Запад/неЗапад: кривое зеркало мировой политики

Вопреки расхожему представлению пространственный аспект политических процессов определяется не только объективными факторами. Пространство влияет на политику не только напрямую, но и опосредованно — через субъективные и порой искаженные представления о пространстве, формируемые человеком. Ярким примером такого явления можно считать устойчивую модель интерпретации современных международных отношений — географический конфликт Запада и Востока.

Человеческое сознание диалектично, поэтому структурирование мирового политического пространства основано на его размежевании. Самый верхний уровень подобного процесса размежевания представлен бинарными геополитическими системами, в которых мир делится на две антагонистические части. У таких моделей было множество воплощений.

Возможно, самое древнее — это представление глобальной системы как борьбы «цивилизованного мира» и «мира варваров». Также существовало деление на Старый и Новый Свет, Запад и Восток, Север и Юг, талассакратию и теллурократию.

Наряду с бинарными геополитическими системами в академической науке часто выделяются и схожие с ними тернарные, состоящие из трех базовых элементов, но являющиеся естественным развитием бинарных. В первую очередь это модель «Первый vs. Второй vs. Третий мир», которая является развитием бинарной системы эпохи холодной войны. В противовес двум идеологическим блокам в 1950-е гг. оформилось Движение неприсоединения, ставившее целью развитие государств без вступления в какой-либо военно-политический блок (НАТО или ОВД) и даже шире — без жесткой ориентации на какую-либо из соперничавших идеологическую систему. Лидерами движения стали Югославия, Египет и Индия.

Возрождающаяся в мировом политическом дискурсе оппозиция Запад/неЗапад является не отражением географических координат, не попыткой описать цивилизационные различия, а просто ренессансом старых аналитических моделей, подтверждающих доминирование Запада и зависимого от него неЗапада. Лучше всего подобное понимание отражено в набирающей влияние теории неоколониализма в международных отношениях.

С точки зрения критической геополитики оппозиция Запад/неЗапад является исключительно социально сконструированной моделью, делающих людей, оперирующих ею (и даже ее противников), ее же заложниками. НеЗапад никогда не станет Западом в любом кажущемся ему смысле этого слова пока будет оперировать такой оппозицией, признавая наличие некоего Запада и себя в качестве стремящегося его достигнуть. Как центр ментально существует, пока периферия считает его центром, так и ментальный Запад возможен только пока условная Монголия пытается стать Западом, а условная Украина считает себя Западом только в оппозиции к России. Такие модели неизбежны в политическом процессе, но они почти ничего не объясняют в академической науке.

Вопреки расхожему представлению пространственный аспект политических процессов определяется не только объективными факторами. Пространство влияет на политику не только напрямую, но и опосредованно — через субъективные и порой искаженные представления о пространстве, формируемые человеком. Ярким примером такого явления можно считать устойчивую модель интерпретации современных международных отношений — географический конфликт Запада и Востока. Попробуем выяснить истоки такого понимания и его возможные вариации.

В ходе крымского кризиса в глобальном идейно-информационном соперничестве одно из ключевых мест занял дискурс о цивилизационных различиях России и Запада, который можно обобщить как «Россия — это не Запад» (и наоборот). Таким образом, международный политический конфликт оказался интерпретирован через антагонизм пространственных образов Запада и России/Евразии/Востока, а следовательно стал конструктивно геополитическим. Происхождение данного дискурса, по-видимому, относится еще к середине XV в., когда христианская построманская идентичность (границы распространения которой включали и Древнюю Русь) дополняется пространственной характеристикой, формируя современные границы «европейской» цивилизации. В этот момент европейцы для понимания себя возвращаются к древнегреческой картине мира, которая представлялась как противостояние европейской эгейской цивилизации и азиатской Персии. Это явление в конце средневековья связано с почти одновременным успехом Реконкисты на Пиренеях и падением Константинополя на Балканах, в результате чего границы христианского мира начинают больше совпадать с географическими границами континента. В то же время подобный пространственный образ актуализует необходимость оформления восточной границы европейской цивилизации, которая может быть только ментальной, а не географической. Ордынское иго на Руси в то время и попытка формирования национальной идеи нового московского государства через позиционирование себя в качестве наследницы Византии стали причинами, оформившими данную ментальную границу. Она пролегла между католической Западной Европой и православной Россией, образовав буферную серую зону на территориях славянских, балтийских и финно- угорских народов. Данный дискурс, будучи импортированным в Россию в XVIII в., стал ключевой дихотомией российской внешней политики (извечный спор западников и славянофилов). В последнее время данный дискурс оказался переосмыслен и редуцирован с «Россия — это не Запад» до «Россия — это анти-Запад» (и наоборот), что привело к эскалации конфликта вдоль всей ментальной границы Европы и России (в первую очередь на Украине, в Грузии и Молдавии). Гражданская война на Украине привела к оформлению мифа о двух государствах, вышедших из ядра Древней Руси, — европейского демократического украинского и восточного деспотичного российского. Антагонизм двух образований привел к реинтерпретации на Украине европейской идентичности как антироссийской. Данный спор породил схожие дискурсы о «европейскости» Молдовы, Беларуси, Грузии, Армении как альтернативных культур азиатской России. В действительности же мы имеем дело с актуализацией древнейших и наиболее устойчивых геополитических концептов, представляющих мир как борьбу двух антагонистических концептов — «белого» и «черного».

