Проблема иммиграции и националистические движения в скандинавских странах

Проблема иммиграции для всех европейских стран сегодня является одной из наиболее острых и трудно разрешимых. Она стала настоящей «головной болью» для европейского политического класса. Партии уделяют ей значительное место в своих программах и практике, создают блоки и коалиции для решения обострившихся экономических и социальных вопросов, вызванных увеличением потока иммигрантов и беженцев. Подходы к решению иммиграционных проблем стали одной из важнейших составляющих в контексте политики, касающейся любой из жизненно важных сфер — экономической, социальной, демографической и культурной. Они зависят от исторического развития, сложившейся политической культуры страны, менталитета населения, поведенческих стереотипов. Северные страны не стали исключением. Их роднит развитая экономика, высокий уровень благосостояния основной массы населения, активность институтов гражданского общества, способных реально влиять на политическую жизнь, гарантированные социальные права. Все это привлекает сюда людей, которые по разным причинам вынуждены покинуть родной дом. Однако, несмотря на общие черты развития этих стран и схожесть возникших в последние десятилетия проблем, связанных с ростом иммиграции, между ними существуют и отличия в решении названных проблем. Исследователи представляют миграционную политику Швеции и Дании как своего рода модели для других стран региона.

Проблема иммиграции для всех европейских стран сегодня является одной из наиболее острых и трудно разрешимых. Она стала настоящей «головной болью» для европейского политического класса. Партии уделяют ей значительное место в своих программах и практике, создают блоки и коалиции для решения обострившихся экономических и социальных вопросов, вызванных увеличением потока иммигрантов и беженцев. Подходы к решению иммиграционных проблем стали одной из важнейших составляющих в контексте политики, касающейся любой из жизненно важных сфер — экономической, социальной, демографической и культурной. Они зависят от исторического развития, сложившейся политической культуры страны, менталитета населения, поведенческих стереотипов. Северные страны не стали исключением. Их роднит развитая экономика, высокий уровень благосостояния основной массы населения, активность институтов гражданского общества, способных реально влиять на политическую жизнь, гарантированные социальные права. Все это привлекает сюда людей, которые по разным причинам вынуждены покинуть родной дом. Однако, несмотря на общие черты развития этих стран и схожесть возникших в последние десятилетия проблем, связанных с ростом иммиграции, между ними существуют и отличия в решении названных проблем. Исследователи представляют миграционную политику Швеции и Дании как своего рода модели для других стран региона.

Политика по отношению к иммигрантам и беженцам в Швеции носит выраженный либеральный характер, в Дании же — скорее ограничительный, рестриктивный, хотя различия эти менее заметны, чем несомненное сходство. Корни этих отличий лежат в истории стран, которая и сформировала их политическую культуру.

Константин Воронов:
Лабиринты европейского популизма: клише и сущность

В период с середины XIX в. и до 1920 г. Швеция была страной эмиграции — меньше, чем за 100 лет из нее уехали в поисках лучшей доли около 1,5 млн человек. Огромная цифра для малонаселенной страны. Историки говорят, что этот факт имел большое влияние на менталитет шведов, которые считают своим моральным долгом принимать страждущих. Моральный фактор для шведов вообще играет значительную роль. Эта «малая» страна, которой удалось выстроить после войны особую общественную модель, воспринималась в мире как пример удавшейся социальной инженерии и незапятнанной внешней политики. И шведы гордились этим.

Важным моментом, предопределившим предельно либеральную иммиграционную политику страны, явился ее нейтральный статус. Именно в Швеции находили пристанище беженцы из воюющих европейских стран. Неучастие в войне способствовало и быстрому экономическому росту после ее окончания. Стране требовались рабочие руки, и в 1950-х гг. приехать сюда на заработки можно было даже по туристической визе. Росло и число беженцев в страну, особенно после конфликтов в других частях света. Так произошло и в 2015 г., когда страна приняла более 160 тыс. человек — в основном выходцев с Ближнего Востока и Северной Африки — опередив другие страны по числу беженцев, приходящихся на душу коренного населения.

Дания принимала намного меньше иммигрантов и беженцев. Во время войны она была оккупирована, после ее окончания подъем экономики начался позже, чем в Швеции, существовала необходимость в получении разрешения на работу, а правила рабочей иммиграции были строже. Однако коренных отличий в миграционной политике Дании и Швеции не существовало. Они появились в 1970–1980 гг., когда Швеция назвала себя приверженцем политики мультикультурализма, Дания же по-прежнему придерживалась принципов ассимиляции иностранцев. По всей видимости, именно этот выбор стал определять разницу в подходах к приему мигрантов.

