Россия и Турция: подходы к региональной безопасности на Ближнем Востоке

Трансформационные процессы, развернувшиеся в арабском мире в начале 2010-х гг., вынуждают Россию и Турцию искать новые подходы к внешней политике на Ближнем Востоке. Задача, которую ставят перед собой авторы настоящей статьи, заключается в определении влияния внешнеполитических подходов России и Турции в этом регионе на отношения между Москвой и Анкарой. Задача эта не только исключительно актуальна сегодня (и останется таковой в течение ближайших лет), но и весьма обширна и амбициозна. Таким образом, авторы сосредоточились на четырех основных аспектах: терроризме, ядерном оружии, сирийском кризисе и архитектуре безопасности Ближневосточного региона.

В XXI в. процесс развития российско-турецких отношений приобрел беспрецедентно динамичный и интенсивный характер. На этом фоне планомерное «возвращение» России на ближневосточное политическое поле в условиях новых геополитических реалий не несет в себе угрозы интересам Турции ни в региональных, ни в глобальных масштабах. Прагматичное партнерство между двумя государствами характеризуется деидеологизацией и независимостью как от глобальной конъюнктуры, так и от прошлых тенденций. Это знаменует новый этап российско-турецкого взаимодействия, пришедший на смену диалогу между Турецкой Республикой и СССР перед холодной войной и сразу после нее. Такое сотрудничество реализуется в обоюдовыгодном формате взаимодействия между двумя странами, позволяющем им выступить с совместным предложением реальной альтернативы тому миропорядку, на котором до сих пор был основан ближневосточный уклад и который ранее определял взаимодействие региона с внешними игроками.

Несмотря на то, что подходы России и Турции к региональной и мировой политике по-прежнему во многом разнятся, не существует никаких непреодолимых препятствий для сотрудничества в тех сферах, где реальные и потенциальные обоюдные выгоды и общие интересы превалируют над разногласиями.

Трансформационные процессы, развернувшиеся в арабском мире в начале 2010-х гг., вынуждают Россию и Турцию искать новые подходы к внешней политике на Ближнем Востоке. Задача, которую ставят перед собой авторы настоящей статьи, заключается в определении влияния внешнеполитических подходов России и Турции в этом регионе на отношения между Москвой и Анкарой. Задача эта не только исключительно актуальна сегодня (и останется таковой в течение ближайших лет), но и весьма обширна и амбициозна. Таким образом, авторы сосредоточились на четырех основных аспектах: терроризме, ядерном оружии, сирийском кризисе и архитектуре безопасности Ближневосточного региона.

В начале 2010 г. Россия и Турция придерживались разных взглядов на ситуацию в регионе. Однако определенная степень политического участия в ситуации на Ближнем Востоке и расширение двустороннего сотрудничества в других областях позволяли двум странам избежать открытого конфликта. По мере роста факторов риска, исходящих от Ближневосточного региона (международный терроризм, кризис государственности, угроза распространения и/или использования оружия массового поражения), рос и интерес России и Турции к этому региону — ведь и Москва, и Анкара были вынуждены реагировать на множащиеся угрозы их безопасности. Однако недостаточная конструктивность диалога между двумя влиятельными политическими игроками не позволила им согласовать интересы и выработать общий подход к региональной безопасности, что привело к инциденту на турецко-сирийской границе 24 ноября 2015 г. В связи с этим вновь стал актуальным вопрос об уровне отношений между Россией и государствами – членами НАТО. Конфликт, прозванный в западной прессе «jet crisis» — «кризис (из-за сбитого) самолета», — вкупе с попыткой государственного переворота, предпринятой в Турции в 2016 г., имел огромное значение для Турции как участника Североатлантического альянса.

Международная конференция «Россия и Турция: стратегические направления многопланового партнерства»

На сегодняшний день российско-турецкий кризис урегулирован, двусторонние отношения восстановлены. Нормализация этих отношений потребовала пересмотра подходов к региональным стратегиям и продемонстрировала необходимость открытого диалога между сторонами. Теперь Москва и Анкара согласуют друг с другом свою региональную политику и стараются проявлять гибкость, чтобы избежать конфликтных ситуаций. Россия и Турция располагают значительным потенциалом для принятия совместных мер, направленных на стабилизацию обстановки в регионе, равно как и для участия в построении новой системы региональной безопасности.

Терроризм как угроза национальной и глобальной безопасности

Внутренний и международный терроризм являются одной из главных проблем для сферы безопасности и России, и Турции. Что касается России, для нее крайне важной с середины 1990-х гг. остается борьба с экстремистскими группировками, действующими на Северном Кавказе — главным образом в Чечне и Дагестане. Несмотря на успешное завершение Второй чеченской кампании и проведение контртеррористической операции на Северном Кавказе в 2009 г., результатом которых стало восстановление Москвой контроля над всей территорией Чечни и Дагестана, некоторые местные террористические группировки продолжают свою деятельность в регионе, сохраняя связи с международными исламистскими террористическими группами [1]. После референдума, результатом которого стало присоединение Крыма и Севастополя к России в 2014 г., некоторые ассоциации украинских и крымско-татарских националистов и других групп активизировали свою деятельность, что было расценено российскими официальными структурами как терроризм.

Занимаясь борьбой с внутренним терроризмом в обоих регионах, российские правоохранительные органы постоянно сталкиваются с необходимостью сотрудничества с турецкими службами безопасности. Причина заключается в исторически тесных культурно-религиозных связях между Турцией и народами, населяющими южные регионы России. Несмотря на наличие определенного конфликтного потенциала, эти связи открывают также и перспективы для конструктивного развития отношений в духе взаимного уважения и понимания в интересах и России, и Турции.

