Возрождение «домодерна»

Трансформация, погрузившая Ближний Восток в хаос, может рассматриваться в историко-философской перспективе как возрождение «домодерна» и первичных форм организации общества. Однако эпоха постмодернизма не окончена, да и вряд ли может быть окончена, пока существует западный мир как самое яркое проявления плюрализма и постмодернизма.

Дискуссия

Трансформация, погрузившая Ближний Восток в хаос, может рассматриваться в историко-философской перспективе как возрождение «домодерна» и первичных форм организации общества. Однако эпоха постмодернизма не окончена, да и вряд ли может быть окончена, пока существует западный мир как самое яркое проявления плюрализма и постмодернизма. Собственно, поэтому он и постмодернизм, что допускает одновременное существование множественных нарративов и практик, множественность форм и оснований социальной интеграции. Другое дело, что как ранее в обществе модерна, так теперь и в обществе постмодерна на поверхность периодически всплывают более древние и глубокие формы социальной интеграции, которые современному человеку постмодерна кажутся архаичными и иррациональными. Именно это мы наблюдаем сегодня на Ближнем Востоке.

И наблюдали раньше. Здесь хотелось бы согласиться с инициатором дискуссии — Василием Кузнецовым — в том, что в истории уже был опыт ультралевых движений в Латинской Америке, был опыт фашизма и левых террористических сетей в Европе (вспомним итальянские «Красные бригады» или немецкие «Фракции красной армии»), был и есть опыт сицилийской мафии и других мафиозных организаций, пытающихся подменить собой государство. Было в истории множество попыток поставить под вопрос существование современного государства модерна и постмодерна и предложить взамен иные формы социальной интеграции. Этот опыт заставляет нас задуматься о том, что не так с «цивилизованным миром», коль скоро он способен порождать такие чудовища?

Почему так происходит или о значении «больших нарративов»

Любая форма социальной интеграции предполагает «жертвование» определенной частью приватной сферы индивида. Будучи членом общества, мы вынуждены считаться с нормами, принятыми внутри него, допускать определенное вмешательство в свое индивидуальное пространство, иногда даже физическое. Так, например, мы допускаем и считаем справедливым заключение под стражу в случае определенных нарушений, мы допускаем те или иные ограничения в одежде, мы привыкли или, наоборот, не привыкли открыто выражать свою сексуальность, отношение к женщине и пр. Существование тех или иных норм жизни общества всегда подкрепляется неким нарративом, определенным набором смыслов, неким когнитивным основанием — «картиной мира». Именно этот нарратив и легитимирует вторжение в приватную сферу индивида и те ограничения, которым индивид вынужден повиноваться, коль скоро он намерен жить в этом обществе. Именно этот нарратив заставляет нас добровольно согласиться с состоянием «подвластности», в котором каждый пребывает, живя в обществе. Ответ на вопрос, ради чего я жертвую частью своей свободы, должен быть всегда. А современное государство эпохи постмодерна его, увы, не предлагает, зато постоянно осуществляет вмешательство в приватную сферу гражданина [1].

www.barjeelartfoundation.org
Василий Кунецов:
Ближний Восток: постмодерн ушел вчера

Если мы обратимся к достижениям такой науки, как этология, то увидим, что легитимация и доверие присутствуют уже в основе поведения любого социального животного [2]. Каждая особь внутри сообщества социальных животных допускает вторжение в свое физическое пространство только тех особей, которым она доверяет. Уже у социальных животных есть доверие, основанное на узнавании «своего», оно закреплено в социальной иерархии и подкреплено четкими нормами. Это то, что делает возможным социальную интеграцию и сосуществование в сообществе.

В обществе «домодерна» функцию интегрирующего нарратива выполняла религия. Именно она служила легитимацией вторжения в приватную сферу индивида. Доступ к «тайному знанию» служил основанием для причастности к власти, а власть имущий обладал монополией на трансляцию в общество смыслов и образов, поддерживающих социальную интеграцию.

Общество модерна предприняло попытку пересмотреть основания социальной интеграции. Поведение человека было объявлено рациональным, а религия утратила монополию на управление смыслами. «Магия» власти, присущая ей в эпоху «домодерна» и имевшая иррациональные основания, была разрушена. Однако нельзя сказать, что эпоха модерна не пыталась изобрести новую формулу власти, которая позволила бы снова монополизировать производство образов и смыслов. Такими изобретениями стали модель либерального государства и демократия [3].

В либерально-демократической системе по определению не может быть монополии на генерирование и трансляцию образов и смыслов. Плюрализм подразумевает, что каждый человек имеет право на самостоятельное производство образов и смыслов, что, вообще говоря, значительно затрудняет социальную интеграцию. «У меня своя правда — у тебя своя». В результате такое общество зачастую функционирует как агломерация социальных сетей, внутри которых циркулируют собственные смыслы и образы. Это мы и называем постмодернизмом: множественность нарративов, ни один из которых не имеет права на превосходство. Следствием этого стало, однако, то, что процесс формирования доверия между этими сетями, интегрированными разными нарративами, оказывается значительно затрудненным, т.к. доверие требует наличия некоего существенного сходства картин мира. И уж тем более, никакое доверие не может сформироваться, если политическими элитами беспрестанно осуществляется манипуляция разными дискурсами и нарративами, зачастую взаимоисключающими. Внутренняя и внешняя политика ближневосточных лидеров последнего десятилетия нам это ярко демонстрировала. Ряд примеров и их последствия четко видны и на постсоветском пространстве. Кстати сказать, именно следствием частой смены элит и их политических ориентаций, а также оторванности от социальных ожиданий общества стало формирование на Сицилии в XIX в. мафии как альтернативной государству формы социальной интеграции [4]. «Мафиозные» принципы организации наблюдаются и во многих современных «несостоявшихся государствах».