В Швеции (по сравнению с соседними северными странами) проживают больше людей с иностранными корнями — в 2017 г. их было 16% от общего числа жителей и 23%, если относить сюда тех, кто появился на свет в Швеции у родителей, которые родились в других странах. Соответствующий показатель для Дании — 8,5% (Финляндии — 5,6%, Норвегии — 14%) [1].

Одной из сложнейших проблем, существующих в развитых странах, является интеграция лиц из стран так называемого «третьего мира», приезжающих в принимающее их общество. Швеция, Финляндия и Норвегия традиционно занимают верхние строчки таблицы показателей интеграции (MIPEX) [2]. Швеция в течение семи лет возглавляла список, на 4 месте стояла Финляндия, на 5-м месте — Норвегия и на 13-м — Дания. Однако, несмотря на высокий индекс интеграции в Швеции, реальность такова, что и здесь приезжающие испытывают трудности с трудоустройством. Заметим, что они касаются прежде всего лиц с коротким сроком пребывания. После 10–15 лет жизни в Швеции 70% приезжих трудоустроены. Такие сроки объясняются рядом причин. Во-первых, большая часть приезжих — беженцы, которым трудно предоставить рабочее место в короткие сроки из-за их низкой профессиональной квалификации, мало пригодной в условиях высокоразвитой экономики. Степень интеграции или, по крайней мере, эффект от действий правительства в области миграционной политики хорошо просматриваются, если свести показатели интеграции 4-х стран воедино и сравнить их. Расчеты выполнены на базе 167 индикаторов, 8 сегментов политической жизни, 38 стран. Учитываются, в частности, такие показатели, как преподавание языка иностранцам, политические права, воссоединение семей, формальная возможность выйти на рынок труда и т.д. Авторы исследования оговариваются, что индекс свидетельствует скорее об эффективности политики интеграции, нежели об интеграции как таковой.

Сделано немало, но ситуация развивается так быстро, а реакция общества на изменения в его жизни, вызванные растущим иммиграционным потоком, становится столь значительной, что нельзя не заметить очевидное — прежняя рутинная парламентско-правительственная деятельность в этом направлении не удовлетворяет значительные группы населения. В этих условиях оживились и быстро входят в силу недавние политические маргиналы, предлагающие решительные действия в сфере иммиграционной политики и не только. В научной литературе и публицистике они называются по-разному — правые радикалы, национал-популисты, правые националисты, новые консерваторы и т.д.

Как возник и развивался этот феномен? Чтобы ответить на этот вопрос нужно заглянуть в сравнительно недавнюю историю. В Скандинавии первыми проявили себя националисты Дании и Норвегии. Их дебют в масштабах общенациональной политики состоялся в 1973 г. В Дании поводом для выступления националистов стало широкое недовольство ростом налогов. Эксцентричный адвокат-миллионер Могенс Глиструп в начале 1970-х гг. развернул пропагандистскую антиналоговую кампанию, увенчавшуюся созданием Прогрессивной партии, которая начала с ошеломительного успеха на парламентских выборах 1973 г. (второе место в парламенте с 28 депутатскими мандатами). Борьба с налогами была лишь частью общей антиэтатистской программы. Оба главных призыва Глиструпа — борьба с налогами и государственной бюрократией как слоем, существующим исключительно за счет налогоплательщиков и потому неистощимым на ниве налоготворчества, — пришлись весьма кстати. В Дании развернулась полемика по вопросу присоединения к Европейскому сообществу, противники которого утверждали, что такое решение неизбежно приведет к дополнительной налоговой нагрузке на население и зависимости от европейской бюрократии. Однако присоединение Дании к Европейскому Сообществу резко снизило накал политических страстей, что негативно сказалось на рейтинге «прогрессистов». К тому же эксцентричное поведение самого Глиструпа отталкивало от его партии умеренную публику. В конце концов, в 1995 г. на обломках Прогрессивной партии возникла новая политическая организация — Датская народная партия. Но к этому времени политическая ситуация в Дании, да и во всей Европе сильно изменилась. На повестку дня были выдвинуты другие вопросы — прежде всего вопрос о нарастающей иммиграции из стран Ближнего Востока и Африки. Росло и недовольство отношением европейской бюрократии к этой проблеме. Датская народная партия изначально позиционировала себя как партия патриотов и националистов — ее противники даже называли ее ксенофобской (поводы к этому давала лидер партии в 1995–2012 гг. Пиа Кьерсгор, которая часто не стеснялась в выражениях, когда речь заходила об иммигрантах). На выборах в фолькетинг в 1998 г. партия получила 7,4% голосов, что расценивалось как весьма удачный парламентский дебют. Еще более удачно Датская народная партия прошла через горнило выборов 2001 г., когда за нее проголосовали 12% избирателей, и она заняла третье место. Этот результат позволил партии принять участие в формировании коалиционного консервативно-либерального правительства. Обретя значительный вес и респектабельность в глазах среднего класса, особенно после того, как лидером партии в 2012 г. стал сдержанный и осмотрительный Кристиан Тулесон Даль, Датская народная партия наращивала свой потенциал. Полным триумфом для партии явились парламентские выборы 2015 г., когда она почти удвоила число отданных за нее голосов (21,3% против 12,3% на предшествовавших выборах 2011 г.).