После распада СССР Россия всегда была бескомпромиссна по отношению к терроризму — отказывалась признавать его законным и легитимным методом политического протеста в мире в целом и в Турции в частности. Соответственно, несмотря на тот факт, что в России проживает весьма значительная часть курдской общины, Москва никогда не признавала такие организации, как Рабочая партия Курдистана (РПК), и не поддерживала их в случаях, когда главным инструментом достижения заявленных целей становился терроризм. В то же время Россия официально не признаёт РПК террористической организацией, несмотря на соответствующие запросы со стороны Турции. Основная причина заключается в том, что Россия рассматривает организацию как террористическую, только если эта организация представляет угрозу для России и действует на её территории. С другой стороны, уважение к территориальной целостности и суверенитету Турции было и остается неизменным и важнейшим принципом внешней политики России. В отличие от СССР, для которого краеугольным камнем внешней политики была коммунистическая идеология, Россия строит свои взаимоотношения с Турцией и другими странами Ближнего и Среднего Востока с позиций прагматизма и стремится адекватно реагировать на реальные проблемы и угрозы безопасности — как конвенциональные, так и неконвенциональные.

На рубеже XX и XXI вв. одной из самых значительных неконвенциональных угроз безопасности стал международный терроризм. Сетевым организациям типа Аль-Каиды под силу преодолевать межэтническую рознь, ранее препятствовавшую объединению террористических ячеек даже в тех случаях, когда они преследовали одни и те же или схожие цели. Такого рода организации, провоцируя и поддерживая социально-экономическую и военно-политическую нестабильность (оптимальное для них положение вещей), противостоят традиционным национальным государствам и бросают вызов монополии последних на насилие и защиту граждан как на локальном, так и на глобальном уровне. Взаимовыгодное многоуровневое сотрудничество между Россией и Турцией в борьбе сначала с Аль-Каидой, а затем, в 2016—2017 гг., с так называемым «Исламским государством» стало прецедентом прагматического подхода к решению ряда общих проблем.

Несмотря на многочисленные противоречия, накопившиеся в течение нескольких последних десятилетий, а также на регулярные кризисы взаимного доверия, Россия и Турция имеют весьма солидный опыт совместных действий в сфере борьбы с терроризмом. На фоне взаимной критики существовали и примеры сотрудничества, вызванного необходимостью, и единства в понимании проблемы [2]. В начале 2000-х гг. Москве и Анкаре удалось достигнуть согласия в сфере решения внутренних проблем, исходящих, соответственно, от чеченских и курдских сепаратистов, и найти ответ на вызов терроризма, регулярно появлявшийся на повестке дня [3]. Такие успехи объяснялись прежде всего экономическим ростом, имевшим место в 2000-х гг. в обеих странах и стимулировавшим резкое увеличение объемов двусторонней торговли.

Ситуация стала ухудшаться в 2010 г. в связи с последствиями глобального экономического кризиса и под влиянием трансформационных процессов в арабских странах — в том числе социально-политических беспорядков так называемой арабской весны. Турция, значительно глубже вовлеченная в региональные процессы и имеющая общую границу с двумя арабскими государствами, оказалась перед лицом гораздо большей опасности и была вынуждена гораздо активнее реагировать на происходящее в арабском мире. Приняв в 2011 г. сторону сирийской оппозиции, Анкара потеряла контакты с официальным сирийским правительством. Следующее серьезное ухудшение ситуации имело место на южных границах Турции и было связано с политическими процессами в Ираке — с радикализацией населения страны и расширением территорий, контролируемых террористической организацией ИГ. Кроме того, летом 2015 г. обострилась конфронтация между РПК и турецкими силами национальной безопасности. Всё это имело негативные для Турции последствия.

На этом фоне политика России на Северном Кавказе в течение того же периода не претерпела радикальных изменений — роль Чечни во внутренней и внешней политике страны фактически возросла. В контексте сирийского кризиса и начала активной фазы российской военной операции в Сирии (сентябрь 2015 г.) так называемый чеченский фактор стал весьма эффективным инструментом российской внутренней, равно как и внешней политики (на Ближнем Востоке и в Северной Африке). Участие Чечни в установлении неформальных и официальных связей в разных частях этого региона позволило России решить целый ряд проблем в частности в Ливии, Сирии и Ираке. Использовав неформальные внешнеполитические ресурсы Чечни, Россия успешно диверсифицировала свой антитеррористический инструментарий, освоив новые пути участия в урегулировании острых гуманитарных и экономических проблем. Например, учрежденный в 2004 г. в Чечне Фонд Ахмада Кадырова регулярно поставляет гуманитарную помощь в Сирию. Кроме того, после освобождения Алеппо в декабре 2016 г. в составе правоохранительных и миротворческих сил в Сирии был развернут батальон российской военной полиции, укомплектованный главным образом уроженцами Чечни.

Доклад РСМД
Российско-турецкие экономические отношения на новом этапе

И Россия, и Турция официально взяли на себя обязательства по борьбе с международным терроризмом. Однако в отсутствие общего понимания этого феномена (в том числе и на международном уровне) каждое государство пытается выработать собственные критерии и подходы. Так же как и в ряде других областей двустороннего сотрудничества, партнерству между Россией и Турцией в противодействии террористическим угрозам до сих пор недостает твердой институциональной базы, основанной (в рамках данного круга задач) на взаимном стратегическом доверии. При этом, несмотря на разницу в подходах к оценке конкретных международных событий и политических кризисов в третьих стран, Россия относится к внутренним проблемам Турции, а Турция — к внутренним проблемам России как к сугубо внутригосударственным делам, не пытаясь зарабатывать на них очки в политической игре. Такое взаимное дистанцирование может стать той основой, на которой две страны смогут выработать общий подход к пониманию природы терроризма и созданию эффективной стратегии для борьбы с ним.