REUTERS/Kacper Pempel
Виктор Сергеев, Елена Алексеенкова:
Снова надзирать и наказывать?

Вера в рациональность индивида сыграла с человечеством злую шутку. Разумность для одного не означает разумности для всех. Нельзя все же было допустить, чтобы любое поведение считалось нормой, ибо это привело бы к «войне всех против всех». Поэтому государству модерна пришлось изобрести феномен «структурного насилия» — способ изоляции от общества тех, чье поведение представляется девиантным. О таких практиках структурного насилия много писали М. Фуко и Дж. Агамбен [5] (речь о феноменах безумия, психиатрии, тюрьмы, практиках превентивного задержания и др.). И в принципе государство модерна и постмодерна с этой задачей справилось — практик «структурного насилия» в нашем «цивилизованном мире» хоть отбавляй.

Не справилось оно с другой задачей — с задачей интеграции тех, кто границ нормы вроде бы не нарушает, но и доверия у него нет — ни к государству, ни к остальной части общества. А человек, как животное социальное, не способен выжить в одиночку. Поэтому процесс выстраивания доверия между людьми все же происходит, но уже на таких основаниях (нарративах, образах и смыслах), которые современное государство контролировать не готово и не способно. Происходит возврат к исходным основам социальной интеграции, которые были характерны для общества «домодерна». Это иррациональные религиозные представления и страхи, физическая сила, управление сексуальностью, четкий символизм в обозначении «своих» и «чужих» и др. Эти основания заведомо более сильные, потому что они более древние, иррациональные и основаны на глубинных основах поведения человека как социального животного. А уже когда некое сообщество на основании этих принципов интегрировано, то и нарушить порядок — разрушить ваш «цивилизованный мир» и заявить о себе и своем праве на место под солнцем — святое дело. Именно это происходит с теми мусульманами, которые с рождения живут в Европе, имеют паспорт гражданина Евросоюза, но потом вдруг взрывают стадионы и аэропорты.

То, что мы наблюдаем сегодня на Ближнем Востоке, есть проявление этой ограниченности рациональности — возрождение «домодерна» и глубинных принципов социальной интеграции. В основе идеологии «Исламского государства» - запрос на глубокую социальную интеграцию, на четкие правила игры и однозначность нарратива. Вместе с тем это отражение потребности в четких ориентирах, в жестких критериях «черного» и «белого», «своих» и «чужих», «праведного» и «неправедного». В этом смысле, это, безусловно, вызов постмодернизму.

Максим Братерский:
Крах либерализма?

Ограниченность рационализма и потребность в глубокой социальной интеграции четко демонстрирует и внутренняя организация «Исламского государства». Вот уж где от приватной сферы индивида остаются рожки да ножки — нарушение жесткого кодекса поведения может караться любым истязанием вплоть до публичной смертной казни. Но и это мы уже видели в разные периоды истории: достаточно вспомнить принципы организации жизни при фашизме — критерии «истинного арийца», «кодексы чести» сицилийской мафии и чем каралось их нарушение. «Цивилизованный мир» удивляет готовность членов всех этих сообществ это нормы и кодексы соблюдать и тем самым практически полностью отказаться от своей приватной сферы. Но происходит это именно потому, что есть «картина мира» и нарратив, имеющий отсылки к самым глубинным принципам социальной интеграции и тем самым формирующий доверие внутри сообщества. В этом смысле нарратив эпохи «домодерна» гораздо более эффективен, чем множественные нарративы эпохи постмодерна, которые задачу поддержания доверия в обществе по сути провалили.

Еще одна злая шутка истории заключается в том, что постмодерн и век технологий дали множество способов самовыражения и распространения своего нарратива. И вот теперь вся это «домодерновая» сущность «Исламского государства» транслируется абсолютно постмодерновыми методами: публичная казнь, но не на многолюдной площади, а в Интернете.

Что делать?

Очевидно, что на сегодняшний день «цивилизованному миру» ответить нечем. В ответ на жесткую иерархию и глубокую онтологическую интеграцию мы демонстрируем раздрай, неготовность объединить усилия, отсутствие своего проекта социальной интеграции. Самое яркое подтверждение последнего — неспособность западных государств решить проблему интеграции мигрантов на протяжении нескольких десятилетий. Нет у «цивилизованного мира» такой «новой религии», которая дала бы обществу ту степень социальной интеграции, к которой он стремится, будучи существом социальным и не вполне рациональным. Более того, современное либеральное государство не готово даже обсуждать этот вопрос и продолжает защищать и культивировать индивидуализм, секулярность, рационализм и множественность нарративов.

Единственное, что нам остается при таких исходных — надеяться на преимущество военной силы, финансовой и технологической мощи.

1. Сергеев В.М., Алексеенкова Е.С. Вперед - в Средневековье? // Мир на взводе: пружина разжимается. — М.: Издательство "Э", 2015. — (Валдайский клуб: дискуссия о мировом порядке). - С.44-59.- ISBN: 978-5-699-84382-4

2. Лоренц К. 2001. Агрессия. СПб.

3. Алексеенкова Е.С. О когнитивной природе власти (или о том, как соотносятся власть и демократия) / Е.С. Алексеенкова // Полития. - 2007. - № 4(43). - С. 6-21.

4. Алексеенкова Е.С. Государство и альтернативные формы социальной интеграции: структурное насилие против "omerta"/ Е.С. Алексеенкова // Полития. - 2009. - № 1(52). - С. 22-44.

5. Фуко М. 2005. Ненормальные. СПб; Agamben G. 1998. Homo sacer: Sovereign Power and Bare Life. Stanford.