Антагонистическая геополитическая система Запад/неЗапад

Андрей Кортунов:
В поисках главного противоречия нашей эпохи

Человеческое сознание диалектично, поэтому структурирование мирового политического пространства основано на его размежевании. Самый верхний уровень подобного процесса размежевания представлен бинарными геополитическими системами, в которых мир делится на две антагонистические части. У таких моделей было множество воплощений.

Возможно, самое древнее — это представление глобальной системы как борьбы «цивилизованного мира» и «мира варваров». Эта самая архаичная бинарная геополитическая система, делящая мир на «своих» и «чужих», т.е. разделяющих некие общие достижения, ценности и правила и отрицающих их. Однако сегодня такое деление считается политически некорректным, хотя и продолжает использоваться в публичной сфере.

Следующая итерация бинарных систем: оппозиция Старый vs. Новый Свет — противопоставление регионов мира, известных европейцам до времен колониализма (Европа, Азия и Африка) открытым в эпоху Великих географических открытий (Америка и Австралия).

На самом деле за первыми двумя проглядывается самая устойчивая геополитическая бинарная система — Запад vs. Восток. Она, как уже было сказано, впервые закрепилась в противостоянии западной греческой и восточной персидской держав и до сих пор оказывает самое интенсивное влияние на формирование цивилизационных дихотомий. Ментальная общность Глобального Запада (Европа, Америка, Австралия) формировалась в процессе противопоставления ее Глобальному Востоку (Азия и Африка), в первую очередь, арабам, туркам и русским. Для этого Запад искусственно наделял образ Востока антагонистическими ему чертами (например, деспотизмом, мистицизмом и коллективизмом). Такому процессу, получившему название ориентализм, противостояло обратное — оксидентализм, когда культура Востока стереотипно обобщала образ Запада в противоположных своим свойствах (скажем, эксепционализм, экспансионализм и меркантилизм).

Андрей Кортунов:
Ложный конфликт: универсализм и самобытность

В биполярную эпоху система Запад/Восток была редуцирована до модели Западный vs. Восточный блок. В период холодной войны данная схема использовалась для описания идеологического раскола на капиталистические и социалистические страны. Западный блок во главе с США разворачивался вокруг стран НАТО, Восточный же блок с лидерством СССР образовывали в первую очередь страны Варшавского договора и Совета экономической взаимопомощи.

Сегодня на модель Запад/неЗапад наслаивается другая модель с той же внутренней логикой — Север vs. Юг. Она отражает разделение мира на развитые страны (Европа, Северная Америка, Австралия) и развивающиеся (Азия, Африка, Южная Америка), а в более архаичной трактовке на эксплуатирующие и эксплуатируемые. Модель отображает диспропорции глобального развития: на Глобальный Север приходится 1/3 населения и 4/5 доходов, в то время как на Глобальный Юг — 2/3 населения и 1/5 доходов. Границу между Севером и Югом, примерно соответствующую 30 параллели с.ш., называют Линией Брандта в честь немецкого канцлера, предложившего данное описание границы.

