Сохраняй и властвуй: консерватизм в XXII веке
Граффити-работа Бэнкси, Нью-Йорк, 2013
Вход
Авторизуйтесь, если вы уже зарегистрированы
(Голосов: 19, Рейтинг: 4.89) |
(19 голосов) |
Заместитель заведующего кафедрой политической теории МГИМО МИД России
В долгосрочной перспективе консерватизм, возникший в конце XVIII века как реакция старых элит на политические проекты первых либералов, может быть востребован как ответ на вызовы иммиграции, кризис идентичности и неконтролируемое развитие технологий. Если в современной России консерваторами часто называют коммунистов, почему бы европейским консерваторам будущего не выступать за терпимость, однополые браки и секулярность? В любом случае, во все ускоряющемся темпе жизни именно у консерваторов больше всего шансов найти подходящие «духовные скрепы».
Консерватизм возник в конце XVIII века как реакция на политические проекты первых либералов и представляет собой интеллектуальный ответ старых элит на властные притязания окрепшей буржуазии. Впервые в качестве оригинальной системы консерватизм предстает в написанной под впечатлением от Великой Французской Революции работе Эдмунда Бёрка «Размышления о революции во Франции…», увидевшей свет в 1790г. Однако сам термин появится только спустя 25 лет благодаря сторонникам реставрации Бурбонов, включая Франсуа Рене де Шатобриана. Еще через 15 лет в 1830 г. Джон Уилсон Крокер впервые назовет консерваторами британских Тори.
Консерватизм, исходя из органической интерпретации общества, отдает предпочтение политическим институтам и практикам, ставшим результатом постепенного развития и олицетворяющим собой стабильность и преемственность. Как и любая другая идеология, консерватизм представляет собой систему взаимосвязанных интерпретаций политических концепций: традиции, авторитета, свободы, справедливости и пр. Политические силы, называвшие себя консервативными или получавшие подобную оценку, весьма многообразны: от Христианско-демократических сил в Италии и Германии до правых радикалов и неоконсерваторов в США. В зависимости от конкретного течения акценты могут смещаться, однако практически всегда консерватизм отличает пессимистичное отношение к природе человека, внимание к традиции как способу защиты от революций, провозглашение неравенства как неотъемлемого условия разнообразия и свободы, особая роль авторитета.
В долгосрочной перспективе консерватизм может быть востребован — особенно в странах Европы — как ответ на вызовы иммиграции, кризис идентичности и неконтролируемое развитие технологий.
Общее достояние
Sir Joshua Reynolds (1723-92), Lord
Rockingham & Edmund Burke, c. 1766
К 2080 г. количество иммигрантов в Европейском союзе при прогнозируемом населении в 520 млн составит почти четверть — более 120 млн человек, а к 2030 г. по 10% населения Франции и Бельгии будут исповедовать ислам. Под влиянием волны беженцев, захлестнувшей Старый свет в 2015г., эти цифры, вероятно, только возрастут. Уже сегодня среди всех проблем на общеевропейском уровне, вызывающих беспокойство у граждан ЕС, первое место занимает иммиграция, а в Германии, Дании и Великобритании — также и в национальном масштабе. Помимо очевидно негативного воздействия на систему образования и культурно-цивилизационных противоречий высокие темпы иммиграции вызывают опасения относительно будущего идеи государства всеобщего благосостояния. Высокий уровень социальных гарантий в Нидерландах, Бельгии, Германии и странах Скандинавии особо акцентирует разделение по принципу свой-чужой. Европейцев не на шутку волнует вопрос, почему их налоги должны идти на детские пособия выходцам из стран по ту сторону Средиземного моря. При этом сохранение социальных гарантий для себя даже не обсуждается. Так, в риторике Партии Свободы Герта Вилдерса произошел явный левый поворот, сочетающий призывы сократить число марокканцев в Нидерландах с высказываниями против сокращения расходов на систему здравоохранения.
В этих условиях консерватизм или отдельные его элементы будут более чем востребованы. Политическому истеблишменту неизбежно придется реагировать на вызовы иммиграции. Решение проблемы увеличения числа резидентов ЕС, родившихся за пределами Европы, невозможно без радикальных, в том числе и ограничительных, мер. Консерватизм, пожалуй, в отличие от прочих идеологий, обладает куда более подходящим для этих целей концептуальным инструментарием.
Практически всегда консерватизм отличает пессимистичное отношение к природе человека, внимание к традиции как способу защиты от революций, провозглашение неравенства как неотъемлемого условия разнообразия и свободы, особая роль авторитета.