Ядерное оружие и «мирный атом» на Ближнем Востоке

Тема ядерного оружия не слишком часто упоминается при анализе отношений между Россией и Турцией, но регулярно возникает на повестке в периоды кризисов. В 1950-е гг. прошли переговоры между США и Турцией о развертывании ядерных боеголовок на авиабазе Инджирлик в рамках концепции стратегического сдерживания и обороны НАТО [4]. Факт развертывания наступательных тактических ядерных вооружений в Турции в 1961 г. заставил СССР ускорить реализацию собственной программы размещения ядерных боеголовок в непосредственной близости от границ США. Результатом стал Карибский кризис 1962 г., урегулированный благодаря прямым переговорам глав двух сверхдержав. Стороны достигли договоренности о том, что СССР выведет ядерное оружие с Кубы, а США дадут гарантии ненападения на Кубу и выведут ракеты «Юпитер» с территории Турции [5]. Это решение несколько разрядило глобальную напряженность, однако НАТО оставило свои ядерные вооружения в пяти странах, официально не причисляемых к ядерным державам — в Бельгии, Германии, Италии, Нидерландах и Турции [6]. При этом Турция присоединилась к целому ряду международных договоров о нераспространении ядерного оружия и поддержала идею создания безъядерной зоны на Ближнем Востоке. Анкара подписала договор о нераспространении ядерного оружия 28 января 1969 г. и ратифицировала его в 1980 г.

По окончании конфронтации между Советским Союзом и США многим аналитикам стало ясно, что наличие на территории отдельных стран ядерного оружия всё больше теряет смысл [7]. В НАТО начались дебаты на тему будущего ядерных боеголовок в Европе; сомнения вызывала сама целесообразность сохранения военного альянса в условиях, когда «коммунистический противник» перестал существовать. НАТО принялось искать новые «угрозы» и в конечном итоге идентифицировало в качестве таковых несколько ближневосточных государств, в том числе Иран, Сирию и Ирак [8]. На фоне распространения на Западе идеи об опасности иранской ядерной программы, и концепции «сдерживания» Ирана многие аналитики, в том числе турецкие, стали склоняться к тому, что ядерное оружие в современных условиях еще не утратило своей политической и военной значимости. Другие эксперты не соглашались с этим, настаивая на контрпродуктивности наличия ядерного оружия у Турции в условиях отсутствия угрозы, требующей «сдерживания», а также неспособности НАТО к эффективному противостоянию новым вызовам [9].

Ситуация в области обеспечения контроля над ядерными вооружениями начала стремительно ухудшаться в 2000-2010 гг. в результате вторжения возглавляемых США коалиций в Афганистан и Ирак, а также обострения кризисов в ряде национальных государств и усиления напряженности в отношениях между Ираном, Саудовской Аравией и Израилем. По мнению многих наблюдателей, единственной страной в регионе, располагающей ядерным оружием, является Израиль, сам же Израиль не отрицает его наличия. Несмотря на то, что ядерный арсенал Израиля может служить стране серьезной гарантией безопасности, сам факт его наличия компрометирует идею превращения региона в безъядерную зону [10]. Возможность распространения ядерного оружия напрямую зависит от идентификации и оценки угроз другими ближневосточными государствами. Именно в ответ на доминирование США на Ближнем Востоке и вторжение Вашингтона в Ирак, а также на отказ Израиля даже от обсуждения имеющегося у него ядерного потенциала Иран принял решение о запуске собственной ядерной программы. Примеру Ирана последовала Саудовская Аравия, аргументировав это тем, что ядерная программа Ирана угрожает ее национальной безопасности. В условиях обострения напряженности на Ближнем Востоке и неоднозначности гарантий безопасности, предлагаемых Саудовской Аравии Соединенными Штатами, первая всё больше склоняется к идее разработки собственного ядерного оружия. Эр-Рияд упрочивает стратегические связи с Пакистаном, располагающим собственным ядерным оружием и возможностями для его создания [11]. Впрочем, на официальном уровне Саудовская Аравия выступает за нераспространение ядерных вооружений.

Andrey Kortunov:
Russia–Turkey Relations Need a Stronger Foundation

В сегодняшнем постбиполярном мире Турция может выбрать один из двух вариантов. В опубликованной в 2008 г. статье турецкий аналитик Мустафа Кибароглу отметил, что в интересах страны избавиться от ядерного оружия на ее территориях. Это, по его мнению, будет способствовать созданию атмосферы взаимного доверия в регионе и укреплению международной стратегической стабильности. У противоположной позиции, однако, тоже есть свои сторонники, считающие целесообразным оставить ядерные боеголовки в стране. Они апеллируют к тому, что нынешний статус-кво укрепляет позиции Турции как члена НАТО, несмотря на то, что Вашингтон и Анкара не скрывают недовольство друг другом еще со времен войны в Ираке, т. е. с 2003 г.