В табл. 1 приведены соответствия континентов бинарным геополитическим системам. Следует отметить, что бинарные геополитические системы могут отражаться не только на глобальном уровне, но и на национальном (например, Запад vs. Восток в Германии или на Украине, Север vs. Юг в США или Италии). Бинарные геополитические системы близки физико-географическому понятию полушарий Земли. Они также бывают северным/южным (граница по экватору), западным/восточным (уже намного более условная граница по Гринвичскому меридиану) и материковым/океаническим. Процесс выбора нулевого меридиана, которым в итоге стал Гринвичский (хотя рассматривался и Парижский, и Пулковский/Санкт-Петербургский), показывает, насколько в процессе определения глобальных дихотомий важно субъективное человеческое измерение. Условную конструируемость понятий Запад и Север и их оторванность от географии подтверждает и тот факт, что восточная и южная Австралия политически относится к Западу и Северу.

Таблица 1

Наряду с бинарными геополитическими системами в академической науке часто выделяются и схожие с ними тернарные, состоящие из трех базовых элементов, но являющиеся естественным развитием бинарных. Они также основаны на принципе диалектики мира, делящегося на две противоположные части, однако добавляют к этим двум полюсам промежуточный третий слой, разделяющий и уравновешивающий крайние модели. Можно выделить несколько самых известных моделей тернарных геополитических систем.

Петр Стегний, Александр Крамаренко:
Ложная альтернатива

В первую очередь это модель «Первый vs. Второй vs. Третий мир», которая является развитием бинарной системы эпохи холодной войны, делившей свет на первый капиталистический и второй социалистические миры. В противовес двух идеологическим блокам в 1950-е гг. оформилось Движение неприсоединения, ставившее целью развитие государств без вступления в какой-либо военно-политический блок (НАТО или ОВД) и даже шире — без жесткой ориентации на какую-либо из соперничавших идеологическую систему. Лидерами движения стали Югославия, Египет и Индия. В связи с тем, что большинство государств движения были постколониальные развивающиеся страны, понятие «третий мир» постепенно стало использоваться также для описания отстающих в развитии стран мира.

Другая более академическая схема «Центр vs. Полупериферия vs. Периферия» базируется на мирсистемном подходе (И. Валлерстайн, А. Франк), представляющим мир в виде целостной политико-экономической системы, в которой есть эксплуатирующее и высокоразвитое ядро (центр), отстающая и эксплуатируемая центром периферия и полупериферия. Задача системы сводится к смягчению антагонистических интересов центра и периферии и отклонению в сторону потенциального давления периферии на центр. Полупериферия в такой системе вечно стремится попасть в центр и не допустить падения в периферию. Существование периферии и сдерживающей ее полупериферии — необходимое условие и прямое следствие доминирования центра, который продолжает быть заинтересованным в сохранении соответствующей искусственной «лестницы» развития.

Интересным примером может служить и китайская система «трех миров», предложенная Мао Цзэдуном, который выделял первый мир сверхдержав (США, СССР), второй мир «промежуточных стран» (Европа, Канада, Япония, Австралия) и остальные стран третьего мира. Как видно, данная модель основана на бинарной оппозиции развитого эксплуатирующего Севера и развивающегося эксплуатируемого Юга, однако в ней третий слой выделяется не внутри Юга, а в рамках Севера, деля его на политических лидеров и развитых сателлитов. Широко используемая формулировка «страны третьего мира», применяемая по отношению к отстающим в развитии государствам больше соответствует китайском системе трех миров, нежели западной.

Система Запад/неЗапад как ренессанс оппозиции Море/Суша

В западной геополитике утвердилось еще одно бинарное противопоставление — Море vs. Суша. На самом деле оно является продолжением той же оппозиции мира колониальных империй Запада и континентальных держав Востока. Такие построения делят мир на морские державы (талассократии), доминирование которых обеспечивается военно-морским и торговым флотами, и сухопутные (теллурократии), опирающиеся на армию и контроль за внутриконтинентальными ресурсами. Хотя есть чистые типы (чистая талассократия — Британская империя и чистая теллурократия — Монгольская империя), большинство стран относятся к смешанным типам (тяготеющие к талассократии США, тяготеющая к теллурократии Россия и чередующая периоды талассократии и теллурократии Франция периода колониальной империи и наполеоновских войн).

Пожалуй, самая основательная попытка найти физико-географическое объяснение мирополитических процессов связана именно с анализом фактора приморского или континентального положения ведущих держав. Ее основные авторы — представители англо-американской классической школы геополитики А. Мэхэн, Дж. Маккиндер и Н. Спикмэн. В результате развития именно этого направления утвердились модели Хартленда, Леналенда и Римленда.