Во-первых, если либерализм и социализм, один вслед за неоплатониками и гуманистами, другой — исходя из веры в социальное программирование, верят в развитие личности, то консерватизм прямо указывает на природную склонность человека к проявлению страстей, его эгоистичность и алчность. Первый подход к природе человека плохо уживается с необходимостью ограничивать въезд иммигрантов или их депортацией, ведь все они движимы благими намерениями и послужат делу развития Европы, тем более, изменившись под воздействием нового дома. Пессимистичный же взгляд позволяет увидеть в каждом вновь прибывшем потенциальную угрозу.
Решение проблемы увеличения числа резидентов ЕС, родившихся за пределами Европы, невозможно без радикальных, в том числе и ограничительных, мер. Консерватизм обладает подходящим для этих целей концептуальным инструментарием.
Во-вторых, консервативная интерпретация свободы и отношение к вопросу равенства удачно фиксируют необходимость разделения, в том числе и правового, между статусом граждан и положением иммигрантов. В «Размышлениях о революции во Франции…» Эдмунд Бёрк подчеркивает, что свободы — это наследие, «переданное нам нашими праотцами, и должны быть переданы нашим потомкам как достояние, присущее народу этого королевства». Консервативная же критика равенства может быть перенесена с внутренней структуры общества на обоснование неравенства между гражданами и иммигрантами как необходимого условия сохранения того уровня свобод и социальных гарантий, которого поколения европейцев добивались упорным трудом, и который охотники за лучшей жизнью хотят получить просто так, только за факт своего приезда. Всё нарастающая волна иммиграции придаст классическим консервативным идеям большую политическую привлекательность. То, что может предложить Европа — это, конечно, общее достояние, вот только акции распроданы много лет тому назад.
Консервативная интерпретация свободы и отношение к вопросу равенства удачно фиксируют необходимость разделения, в том числе и правового, между статусом граждан и положением иммигрантов.
Изменения в этно-конфессиональном составе населения оказывают существенное влияние и на политические реалии США. Процесс, получивший в американском дискурсе емкое обозначение «the browning of America», способствует сплочению белого населения вокруг традиционно консервативных ценностей. С одной стороны, это усиливает в долгосрочной перспективе позиции Республиканской партии и способствует нарастанию консервативной риторики в партийной повестке. С другой стороны, в стране, в которой уже к 2043г. белые окажутся меньшинством, большую часть избирателей будут привлекать совсем другие идеологические конструкты.
Не нам, не нам, но имени Твоему
Кризис идентичности, с которым большинство стран сталкиваются сегодня, в последующие годы будет только усиливаться. Даже если удастся справиться со страхами, вызванными миграционным и экономическим кризисами, для современного человека всегда будет актуален представленный К. Юнгом образ, «стоящего на вершине или на самом краю мира — с пропастью будущего перед ним, одними небесами над ним и всем человечеством, с исчезающей в первобытном тумане историей — под ним» [1]. Разум требует лекарства от страхов жизни и смерти, хотя бы временные ориентиры и смыслы. В ответ на обезличенный коллективизм социализма и не менее обезличенный индивидуализм либерализма, консерватизм сможет предложить то, что М. Оукшот назвал «радостью наследования». Соотнесение себя с исторически сложившейся общностью, возможность осознания собственной роли в достижении общего блага и сопричастность моральному единству всегда были сильной стороной консерватизма. Несовершенство жизни проще переживается в контексте наличия горнего проекта, заданной Высшим Абсолютом гармонии, если и не достижимой на земле, то хотя бы потенциально доступной в Граде Божием.
Во все ускоряющемся темпе жизни именно у консерваторов больше всего шансов найти подходящие «духовные скрепы».
Подобная роль консерватизма будет особенно актуальна в России, для которой важна ценностная ориентация в политическом пространстве. По мере нарастания идейных противоречий с Западом Европа будет утрачивать статус концептуального маяка, а российские элиты будут все более заинтересованы в формировании самостоятельной идеологической платформы, которая под влиянием православия и ислама будет консервативной. Более того, защищая ценности «Старой Европы» и отказываясь принимать новые, России проще разрешить извечную дихотомию Запад-Восток: консервативные концепты куда лучше сочетаются с идеями Хомейни, чем больше не греющий свет европейского либерализма.
Чем радикальнее будут технологические изменения в будущем, тем более актуальной будет консервативное отношение к качественному изменению жизни.