Взаимоотношения между США и Турцией напрямую отражаются на риторике обеих стран и их действиях в рамках НАТО — в том числе связанных с ядерным оружием на территории Турции. Напряженность стала нарастать с началом сирийского кризиса — подходы двух стран к борьбе с ИГИЛ со временем расходились всё дальше, увеличивая трещину в отношениях между Вашингтоном и Анкарой. Турцию раздражала поддержка Соединенными Штатами альянса Сирийских демократических сил (СДС), доминирующие позиции в котором занимают курдские отряды народной самообороны (YPG) — боевое крыло партии «Демократический союз» (PYD). Обе организации, как считает Анкара, входят в структуру РПК. Вооруженные формирования YPG установили контроль над крупными приграничными городами в северной части страны, после того как оттуда были выведены правительственные войска [12]. Сдержанная реакция правительств стран Запада на попытку государственного переворота в Турции также привела к ухудшению отношений Турции с США и некоторыми государствами ЕС. Членство страны в НАТО и присутствие на ее территории ядерного оружия вновь стало камнем преткновения. Стали обсуждаться предложения о перемещении ядерных боеголовок из турецкого Инджирлика в другие страны (в том числе в Румынию, хотя позднее эту версию посчитали необоснованными слухами).

Еще одним очагом напряженности, связанным с распространением ядерного оружия на Ближнем Востоке, является ядерная программа Ирана. Большим шагом вперед стало подписание 14 июля 2015 г. Совместного всеобъемлющего плана действий (СВПД) — соглашения между Ираном и группой 5+1. Содержание достигнутых договоренностей отражает позицию России, участвовавшей в переговорном процессе по иранской ядерной программе. Стороны выразили надежду на то, что выполнение СВПД «внесет положительный вклад в обеспечение мира и региональной и международной безопасности». Кроме того, СВПД «отвечает озабоченностям “шестерки”, в том числе посредством всеобъемлющих мер транспарентности и проверки». «СВПД приведет к всеобъемлющему снятию всех санкций Совета Безопасности ООН, а также многосторонних и национальных санкций, имеющих отношение к иранской ядерной программе, включая шаги по обеспечению доступа к сферам торговли, технологий, финансов и энергетики». Турция одобрила это соглашение. В заявлении Министерства иностранных дел Турецкой Республики говорится: «Мы надеемся на безоговорочное и полное выполнение СВПД в условиях полной прозрачности под наблюдением Международного агентства по атомной энергии».

На СВПД, вступивший в силу в январе 2016 г., возлагались большие надежды в плане ослабления глобальной политической напряженности. Однако ситуация в регионе практически не изменилась [13]. События в Сирии, Йемене и Ираке, состояние (а де-факто — отсутствие) региональной институциональной инфраструктуры безопасности лишь углубили ближневосточные кризисы и региональные конфликты. Пересмотр администрацией Обамы подхода США к политике в этом регионе (демонстративное дистанцирование Вашингтона от ситуации на Ближнем Востоке) привел к активизации региональных сил. На фоне нежелания США и неспособности региональных властей справиться с новыми проблемами и угрозами Россия (как давний участник региональной политики и член ядерного клуба) получила возможность выйти на региональную арену.

РФ всегда последовательно выступала за нераспространение ядерного оружия и призывала к использованию ядерной энергии во благо гражданского населения. Это подтверждается российскими проектами строительства атомных электростанций (АЭС) в разных регионах мира, в том числе на Ближнем Востоке. Так, Россия приняла участие в строительстве первой в этом регионе АЭС, отвечающей требованиям МАГАТЭ, в иранском городе Бушер. Планируется строительство и других атомных энергоблоков в Иране. Кроме того, российская государственная корпорация «Росатом» приступила к строительству АЭС «Аккую» в Турции и АЭС «Эль-Дабаа» в Египте. Россия участвует в тендере на строительство АЭС в Иордании, ведет соответствующие переговоры с Саудовской Аравией и уже подписала ряд соглашений с Объединенными Арабскими Эмиратами.

Точно так же как СССР во времена биполярного мира, Россия критикует решение Турции о размещении американских ядерных вооружений на своей территории. Министерство иностранных дел Российской Федерации постоянно требует от США размещения ядерного оружия на исключительно национальной территории, подчеркивая, что Москва уже сделала это и теперь рассчитывает на то, что Соединенные Штаты последуют ее примеру. По информации Global Research, США держат в Европе около 200 термоядерных бомб В61. Национальный совет по охране ресурсов США утверждает, что еще примерно 90 бомб В61 размещены в Турции.

Тем не менее Россия в настоящее время видит в Турции скорее партнера, чем представляющего угрозу противника. За последние два десятилетия эти две страны добились существенного расширения экономического сотрудничества, в том числе в области использования «мирного атома». Именно с Россией Турция подписала контракт на строительство АЭС «Аккую» в провинции Мерсин. АЭС будет возводиться на условиях «строительство — владение — эксплуатация», «Росатом», генеральный подрядчик строительного проекта, после завершения строительства возьмет на себя обслуживание и эксплуатацию объекта. Российская госкорпорация планирует сдать в эксплуатацию четыре энергоблока, оборудованных реакторами VVER-1300.

Несмотря на все существующие проблемы, и Россия, и Турция неизменно выступают за нераспространение ядерного оружия и создание безъядерной зоны на Ближнем Востоке. Обе страны понимают важность использования ядерной энергии в мирных целях и продолжают сотрудничество в этой сфере.

