволяют Москве влиять на доходность и зависимость партнеров, особенно при разрозненности европейской стратегии касаемо российских поставок, что может быть расценено ЕС как угроза энергобезопасности.
• Тенденция расчета в рублях, юанях и заключения контрактов с азиатскими партнерами указывает на стремление снизить зависимость от доллара и евро и укрепить валютный аспект суверенитета. Энергия перестает быть просто товаром и превращается в стратегический актив для укрепления автономии и выстраивания новой архитектуры взаимодействия с Азией и глобальным Югом.

Разница двух моделей

Понимание энергосуверенитета в России и ЕС исторически формировалось по-разному исходя из различий в ресурсной обеспеченности, географического, политического контекста, стратегий, целей и институционального устройства.

В России, добывающей стране с достатком ресурсов и возможностями полного энергетического самообеспечения, суверенитет в энергетике строится на контроле всей цепочки от добычи и инфраструктуры до экспорта, контрактов и валют расчетов. Даже в условиях санкционного давления и технологической изоляции, страна способна обеспечивать внутренние потребности и адаптироваться к новым условиям рынка. Энергетика является одним из ключевых инструментов обеспечения политической автономии, устойчивости экономики и внешнеполитического влияния. Это проявляется в диверсификации экспорта, инвестициях в СПГ, развитии территорий, усилении логистических мощностей и продвижении расчетов в национальных валютах.

Европейский союз, не обладающий достаточными собственными энергоресурсами, стремится к энергетической автономии через зеленую трансформацию и отказ от внешней зависимости, особенно от импорта российских ресурсов. Целью является минимизация рисков через развитие ВИЭ, климатическое регулирование и перестройку промышленности. Инициативы ЕС стремятся нормативно влиять на мировую повестку и распространять стандарты.

И Европейский союз, и Россия сталкиваются с вызовами. Несмотря на институциональную силу и активное принятие внутренних инициатив, ЕС остается уязвимым по логистике и технологиям и является заложником собственной нормативной инерции. Сложности с внедрением и массовым применением ВИЭ, высокая стоимость декарбонизации, внутренние политические противоречия и последующие проблемы в промышленности вызывают сомнения в долгосрочной эффективности стратегии. Отменить текущие заявление и вернуться к прежним схемам развития сегодня не представляется политически возможным и грозит большими репутационными потерями, однако двигаться в текущем направлении становится сложнее. Россия же потеряла крупнейший рынок сбыта и столкнулась с санкциями. Эти проблемы решаются путем переориентации на глобальный Юг, развитием восточной инфраструктуры и работой над усилением роли БРИКС+ как платформы для сотрудничества в энергетике. Следовательно, Евросоюз стратегически ограничен, в то время как Россия сохраняет гибкость, несмотря на внешнее давление.

Энергетический суверенитет в понимании России и ЕС отражает различия в ресурсообеспеченности, управлении, понимании власти и глобального выстраивания экономических связей. Россия приоритезирует ресурсный суверенитет, контроль добычи, инфраструктуры, цен и расчетов, а ЕС — нормативный контроль и автономию, диверсификацию и зеленую трансформацию. Энергетика является зеркалом более широкого мирового порядка, где ресурсы являются основой идеологического и геополитического разлома.