Марк Энтин, Екатерина Энтина:
Возвращение эры консервативного национализма в ЕС и США

На 1973 г. пришелся и первый электоральный опыт норвежской Партии прогресса. Она сразу же прошла в парламент, набрав 5% голосов и получив четыре депутатских мандата. Казалось бы, появление еще одной мелкой оппозиционной партии не отразится сколько-нибудь заметно на политическом ландшафте. И действительно, в 1970–1980-х гг. партия «топталась» на месте, то чуть прибавляя, то чуть уступая (от 2% до 4,5%), а на выборах 1977 г. ее представители не были проведены в парламент. Правда, этот период имел определенное значение для «прогрессистов» — избиратель постепенно привыкал к ним, а они все больше осваивали тонкости электоральной практики. Прорыв произошел в конце 1980-х гг. — на муниципальных выборах 1987 г. «прогрессисты» получили 10,4% голосов, а на национальных выборах 1989 — 13%, став третьей по значимости партией в стране. Следующие выборы 1993 г. партия откровенно проиграла, скатившись на прежнее 6-е место. Но зато, начиная с 1997 г., когда она вышла с 15,3% на 2-е место, и вплоть до сегодняшнего дня (на последних выборах 2017 г. она получила 15,3%) партия уверенно занимает 2–3 место по итогам парламентских выборов. В качественно новое состояние Партия прогресса вступила после выборов 2013 г., когда ее представители вошли в правительство и остаются в нем по сей день. Поэтому относить партию к «внесистемной» оппозиции, как это иногда делают, нельзя. Об усилившейся позиции «прогрессистов» в общественно-политической жизни страны говорит назначение в декабре 2015 г. министром по делам миграции и интеграции Сильви Листхауг, которая своими жесткими заявлениями и однозначно воспринимаемыми действиями добилась значительного сокращения притока иммигрантов в Норвегию и получила наиболее высокие рейтинги среди министров. Ее отставка в марте 2018 г. была связана не с ее министерской деятельностью, а с оскорбительными обвинениями влиятельной Рабочей партии фактически в потакании террористам.