Александр Аксенёнок:
Сирийское уравнение: в поисках формулы решения

Сирийский кризис

30 сентября 2015 г. в ответ на обращение сирийского правительства началась военная операция Воздушно-космических сил Российской Федерации в Сирии, определяемая Дамаском и Москвой как контртеррористическая; и Анкара, и Москва незамедлительно осознали, что ситуация в Сирии напрямую влияет на отношения двух стран. Путь к пониманию позиций друг друга и поиски компромисса были долгими и непростыми. Результатом несогласованности действий сторон стал инцидент в небе над Сирией 24 ноября 2015 г., когда турецкий истребитель сбил российский военный самолет. Эта трагедия привела к резкому ухудшению российско-турецких отношений и введению Россией экономических санкций против Турции. В то же время Москва значительно расширила помощь сирийскому правительству в борьбе с терроризмом, подчеркивая необходимость, говоря словами российского МИДа, «полного отмежевания отрядов так называемой „умеренной” оппозиции от ИГИЛ и [являющейся подразделением „Аль-Каиды”] „Джабхат ан-Нусры”». Однако по мнению российских официальных лиц, это условие не было выполнено; никто из участников процесса урегулирования, поддерживавших оппозиционные группы (включая США), не пожелал выступить гарантом такого отмежевания.

Охлаждение отношений между Москвой и Анкарой имело негативные последствия для обеих сторон. Поскольку США продолжали поддерживать формирования YPG на севере Сирии, в позициях турецкого руководства прагматизм взял верх, и Анкара направила в Москву письмо с выражением сожаления относительно инцидента. В 2016 г. турецкое правительство, возглавляемое новым премьер-министром Бинали Йылдырымом, взяло курс на улучшение отношений с соседними странами и снижение уровня напряженности в них. Анкара начала этот процесс с восстановления отношений с Израилем (соответствующие переговоры заняли несколько лет), а затем перешла к урегулированию конфликта с Россией. Внушительные масштабы двустороннего экономического сотрудничества и исторические связи между Россией и Турцией, восходящие к 1990-м гг., помогли двум странам преодолеть кризис доверия. В то время, как механизмы взаимодействия требовали значительной оптимизации и существовала настоятельная необходимость в установлении прямого диалога на различных институциональных уровнях, нормализация отношений между Анкарой и Москвой началась главным образом благодаря экономическим перспективам. Тем не менее сирийский кризис оставался основной нерешенной проблемой между двумя странами. Турция по-прежнему настаивала на том, что единственным легитимным представителем Сирии является сирийская оппозиция, и оказывала содействие антиправительственным группам; Россия же оставалась верна своим обязательствам перед правительством Б. Асада.

В 2016 г. Турция и Россия приняли решение обсудить сирийскую проблему, несмотря на диаметрально противоположные взгляды на ситуацию. Это обсуждение, как и реализация нового подхода Анкары к внешней политике, началось за несколько недель до попытки военного переворота в июле 2016 г. [14] Поддержка Россией президента Турции Реджепа Тайипа Эрдогана стала еще одним доводом в пользу приверженности Анкары своим планам по восстановлению и развитию двустороннего диалога. Встречи президентов и рабочих групп двух стран участились, что позволило несколько повысить уровень взаимопонимания и разработать конкретные механизмы сотрудничества в Сирии. Однако вопрос о YPG оставался для Анкары делом принципа — турецкие власти были уверены в том, что формирования YPG, действующие в Сирии, входят в структуру РПК, и категорически возражали против их участия во внутрисирийских переговорах. Россия смотрела на ситуацию под несколько иным углом, полагая, что за столом переговоров должны сидеть все влиятельные сирийские силы, в том числе представители различных курдских формирований.

24 августа 2016 г. Турция направила сухопутный военный контингент в северную Сирию. В целях поддержки протурецких оппозиционных групп, обеспечения безопасности турецко-сирийской границы и борьбы с ИГ Анкара приступила к реализации операции «Щит Евфрата». Не менее важной целью операции стало стремление пресечь попытки поддерживаемых США SDF/YPG создать автономный регион на севере Сирии [15]. Операция была завершена 29 марта 2017 г. установлением контроля над городом Эль-Баб, что позволило отрезать курдский кантон Африн, расположенный на северо-западе страны, от Кобани и Джазиры на северо-востоке. Операция в Эль-Бабе, осуществленная при поддержке российской авиации, стала первой совместной операцией Москвы и Анкары против ИГ.

В сентябре 2016 г., после провала переговоров С. Лаврова и Дж. Керри, Россия скорректировала свою позицию по Сирии. Москва временно приостановила попытки урегулирования сирийского кризиса в сотрудничестве с США — в преддверии президентских выборов Вашингтон стал не слишком надежным партнером. Теперь Россия решила опереться на те региональные силы, которые могли оказать реальное влияние на ситуацию в Сирии. В результате в конце 2016 г. был предложен астанинский формат сирийских переговоров с Россией, Турцией и Ираном в качестве государств-гарантов. Начало этого процесса совпало с возвращением Алеппо под полный контроль сирийских правительственных сил. Наблюдая за развитием событий в ближневосточном регионе, российские аналитики пришли к выводу о снижении роли США и о том, что эпоха однополярного мира близится к концу, а мы являемся свидетелями зарождения нового мирового устройства с элементами полицентризма [16].

Все стороны, участвующие в Астанинском процессе, нацелены на разрешение политического кризиса в Сирии в рамках Женевских переговоров и резолюции 2254 Совета Безопасности ООН. Российские официальные лица неоднократно подчеркивали, что целью Астанинского процесса является принятие решения по ряду технических вопросов для снижения общего уровня насилия. Стороны и участники добились существенных успехов на этом направлении благодаря достижению соглашения по созданию в Сирии зон деэскалации. Следует отметить, что выделение этих зон не тождественно проведению каких бы то ни было границ и никоим образом не ставило под вопрос суверенитет Сирии. С точки зрения международного права, Сирия в полной мере сохранила суверенитет на всей своей территории, а зоны деэскалации представляют собой не более чем временную меру.