Дмитрий Тренин:
Контурная карта российской геополитики: возможная стратегия Москвы в Большой Евразии

Земное пространство, как известно, представляет собой сложную комбинацию сухопутных и морских пространств, распределенных по поверхности неравномерно и непоследовательно. В результате этого стратегия экстенсивного роста любого народа предопределялась его географическим положением. Оказавшись на острове или побережье, народы полагались на морскую силу и образовывали морские державы. Сформировавшись же в глубине континента, они должны были полагаться на сухопутную силу. Таким образом, структура мирового пространства предопределила невозможность мирового гегемона — самый сильный военно-морской флот почти бессилен против лучшей сухопутной армии и наоборот. Крупнейшее в мировой истории сражение, в ходе которого столкнулись морская и сухопутная силы — высадка в Нормандии в 1944 г., в ходе которой страны антигитлеровской коалиции с помощью почти 50 тыс. судов смогли высадить на укрепленное побережье Франции около 3 млн солдат. Но и оно в отдельности не смогло поколебать выведенный выше тезис.

Понимая ограниченность в применении только одного вида силы, морские и сухопутные державы стремятся к универсальности. Вызовом для сухопутных держав становится обладание постоянным выходом в мировой океан (вспомните отчаянную борьбу России за выход в Балтийское и Черное море, несмотря даже на то, что они, будучи замкнутыми морями, не могли полностью решить проблемы страны). Морские же державы пытаются проникнуть к ресурсам внутри континентов, используя для этого сухопутные реки и дороги, тянущиеся от приморских портов вглубь суши (посмотрите на государства-полоски вдоль Гвинейского залива, по своей структуре они представляют собой бывшие колониальные порты с протянувшимися вглубь дорогами). Бассейны рек, таким образом, делят континенты на зоны, ориентированные на разные океаны. Однако существует в мире регион, недоступный для морской силы — сердцевина Земли — Хартленд. Находясь в центре Евразии, он не только защищен крупными горными системами и пустынями, но, что самое важное, реки данного массива суши (Волга, Урал, Ангара, Сырдарья, Амударья и др.) не текут ни в один океан мира. Если добавить к этому земли, расположенные вдоль рек Северного Ледовитого океана (Печора, Обь, Енисей, Лена), и оторванные его вечными льдами от мировой морской торговли (Леналенд), то в северо-восточной части Евразии образуется огромное пространство, недоступное для морской силы. Если какая-то сила (как Монгольская или Российская империи/СССР) смогут его освоить, то они станут непреодолимой силой в международных отношениях. Особую опасность начинает представлять контролирующая Хартленд страна после строительства трансконтинентальных железных дорог (Транссиб, КВЖД, Турксиб), ведь они позволяют перебрасывать армию и ресурсы с одного континента на другой быстрее кораблей. В то же время изолированность от мировой торговли будет вечным испытанием для таких стран, поскольку они будут вынуждены догонять прибрежных соседей, включенных в глобальный процесс обмена товарами, технологиями и идеями.

Подобные размышления позволили Х. Маккиндеру заявить, что Хартленд (вместе с Леналендом) являются «осью мировой истории», зоной, обладание которой предопределяет доминирование в международных отношениях. В этой связи английский ученый полагал, что ключевым регионом, за который будет разворачиваться схватка в XX в., станет Центральная Азия и конкретно Афганистан. Служившему в Афганистане и видевшему нарастание дипломатического противостояния между Британской и Российской империями в регионе в ходе т.н. «Большой игры», Маккиндеру было легко сделать такой вывод. Однако главный театр военных действий Первой и Второй мировой войн разворачивался в другом регионе — Восточной Европе. Поэтому со временем ученый пересмотрел свои взгляды. Сохраняя приверженность теории Хартленда, он заметил, что все же наилучшим каналом проникновения в его глубь является не Центральная Азия, а Балто-Черноморье — регион, расположенный между двумя восточно-европейскими морями, которые имеют двойственную структуру: если перекрыть датские и турецкие проливы, они становятся фактически озерами, отрезающими державу Хартленда от Мирового океана. Маккиндер также сформулировал стратегию атлантизма — необходимости кооперации прибрежных государств Средиземного океана (так он называл северную Атлантику), ключевой зоны мирового океана в противовес Хартленду, как наиважнейшей точки мировой суши. Данная стратегия легла в основу формирования военного Североатлантического альянса — НАТО.