Шведские демократы появились позднее норвежских «прогрессистов», в 1988 г., но «стартовали» более энергично. Если 2002 г. за них голосовали всего 1,4% избирателей, то в 2010 г. — уже 5,7%, а в 2014 г. им отдали свои голоса 12,9% участвовавших в выборах в риксдаг. Партию Шведских демократов в первую очередь отличает евроскептицизм. В социальных вопросах ее программа мало отличается от тезисов, выдвигаемых Умеренной коалиционной партией. Неслучайно нынешний лидер Шведских демократов Йимми Окессон начинал свою политическую карьеру именно в этой традиционной партии, но покинул ее в знак несогласия с политикой «умеренных», направляемой, по его мнению, бюрократией объединенной Европы. Обострение в 2000-е гг. общеевропейской ситуации с массовой иммиграцией из ближневосточного региона сделал иммиграционную проблему главным предметом политических инвектив «шведских демократов». «Для рядового избирателя, голосующего за Шведских демократов, дело заключается не в том, что те находятся в оппозиции к Европейскому союзу, а в том, что избиратель желает другой иммиграционной политики», — утверждает профессор политической науки Гётеборгского университета Ульф Бьерельд. Это означает, что усиление позиций Шведских демократов — результат не идеологического или доктринального воздействия партии шведских националистов на сознание населения, а вызвано реакцией масс на изменившиеся условия жизни в связи с небывалым притоком иммигрантов. Продвижение Шведских демократов, на первый взгляд, кажется особенно удивительным, потому что опросы общественного мнения и политологические прогнозы практически всегда недооценивают их возможности. Загадка, видимо, объясняется тем, что шведы «стесняются» признаваться в симпатиях к партии, о которой часто говорят как об экстремистской, но тайное голосование снимает моральные ограничения. В связи с выборами в Швеции датское радио подготовило серию репортажей о стране. В одном из них корреспондент с удивлением констатирует, что сейчас шведы открыто стали говорить о симпатиях к Шведским демократам и о том, что они будут голосовать за эту партию. Табу двухлетней давности снято. Кстати, в Швеции есть и действительно небольшие экстремистские партии. Например, антисемитское фашиствующее Северное движение сопротивления, сепаратистская и ксенофобская Партия Сконе во главе с Карлом Херслоу, существовавшая до 2015 г., неонацистская Партия шведов. Шведы, впрочем, как и финны, и норвежцы, и датчане не отказались от характерного для скандинавов толерантного и гуманного отношения к несчастным беженцам. Не к ним их главные претензии, а к власти, которая неудовлетворительно справляется со становящейся все более болезненной проблемой.

Нечто подобное мы можем наблюдать и в Финляндии. Партия «Истинные финны», которая называет себя патриотической и консервативной и во главу угла ставит защиту «христианских корней», приняла участие в муниципальных выборах в 1996 г. уже на следующий год после создания, но не набрала и одного процента. С этого времени партия медленно, но верно наращивала электоральную силу. С начала 2010-х гг. избиратель повернулся к ней лицом. При этом можно сказать, что у «Истинных финнов» сложился твердый электоральный костяк приблизительно в 10–15% (на парламентских выборах 2015 г. они получили 17,6%, на муниципальных выборах 2017 г. — 8,8%, на выборах в Европейский парламент 2014 г. — 12,9%, и, наконец, на выборах президента в 2012 г. — 9,4%). По итогам парламентских выборов 2015 г. «Истинные финны» получили четыре министерских портфеля, причем два из них, по традиционным политическим меркам, ключевых — министерства обороны и министерства иностранных дел. Раскол партии в 2017 г. ослабил ее, но в совокупности «Истинные финны» и выделившаяся из нее партия «Синее будущее» пользуется примерно той же поддержкой избирателей.

Петр Стегний, Александр Крамаренко:
Ложная альтернатива

Обзор современной политической жизни Северных стран Европы показывает, что партии, которые часто именуют «право-популистскими», превратились за последние два десятилетия во влиятельную общественно-политическую силу. Они занимают 2–4 места в парламентах, в 3-х странах участвуют в правительстве, а в Швеции, где они не находятся у власти, занимают такие позиции, что различные коалиционные правительства стараются договориться с ними по многим конкретным вопросам. На выборах в риксдаг 9 сентября Шведским демократам прочат большой успех, они могут стать второй по величине партией в парламенте, с голосами которой уже нельзя будет не считаться.

Явление современной политической жизни в известной степени сродни тому, что Хосе Ортега-и-Гассет назвал «восстанием масс». Оказалось, что глобализация и постмодернистское сознание не принимаются значительной частью общества, стремящегося защититься от угроз и искушений современного общества консервативной идеологией «маленького человека», которым может быть и фермер, и служащий, и университетский профессор, и бизнесмен, и наемный работник. «Раньше было лучше, понятнее, безопаснее», — вот главная идея. Конечно, она консервативна. Но можно ли считать такой консерватизм экстремистским? По сути, речь идет о сохранении той среды обитания, которая обеспечила европейцу стабильность жизненных условий и все более полный комфорт. Поэтому «маленький человек» противится любым новациям, если они противоречат привычным для него укладу жизни и взгляду на мир. В Северной Европе, например, никогда особенно не культивировался расизм, и его неприятие можно считать своего рода проявлением консерватизма. И националисты в северных странах также осуждают расизм. Финский министр иностранных дел, «истинный финн» Тимо Сойни, прямо заявляет о своем отвращении к любому типу расизма, включая расистское толкование понятия «англо-саксонский». К такому же типу консерватизма можно отнести защиту основ христианской этики и, следовательно, отказ признавать однополые браки, осуждение абортов и эвтаназии. Как нарушение устоявшихся традиций воспринимается и пропаганда коммунизма. Возникает труднопреодолимый барьер между восприятием одних и тех же явлений, трактуемых одними как девиации, а другими — как культурное многообразие. Сначала этим противоречиям не придается большого значения, но мало-помалу они выдвигаются на первый план. Прежде главные барьеры внутри общества выстраивали экономика и социальные отношения, теперь они проявляют себя преимущественно в культурной плоскости, в структурах повседневности.