После военного поражения ИГ в Сирии и освобождения территорий, ранее подконтрольных террористам, ситуация коренным образом изменилась. Однако конфликт, начавшийся в 2011 г., еще весьма далек от разрешения, и потенциал насилия вдоль линий существующих политических, экономических и конфессионально-этнических расколов остается очень высоким. Становится всё более очевидно, что откладывать на будущее решение целого комплекса гуманитарных проблем больше невозможно, что восстановление разрушенной социально-экономической инфраструктуры является абсолютно необходимым условием выживания сирийских граждан и возвращения беженцев. Последнее представляется исключительно важной задачей, в решение которой, безусловно, заинтересованы все страны, на территории которых в настоящее время проживают сирийские беженцы. В первую очередь речь идет о странах, имеющих общую границу с Сирией — Ливане, Иордании и Турции.

Кирилл Семенов:
Способен ли меморандум по Идлибу заморозить конфликт?

Россия, Турция и Иран, сколь бы ни разнились их позиции по другим вопросам, являются неизменными и ключевыми участниками процесса урегулирования сирийского конфликта. В их руках сосредоточены многие рычаги влияния на ситуацию, и они заинтересованы в скорейшей нормализации гуманитарной, социально-экономической и политической обстановки. Главными задачами этих стран в 2018 г. стало сохранение договоренностей, достигнутых в 2017 г., и накопление опыта взаимодействия.

Координация интересов большого числа участников процесса как в самой Сирии, так и за ее пределами была и остается одной из первостепенных задач. Многие из этих интересов не вполне оформлены и не поддаются четкому политическому выражению. В условиях объективно сложной ситуации ни одно из основных направлений сотрудничества не должно становиться «заложником» других. В среднесрочной перспективе Россия и Турция имеют возможность продолжать сотрудничать по трем основным направлениям.

Во-первых, участвовать в преодолении гуманитарного кризиса и восстановлении социально-экономической инфраструктуры в Сирии. В среднесрочной перспективе эти задачи будут тесно переплетаться. У России и Турции есть опыт проведения гуманитарных операций в Сирии, они могут объединить усилия и друг с другом, и с другими заинтересованными сторонами (в том числе и с международными организациями), чтобы обеспечить оказание помощи всем нуждающимся. Важным подспорьем в этой деятельности может стать уже реализуемая практика зон деэскалации, обладающая потенциалом дальнейшего развития. Опыт создания зон деэскалации можно использовать для формирования гуманитарных зон, предназначенных для оказания помощи людям независимо от того, под чьим политическим или военно-политическим контролем находятся места их проживания.

Вторая возможная сфера сотрудничества — содействие политическому урегулированию. Россия и Турция в состоянии не только усовершенствовать работающие форматы — переговорные платформы в Астане (при посредничестве трех стран-гарантов) и Женеве (под эгидой ООН), — но и создавать новые. При этом новые платформы могут функционировать как на локальном уровне, используя имеющийся опыт российского Координационного центра по примирению враждующих сторон на территории Сирийской Арабской Республики, дислоцированного в Хмеймиме, так и в масштабах всей страны. В частности эффективным может оказаться Конгресс национального диалога Сирии, если работа по его подготовке и проведению получит поддержку и будет продолжена с учетом всех слабых мест, выявленных в 2017 г. Для Москвы и Анкары крайне важно обеспечить сохранение и развитие трехстороннего формата, позволяющего урегулировать сирийский кризис с участием Ирана. По целому ряду объективных причин Иран был и останется важнейшей действующей силой сирийского процесса, что делает его обязательным участником переговоров по мирному урегулированию. При этом трехсторонняя конфигурация, предполагающая участие России и Турции, оказывается единственным форматом, учитывающим этот фактор как объективную данность. Именно поэтому такой формат обладает большим потенциалом и расширяет диапазон поиска новых решений, позволяющих сдвинуть ситуацию с мертвой точки.

Третье направление совместной деятельности — сотрудничество в борьбе с терроризмом. Используя накопленный опыт и опираясь на общность тактико-стратегических интересов (во всяком случае, в среднесрочной перспективе), Россия и Турция могут значительно повысить эффективность борьбы с терроризмом как на двусторонней основе, так и с участием других стран региона, в том числе Ирана и Ирака.

События 2015–2017 гг. сделали Россию и Турцию незаменимыми участниками процесса политического урегулирования сирийского кризиса и постконфликтного восстановления страны. Учитывая объемы ресурсов, необходимых для возрождения страны, и ограниченность возможностей Москвы и Анкары, если они будут действовать порознь, стороны могут ориентировать свое взаимодействие на поиски прагматичного решения, устраивающего оба государства.

Архитектура безопасности: региональные платформы и системы

Согласно российской военной доктрине, главной угрозой безопасности страны является расширение НАТО на Восток — вплоть до границ России. Однако целый ряд экспертов, а также Президент РФ полагают, что в течение последних лет Россия нашла адекватный ответ на эту угрозу, пересмотрев подходы к внешней политике, успешно проведя перевооружение армии и разработав целый ряд других механизмов сдерживания. В этом контексте, невзирая даже на членство Турции в НАТО, Москва и Анкара за последние годы решили множество актуальных проблем, воспользовавшись форматом прямого диалога.

Из российской военной доктрины следует, что одной из целей военно-политического сотрудничества является «развитие переговорного процесса по созданию региональных систем безопасности с участием Российской Федерации» [17]. И Турция, и Россия участвуют в работе целого ряда международных организаций, занятых обеспечением безопасности, в том числе Организации по безопасности и сотрудничеству в Европе (ОБСЕ) (обе страны — члены ОБСЕ) и Шанхайской организации сотрудничества (ШОС) (Россия — член ШОС, Турция — партнер по диалогу).