Андрей Кортунов:
Воссоединение Хартленда: геополитическая химера или исторический шанс?

Последователем Х. Маккиндера был американский геополитик Н. Спикмэн. Получив задачу разработать географическое обоснование внешнеполитической стратегии США в противостоянии с СССР, он выдвинул теорию Римленда — сухопутной зоны, окаймляющей Хартленд по периметру. В отличие от британского учителя, он не искал пути проникновения в сердце Евразии, его интересовало, как не допустить доминирование страны, им владеющей. Таким образом, Н. Спикмэн заложил основу ревизионистской геополитики, искавшей не пути экспансии, а стратегии безопасности. Оказалось, что для поставленной цели достаточно окружить Хартленд поясом нелояльных СССР или нестабильных, раздираемых внутренними конфликтами странами, не позволяющими силе, контролирующей сердцевину континента, выйти за ее пределы. Данный подход истощения противника, не вступая с ним в прямую конфронтацию, только за счет окружения его нелояльными или нестабильны-ми режимами получил также название принципа «анаконды», которая не сразу убивает жертву, а вначале душит ее в своих кольцах. Если нанести на карту точки ключевых противостояний Западного и Восточного блоков времен холодной войны, то они почти все лягут в полосу Римленда (Корея, Китай, Афганистан, Иран, Ближний Восток, Турция, Венгрия, Чехия, Германия), что подтверждает выдвинутую теорию.

Концентрические геополитические модели оказали большое влияние на развитие русской геополитической мысли, в первую очередь школы евразийства, которая, соглашаясь с англо-саксонским тезисом в значении Хартленда, разрабатывала подходы, как укрепить положение России в данной зоне. Другим переосмыслением теории Хартленда стала теория «Срединного региона Д. Китсикиса, который утверждал, что ключевая точка планеты смещена из Центральной Азии на Ближний Восток — зону соединения Европы, Азии и Африки.

Сегодня концентрические геополитические системы подвергаются систематической критике. Основными аргументами выступают то, что такие концепты устарели для мира глобализирующейся экономики, трансконтинентальной, в т.ч. стратегической, авиации, ядерного оружия и межконтинентальных средств его доставки.

Ориентализм и оксидентализм

Кадзусигэ Кобаси:
Японский взгляд на постлиберальный мир

Как видно, возрождающаяся в мировом политическом дискурсе оппозиция Запад/неЗапад является не отражением географических координат, не попыткой описать цивилизационные различия, а просто ренессансом старых аналитических моделей, подтверждающих доминирование Запада и зависимого от него неЗапада. Лучше всего подобное понимание отражено в набирающей влияние теории неоколониализма в международных отношениях.

В основу дискуссии о постколониальном наследии легли тезисы, сформулированные Э. Саидом в книге «Ориентализм». В ней доказывается, что идентичность посколониального Востока зачастую является не автохтонной, а навязанной. Западная Европа, пытаясь создать для себя общую цивилизационную идентичность (т.е. понять саму себя) в Средние века, противопоставлялась мусульманскому Востоку. Поскольку контакты с ним были сильно ограничены, ему придумывались черты, противоположные европейским — если Запад после гуманистического поворота мыслил себя индивидуалистским, то Восток должен был быть коллективистским. Если Запад был рациональный, то Восток — сказочный и мифический, если власть в Европе народная и представительная, то на Востоке деспотичная до крайностей и т.д. Дальше произошло интересное: колонизировав Восток, Европа навязала ему те искусственные представления о нем самом, которые были выработаны еще до знакомства, и, наконец, Восток воспринял эти стереотипы и стал их сам культивировать. В результате уже в постколониальную эпоху Восток продолжает воспроизводить стереотипические представления о себе самом, которые были выдуманы европейцами до знакомства с ним и для внутренней цели — создания собственной цивилизационной идентичности. Восприняв этот образ, Восток перенял и изначально зависимое, подчиненное положение по отношению к западной культуре.