Так кто же на самом деле эти пробудившиеся на наших глазах новые политические силы, которые чаще всего именуют «правыми популистами»? Проблемы начинаются уже с попыток втиснуть эти явления в сложившуюся в политологии категориально-понятийную систему. Процессы идут так быстро, что вчерашние определения, поначалу как-то объяснявшие многие факты и события, сегодня уже не дают их удовлетворительного истолкования.

Сразу же возникают вопросы: что такое сегодня «правый» и что такое сегодня «популизм»? Понятия «правый» и «левый» всегда относительны. «Правые» возможны только тогда, когда выделяются и «левые», и нечто промежуточное между теми и другими, условно обозначаемое как «центр». Исторически эта триада чрезвычайно подвижна — меняется ситуация в стране, регионе и мире, меняются и роли главных игроков в политическом пространстве, заменяются и соответствующие этикетки. Всегда остается вопрос: где стоит «верстовой столб», от которого надо вести счет? В Новое время под «правыми» в политике обычно разумели тех, кто выступал против коренной ломки существующих общественных отношений, связанных с защитой сословных привилегий. «Правыми» считали тех, кто отражал преимущественно интересы крупных земельных собственников и знати (ленд-лордов, латифундистов, помещиков, а также весь строй, основанный на сословных привилегиях светских и духовных аграрных магнатов — «старый порядок»). «Левые» в этой ситуации — деятели, выступающие за ликвидацию сословного монопольного права на крупную земельную собственность, и, следовательно, на власть. Расположение депутатов на скамьях Национального собрания в конце XVIII в. породило представление о «правых» и «левых» (во главу угла ставилось отношение к королевской власти и официальной церкви — двум столпам «старого порядка»). Но условность и временный характер такого представления о соотношении различных социально-политических сил были выявлены уже в ходе Французской революции. Прошло всего несколько лет, и вчерашние «левые» (Бриссо, Мирабо и даже Дантон) превратились в «правых». Сегодня мы столкнулись с ситуацией, когда советское общество, которое всколыхнула «перестройка», воспринимало тех, кто отстаивал принципы социалистической плановой экономики (Полозкова, Лигачева и др.) как «правых», а сторонников рыночной (капиталистической) экономики (Гайдара, Чубайса и др.) — как «левых». Но затем недавние «левые» сообразили, что они на самом деле «правые». Другими словами, пришлось переставлять «верстовой столб». История знает немало примеров и перехода из «левых» в «правые» и наоборот. Политический деятель может оставаться приверженцев одной и той же идеологии, но разворот времени сам по себе заставит провести значительную переоценку его позиций. Поэтому приложение понятия «правые» к тем, о ком сегодня идет речь, требует серьезных комментариев, оговорок и разъяснений. Очень трудно применить эти обычные «этикетки» к тем, кого мы сегодня исследуем, условно называя их «правыми популистами». Точно ли они «правые», если в это движение входят представители самых разных социальных слоев, а их программы включают требования, отвечающие, по их мнению, интересам трудящихся классов, если они готовы к парламентскому и внепарламентскому диалогу с партиями, составляющими весь спектр политических сил.

Любовь Биссон:
Миграционный кризис в ЕС два года спустя. Что дальше?