Необходимость создания региональной системы безопасности на Ближнем Востоке с участием России и Турции сегодня актуальнее, чем когда бы то ни было. Обе страны играют заметную роль в регионе и имеют интересы, нуждающиеся в защите. В сфере безопасности уровень институционализации Ближневосточного региона весьма низок. Деятельность многосторонних организаций, присутствующих в регионе, оказалась неэффективной. Одной из таких организаций является Лига арабских государств (ЛАГ), основанная в 1945 г. для защиты интересов лишь арабских стран региона. ЛАГ не удалось найти адекватный ответ на существующие проблемы в контексте текущих региональных трансформаций. Для послевоенного восстановления стран в посткризисный период эффективной мерой может стать создание рабочих групп по безопасности и новых многосторонних форматов взаимодействия [18].

Архитектура региональной безопасности может быть эффективной только в том случае, если она будет создана на основе принципа инклюзивности. Россия и Турция стараются поддерживать рабочие отношения со всеми субъектами политической жизни региона. В 2017 г. на ситуации в регионе отразилось решение Совета сотрудничества арабских государств Персидского залива (ССАГПЗ) об объявлении блокады для изоляции Катара. Россия не стала вмешиваться в этот конфликт, Турция же в значительной степени встала на сторону Катара. Существующий альянс между Дохой и Анкарой вынудил последнюю разместить свои войска в Катаре, на территории которого находится авиабаза Эль-Удейд — самый крупный военный объект США во всем регионе. Конфликт между ССАГПЗ и Катаром до сих пор не разрешен, однако ажиотаж вокруг него в значительной мере стих. Тем не менее ситуация выявила тот факт, что еще одна региональная организация, ССАГПЗ, не прошла проверку на прочность в качестве эффективного инструмента обеспечения региональной безопасности.

То обстоятельство, что все действующие на Ближнем Востоке и в Северной Африке форматы интеграции либо не располагают достаточной базой, либо просто неэффективны, напрямую сказывается на способности региональных игроков обеспечить не только собственную безопасность, но и безопасность региона в целом. Формат, подобный предложенному президентом США Дональдом Трампом весной 2017 г., после визита в Саудовскую Аравию («ближневосточное НАТО», как его окрестили журналисты), не имеет шансов на успех в этом регионе в XXI в. Такого рода институт является подменой стратегических интересов стран региона узконаправленной повесткой дня, актуальной для горстки региональных держав и некоторых международных игроков типа США. Главным изъяном такой ассоциации стало бы отсутствие инклюзивного открытого диалога с участием всех без исключения стран региона. Напротив, во главу угла ставится в данном случае принцип исключительности и даже исключения некоторых стран, попавших в немилость по тем или иным политическим причинам. Этот подход полностью игнорирует тот факт, что долгосрочные стратегические задачи эффективного развития и обеспечения безопасности Ближнего Востока и Северной Африки носят не столько политический, сколько экономический и гуманитарный характер. Подразумеваемая цель заключается в объединении против кого-то, а не в сотрудничестве ради чего-то. Иран, без поддержки которого такие страны как Россия и Турция, не мыслят благополучного будущего для региона, оказывается категорически исключенным из этого формата.

Еще одно предложение сводится к созданию формата, объединяющего ССАГПЗ, Иран и Ирак (так называемый формат «ССАГПЗ+2») [19]. На начальной стадии этот проект может потребовать участия таких внешних игроков, как США и Россия. Организованный при их посредничестве прямой диалог между государствами Персидского залива мог бы снизить накал взаимных претензий и негативной риторики и повысить эффективность мер, принимаемых для укрепления взаимного доверия в регионе. Это представляется необходимым для снятия с региональной политики бремени контрпродуктивных односторонних санкций, направленных против отдельных государств. Одним из таких примеров можно назвать Иран, как государство посредством санкций исключенное из обсуждения многих трансграничных вызовов. Помимо Ирана, на Ближнем Востоке и в Северной Африки есть немало стран, полномасштабное участие которых является необходимым условием эффективного урегулирования региональных проблем. Роль Судана, уже много лет находящегося под санкциями, в решении таких задач, как противодействие терроризму, гарантии безопасной навигации по Красному морю, контроль над миграционными потоками из Африки в Европу, обеспечение бесперебойного водоснабжения и продовольственной безопасности, огромна просто ввиду географического положения этой страны.

Керим Хас:
Договоренности в Сочи. Все ли учтено могучим Эрдоганом?

Многие из крупных региональных конфликтов, в том числе многолетние конфронтации в Ливии и Йемене, не поддаются урегулированию силами государств-соседей, поскольку последние оказываются в сфере прямого и жесткого воздействия проблем и угроз, исходящих от зон военной, социально-экономической и гуманитарной нестабильности. На первый взгляд может показаться, что и Ливия, и Йемен слишком удалены от России и Турции, однако было бы неверно утверждать, что Москва и Анкара не могут сыграть позитивную роль в разрешении локальных противоречий и разногласий, возникающих в контексте постконфликтного восстановления.