Безусловно, совершенно иные формы консерватизм может принимать в США и странах Европы. Там религиозные отсылки, присущие классическому варианту идеологии, могут через 100 лет смениться идеей гражданского культа или же вовсе священное место будет отдано условному набору «западных ценностей». В конце концов, если в современной России консерваторами часто называют коммунистов, почему бы европейским консерваторам будущего не выступать за терпимость, однополые браки и секулярность? В любом случае, во все ускоряющемся темпе жизни именно у консерваторов больше всего шансов найти подходящие «духовные скрепы».
Diabolus ex Machina
Государство всеобщего благосостояния будет требовать защиты от увеличивающегося числа желающих стать его частью, и консерватизм предоставит концептуальное обоснование ограничений.
Возможности, которые открывает развитие технологий в области сохранения энергии, продления человеческой жизни и развития ИКТ не могут не вселять оптимизм. Тем не менее любые инновации вызывают страх неконтролируемого или чрезмерного использования, а также кардинальных изменений в структуре социальных отношений. Подогреваемые разоблачениями бывших сотрудников спецслужб о безграничных возможностях слежки, новости подобно сообщениям о покупке Google в 2013 г. производителя боевых роботов Boston Dynamics неизбежно реанимируют образы глобального паноптикума. Прогнозируемое развитие биокомпьютеров (рабочий транзистор на базе ДНК и РНК был создан в том же 2013 г. в Стэнфорде) и возможностей интеграции человека в компьютерные системы на биологическом уровне (известный футуролог Рэй Курцвейл предсказывает уже к 2030 г. возможность человеческого мозга напрямую подключаться к «облаку» данных) переносит антиутопию «Матрицы» из области фантастики в вероятностное будущее. Если клонирование человека и опыты на животных воспринимаются обывателем как нечто далекое от повседневной жизни, с чем он сталкивается исключительно в рамках телевизионного морализаторского ток-шоу, то вечно следящий за разговорами и передвижениями своего хозяина смартфон и перспектива столкнуться с человеком, мышление которого наполовину зависит от количества подключенных извне данных, вряд ли оставят его равнодушным. Консерватизм часто обвиняют в реакционности, но он никогда не выступал против изменений. Никому не придёт в голову отказываться от инноваций, повышающих качество жизни, однако далеко не все готовы платить за это изменениями в самой структуре социальной реальности. Поэтому чем радикальнее будут технологические изменения в будущем, тем более актуальной будет консервативное отношение к качественному изменению жизни, сформулированное еще Э. Бёрком: «…идея наследования обеспечивает верный принцип сохранения и передачи и не исключает принципа усовершенствования, оставляя свободным путь приобретения и сохраняя все ценное, что приобретается». Особенно сильны будут консервативные настроения на стыке веков, когда поколения, не готовые принять новый порядок, еще не сменятся теми, кто другой жизни уже просто не знает.
Четвертый век консерватизма
На рубеже XXI-XXII веков консерватизм встретит свой четырехсотлетний юбилей, продолжая быть чрезвычайно разнообразным.
В Европе он позволит европейским элитам удержаться у власти и хотя бы попытаться решить проблему нарастающей иммиграции. Государство всеобщего благосостояния будет требовать защиты от увеличивающегося числа желающих стать его частью, и консерватизм предоставит концептуальное обоснование ограничений.
В США политические силы, опирающиеся на консервативные идеи, получат поддержку консолидированного белого меньшинства.
При условии сохранения тенденции на возвращение радикальных средств политических преобразований консерватизм будет востребован в своем исконном смысле — как средство защиты от революций.
Стремительное развитие технологий изменит общественно-политический дискурс вокруг инноваций. Интеллектуалы будут спорить не о том, какая из операционных систем католическая, а какая протестантская по своей сути, а о том, какая из них human-friendly. Консерваторы будущего говорят своему избирателю что-то вроде «Голосуй, чтобы не быть рабом технологий» или «Меняй жизнь. Оставайся человеком».
Нельзя исключать, что консерватизм через 100 лет будет отстаивать традиции, которые сейчас только появляются на свет. Если в России на осколках Третьего Рима вполне может появиться центр нового Pax Christiana, то в Европе и США консерваторы будущего объединят прошлых демократов и республиканцев, либералов, правых и социалистов, отстаивая само право описывать действительность в терминах «свободы», «справедливости», «равенства», «авторитета» и возможность спорить о том, что все эти слова значат.
1. Юнг К.Г. Архетип и символ / Сост. и вступ. ст. А.М. Руткевича. - М.: "Канон+" РООИ "Реабилитация", 2015. - С. 217
(Голосов: 19, Рейтинг: 4.89) |
(19 голосов) |