Не проще обстоит дело и с «популизмом». Это понятие имело совершенно иной смысл, когда появилось во второй половине XIX в., и либо связывалось с демократическим движением американских фермеров, либо служило для обозначения в европейских языках русских народников. Иной смысл оно обрело в политологическом лексиконе второй половины XX в., когда под «популизмом» стали понимать существовавшие в «третьем мире» политические режимы, проводившие модернизацию в своих странах без участия традиционных элит и апеллировавшие непосредственно к широким массам. «Популизм» обычно ассоциируется с политической демагогией. Но этого для объяснения рассматриваемого феномена недостаточно. Демагогия (в большей или меньшей степени) атрибут любой политической деятельности. Проблема в выполнимости лозунгов и обещаний. А это зависит от слишком многих обстоятельств. Не будем же мы называть популистом, например, Барака Обаму только за то, что он обещал ликвидировать секретные тюрьмы ЦРУ и не сделал этого. В программах и планах нынешних «правых популистов», как называют их политические противники, ничего фантастического или невыполнимого нет. Они говорят о злободневных проблемах, волнующих широкие слои населения. Сила политических традиций, осознание значимости демократических институтов в западных странах настолько велики, что и в политическом классе, и в обществе в целом влияние движений и организаций измеряется не количеством манифестаций и подписанных воззваний, а числом голосов избирателей. Это хорошо знают и те, кто связал свою судьбу с новыми движениями.

Бесспорна только националистическая окраска этих движений, которые являют собой сознательную реакцию на глобалистский тренд развития современного мира, несущий вместе с иммиграцией угрозу культурно-историческому континуитету европейских стран и навязывающий суверенным нациям, вопреки вековой демократической традиции, волю международной бюрократии. Надо иметь в виду, что, как правило, характеристики, которые дают националистически ориентированным партиям и движениям их политические оппоненты, и их самооценки существенно разнятся. Так, «Истинных финнов» часто квалифицируют, как «крайне правых», тогда как сами они определяют собственную идеологию, как «патриотическую и демократическую».

Не региональный, а глобальный характер явлений, наблюдаемых нами в Северной Европе, подчеркивается и политическими процессами в гегемоне Западного мира — Соединенных Штатах Америки. Победа Дональда Трампа — явление, конечно, знаковое. Оно во многом отражает нынешнее состояние западного общества, которое не находит более надежной опоры ни в неолиберализме, ни в мультикультурализме. Неслучайно националисты в Северной Европе приветствовали победу Д. Трампа. Председатель партии Шведские демократы Й. Оккерсон назвал это событие прекрасным, а лидер партии в риксдаге М. Карлссон высказал надежду, что после этой победы и в других странах «истэблишмент начнет слушать народ». Любопытно, что и в США люди, близкие к Д. Трампу, высоко оценивают перспективы националистических партий Европы. Так, С. Бэннон, бывший главный советник Д. Трампа хочет создать фонд помощи европейским правым для того, чтобы они стали сильными к выборам в Европарламент в следующем году. Шведские демократы и Истинные финны, по его мнению, прекрасно подходят на эту роль. Как заявил С. Бэннон, после успеха Брексита и Лиги в Италии — сейчас самое золотое время поддержать националистические популистские партии.

Рост националистических настроений в Европе и в том числе в Скандинавии вызывает разные оценки и эмоции. Одни (речь преимущественно о тех, кто голосует за националистов) считают, что в политике появились силы, готовые обратить внимание на то, что смущает или раздражает их в повседневной жизни. Другие видят в националистах угрозу демократии и напоминают, что национализм проложил дорогу к власти А. Гитлеру, Б. Муссолини и другим диктаторам. И в этом есть свои резоны. Партии нынешних националистов абсорбируют элементы, связанные с неонацистскими группировками, которые накапливаются в крайней части спектра этих движений. Просматриваются различные варианты развития событий, из которых наиболее вероятных два. Первый заключается в том, что у всего политического класса и главное — у традиционных партий окажется достаточно воли и ясного стратегического видения, чтобы, используя демократические методы, найти убедительное решение обостряющейся проблемы с иммиграцией; при этом роль «националистов» ограничится лишь сигнальными функциями о неблагополучии в обществе и государстве. Второй — в таком развитии событий, когда традиционные политические силы (либералы, консерваторы, социал-демократы и т.д.), увлеченные своей борьбой друг с другом, не смогут предложить обществу внятную и эффективную политику, способную дать ответ на новые вызовы современности; и окончательно уступят политическую инициативу «националистам», на плечах которых могут добраться до власти настоящие могильщики демократии.

1. Foreign-born and foreign populations". Population and Migration – Immigrant and foreign population. OECD Factbook 2015-2016.

2. MIPEX – (Migration Integration Policy Index) Индекс политики интеграции. Исследования начались в 2009 г. Последнее относится к 2015 г. Финансируются они комиссией ЕС и международной организацией миграции.