Другим ярким примером постколониального наследия являются национально-освободительные движения, которые были изучены Ф. Фаноном, А. Мемми и другими в основном французскими исследователями. Борясь за отмену зависимости от Запада, страны Азии и Африки в качестве форм и методов борьбы и даже языка протеста использовали нарратив национально-освободительных движений стран Европы (например, образованных на месте распада колониальных империй после Первой мировой войны). Хотя во многих бывших колониях нельзя было говорить о сформировавшихся нациях. Формирование новых государств шло по образцу европейских национальных государств, что до сих пор не позволяет стабилизироваться многим политическим системам Африки и Ближнего Востока. Наконец, лидерами деколонизации часто становились люди с западным образованием и имевшие опыт службы в колониальных администрациях, поэтому новые государства они строили по образцу бывших метрополий.

В 1960–1970 гг. появилось новое течение в постколониализме — субалтернизм (Г. Спивак). Свое слово сказали ученые из самих бывших колоний, в первую очередь Индии (Р. Гухи, Г. Бгабха). Это направление фиксирует формы постколониальной зависимости через анализ заимствования литературных форм, сюжетов и символических систем у метрополий. Для описания джунглей может использоваться шаблон, выработанный в Европе для северной природы, взаимоотношения людей, работающих на земле в бывших колониальных империях, могут описываться в паттернах, характерных для европейского крестьянства и т.д. В итоге оказывается, что в результате колонизации народы оказываются лишенными собственного голоса — языка передачи специфических образов и нарративов.

Андрей Кортунов:
От постмодернизма к неомодернизму, или Воспоминания о будущем

К концу XX в. у геополитиков накопилось значительное неудовлетворение классическими концепциями. Каждая из предлагавшихся в различные исторические периоды пространственных конфигураций международных отношений (противостояние морских и сухопутных держав, борьба за Хартленд и Римленд, противостояние Запада и Востока, Севера и Юга и т.д.) имела по меньшей мере два существенных аналитических ограничения. Во-первых, они объясняли лишь актуальную для них международную ситуацию (так, Римленд был актуален для понимания баланса сил во времена холодной войны, но оказывается неспособен объяснить постбиполярное геополитическое равновесие). Во-вторых, они оказывались идеологизированными и зависящими от внешнеполитических видений автора той или иной концепции (пришел бы Х. Маккиндер к концепции Хартленда, если бы не служил в Афганистане?).

На этом фоне в 1990-е гг. появляется т.н. критическая геополитика, отражающая постпозитивистский сдвиг в исследовательской парадигме геополитики. Представители этого направления предположили, что геополитика государств формируется не под влиянием фундаментальных естественных законов и структур пространства, а посредством географического воображения и пространственных мифов — другими словами, под влиянием мира идеального. Это предопределило обращение к новым методам исследования, в частности, дискурс-анализу, что до сих пор в геополитике казалось нонсенсом. Свою историю критическая геополитика ведёт, по-видимому, с 1992 г., когда Джерард О’Тоал и Джон Эгнью опубликовали статью «Геополитика и дискурс: практические геополитические рассуждения в американской внешней политике». В ней была высказана мысль о том, что все модели глобальной политики находятся под влиянием или даже непосредственно основаны на географических представлениях, чего совершенно не учитывала классическая геополитика. Истоки направления, впрочем, по всей видимости, стоит искать во французской геополитической школе: трудах Ива Лакоста и Мишеля Фуше и даже глубже — в иконографии Жана Готтмана и географическом поссибилизме Поля Видаль де ла Блаша. Французская школа издавна оппонировала идеям географического детерминизма и пыталась выстроить альтернативную научную парадигму, что выразилось в появлении целого ряда геополитических течений, в частности, школы журнала «Геродот» Ива Лакоста. Его подход к пониманию взаимоотношений пространства и международных отношений очень близок критической геополитике.

С точки зрения критической геополитики оппозиция Запад/неЗапад является исключительно социально сконструированной моделью, делающих людей, оперирующих ею (и даже ее противников), ее же заложниками. НеЗапад никогда не станет Западом в любом кажущемся ему смысле этого слова пока будет оперировать такой оппозицией, признавая наличие некоего Запада и себя в качестве стремящегося его достигнуть. Как центр ментально существует, пока периферия считает его центром, так и ментальный Запад возможен только пока условная Монголия пытается стать Западом, а условная Украина считает себя Западом только в оппозиции к России. Такие модели неизбежны в политическом процессе, но они почти ничего не объясняют в академической науке.