И Россия, и Турция на разных исторических этапах внесли позитивный вклад в развитие Ливии и Йемена. Более того, обе страны располагают экономическим потенциалом, необходимым для решения сегодняшних проблем народов этих двух стран, оказавшихся на грани выживания. Россия и Турция не конкурируют на экономическом поле. Они, скорее, являются потенциальными партнерами в контексте очень широкого спектра сфер экономической деятельности. Для обеих держав регион Ближнего Востока и Северной Африки в долгосрочной перспективе представляет собой исключительно многообещающий рынок, открывающий широкие горизонты как перед государственными компаниями, так и перед частным бизнесом. И Турция, и Россия располагают огромным долгосрочным потенциалом для содействия арабским странам в преодолении дефицита природных ресурсов и последствий нехватки воды. Речь идет не только о поставках продовольствия — российского зерна и турецких продуктов, но и о стратегических инвестициях в транспортную и энергетическую инфраструктуру, а также в такие высокоперспективные секторы, как горнодобывающая и обрабатывающая промышленность. Обе страны заинтересованы в обеспечении региональной безопасности и располагают возможностями в сфере установления контактов с региональными игроками в целях скорейшего достижения стабильности в регионе. Объединив усилия, Россия и Турция могли бы предложить реалистичный формат обеспечения региональной безопасности, предусматривающий участие всех стран региона, а также таких внешних игроков, как Европейский союз и Китай.

Подводя итог, стоит отметить, что в XXI в. процесс развития российско-турецких отношений приобрел беспрецедентно динамичный и интенсивный характер. На этом фоне планомерное «возвращение» России на ближневосточное политическое поле в условиях новых геополитических реалий не несет в себе угрозы интересам Турции ни в региональных, ни в глобальных масштабах. Прагматичное партнерство между двумя государствами характеризуется деидеологизацией и независимостью как от глобальной конъюнктуры, так и от прошлых тенденций. Это знаменует новый этап российско-турецкого взаимодействия, пришедший на смену диалогу между Турецкой Республикой и СССР перед холодной войной и сразу после нее. Такое сотрудничество реализуется в обоюдовыгодном формате взаимодействия между двумя странами, позволяющем им выступить с совместным предложением реальной альтернативы тому миропорядку, на котором до сих пор был основан ближневосточный уклад и который ранее определял взаимодействие региона с внешними игроками.

Несмотря на то, что подходы России и Турции к региональной и мировой политике по-прежнему во многом разнятся, не существует никаких непреодолимых препятствий для сотрудничества в тех сферах, где реальные и потенциальные обоюдные выгоды и общие интересы превалируют над разногласиями.

1. Юрий Авдеев, «Современный международный терроризм: Новые угрозы и актуальные вопросы противодействия», в: Актуальные проблемы Европы, Институт Европы Российской академии наук, Москва, 2003, стр. 17.

2. Didem Ekinci, “Russia-Turkey Relations (1991-2016): Diverging Interests and Compelling Realities,” in Pınar Gözen Ercan (ed.), Turkish Foreign Policy: International Relations, Legality and Global Reach, (Cham, Springer, 2017), p. 159.

3. Oktay Tanrisever, “Turkey and Russia in Eurasia,” in Lenore G. Martin and Dimitris Keridis (eds.), The Future of Turkish Foreign Policy, (Cambridge, London, MIT Press, 2004), p. 148.

4. Ссылка на информационный ресурс удалена в связи с требованиями законодательства РФ

5. Nur Bilge Criss, “Strategic Nuclear Missiles in Turkey: The Jupiter Affair, 1959-1963,” Journal of Strategic Studies, Vol. 20, No. 3 (1997), p. 97.

6. Ian Kearns, Turkey, NATO and Non-Strategic Nuclear Weapons in Europe, (London, Royal United Services Institute for Defence and Security Studies, 2013), p. 3.

7. Mustafa Kibaroglu, “Reassessing the Role of U.S. Nuclear Weapons in Turkey,” Arms Control Today, 4 June 2010, https://www.armscontrol.org/act/2010_06/Kibaroglu (дата последнего обращения 17 апреля 2018 г.).

8. Kearns, Turkey, NATO and Non-Strategic Nuclear Weapons, p. 3.

9 Kibaroglu, “Reassessing the Role of U.S. Nuclear Weapons.”

10. Bruce Riedel and Gary Samore, “Managing Nuclear Proliferation in the Middle East,” in Richard N. Haas and Martin S. Indyk (eds), Restoring the Balance: A Middle East Strategy for the Next President, (Washington DC, Brookings Institution Press, 2008), p. 95.

11. Gawdat Bahgat, “A Nuclear Arms Race in the Middle East: Myth or Reality?” Mediterranean Quarterly, Vol. 22, No. 1 (2011), p. 38.

12. Asli S. Okyay, “Turkey’s Post-2011 Approach to its Syrian Border and its Implications for Domestic Politics,” International Affairs, Vol. 93, No 4 (2017), p. 835.

13. Sarah Burkhard et al, Saudi Arabia's Nuclear Ambitions and Proliferation Risks, (Washington DC: The Washington Institute, 2017), p. 36.

14. Şener Aktürk, “Turkey’s Role in the Arab Spring and the Syrian Conflict,” Turkish Policy Quarterly, Vol. 15, No. 4, (2017), p. 88.

15. Okyay, “Turkey’s Post-2011 Approach,” pp. 829-846.

16. Мария Ходынская-Голенищева, Алеппо. Война и дипломатия. Геополитика сирийского кризиса в контексте трансформации системы международных отношений (Москва: Абрис), 2017.

17. «Военная доктрина Российской Федерации»

18. Тимур Махмутов, Руслан Мамедов, Предложения к формированию системы региональной безопасности в Западной Азии и Северной Африке (Москва, Российский совет по международным делам, 2017).

19. Т. Махмутов и Р. Мамедов, Предложения к формированию системы региональной безопасности.