Последствия украинского кризиса для Центральной Азии: шок и трепет

Украинский кризис, понимаемый в широких проблемных и хронологических рамках, не мог не оказать значительного влияния на социально-политическую картину развития всего постсоветского пространства. Более того, он, видимо, положил конец «постсоветскому пространству» как уже давно расплывчатому и паллиативному концепту.

Украинский кризис, понимаемый в широких проблемных и хронологических рамках, не мог не оказать значительного влияния на социально-политическую картину развития всего постсоветского пространства. Более того, он, видимо, положил конец «постсоветскому пространству» как уже давно расплывчатому и паллиативному концепту.

Степень и формы воздействия украинской ситуации варьируются в зависимости от географии и внутриполитических условий, однако, очевидно, будут оказывать существенное влияние на восприятие роли России в государствах её ближайшего соседства. В этой связи представляется важным понять последствия украинского кризиса для государств Центральной Азии, которые рассматриваются не только как неотъемлемая сфера российского влияния, но и как основная площадка для реализации евразийского интеграционного проекта.

Несмотря на значительную степень закрытости информационного поля центральноазиатских государств, те сигналы, которые можно отследить, позволяют с высокой долей вероятности предполагать, что украинский кризис актуализировал у региональных элит задремавшие страхи перед внутренней дестабилизацией и одновременно опасения возможного вмешательства извне. Таким образом, под угрозой оказался хрупкий баланс, основанный на понимании роли России как ключевого внешнего гаранта внутренней безопасности не только режимов, но и обществ.

Украинский сценарий для Центральной Азии: отражения и искажения

Первое шоковое впечатление от развернувшихся в Киеве событий было связано с осознанием возможности повторения украинского сценария в условиях гораздо большей остроты этнических и элитных противоречий в регионе. Официальные оценки дестабилизации на Украине основывались на исторической памяти турбулентных 1990-х гг. и политических катаклизмах середины 2000-х гг. Президент Таджикистана при анализе противостояния на Майдане неоднократно ссылался на национальный опыт «вооружённого конфликта, который привёл страну к самым тяжёлым социально-экономическим и гуманитарным последствиям». Общественная дискуссия в Киргизии, дважды (2005 и 2010 гг.) пережившей государственные перевороты, была сфокусирована на обсуждении возможности повторения такого опыта, особенно в контексте распада правительственной коалиции в марте 2014 г. в результате коррупционного скандала.

envsec.grid.unep.ch
Инфографика. Центральная Азия.
Политическая транформация и риски для
окружающей среды

Важность партнерства с Россией не означает признания безальтернативности евразийской интеграции.

Однако украинские события зимы 2013-2014 гг. рассматривались вне жесткой привязки к российскому контексту и скорее формулировались через призму западного вмешательства в духе концепции «смены режимов».

Последовавший за коллапсом власти на Украине крымский сюжет не только усугубил общее беспокойство, но и в значительной степени сместил его вектор, обратив взгляды на Москву. Изменение территориальных границ на постсоветском пространстве всегда болезненно воспринималось в Центральной Азии, где существует много разнообразных предпосылок для возможного географического пересмотра.

В попытках найти обоснования позиции России в крымском вопросе политические элиты региона сфокусировались на проблеме военно-политической безопасности и на гуманитарном аспекте, связанном с русским языком и русскими меньшинствами. Согласно этой логике, наибольшую уязвимость почувствовали Таджикистан и Киргизия, на территории которых расположены российские воинские контингенты: крупнейший объект российской военной инфраструктуры за рубежом - 201я база в Таджикистане (около 7 500 человек) и авиабаза «Кант» в Киргизстане.

Отдельный проблемный срез представляет собой проблема русского языка и меньшинств в республиках Центральной Азии. Политика России на постсоветском пространстве, после 2008 года всё более опирающаяся на тезис защиты соотечественников, «где бы они ни находились», не может не провоцировать фобии или спекуляции, особенно в странах с компактным проживанием русскоязычных меньшинств. Наиболее очевидные экстраполяции касаются Казахстана, где в северных Акмолинской, Павлодарской, Кустанайской и Североказахстанской областях доля славянского населения составляет от 38 до 48%. Президент Н. Назарбаев всячески стремится подчеркнуть аккуратность своей национальной и культурной политики, настаивая на необходимости для стабильного развития Казахстана языкового и культурного многообразия: «Предположим, что мы законодательно запретим все языки, кроме казахского. Что нас тогда ждет? Судьба Украины» [1].

Политика России на постсоветском пространстве, после 2008 года всё более опирающаяся на тезис защиты соотечественников, «где бы они ни находились», не может не провоцировать фобии или спекуляции, особенно в странах с компактным проживанием русскоязычных меньшинств.

akorda.kz
Дина Малышева:
Россия и Турция в Центральной Азии:
партнерство или соперничество?

Разница в степени осознания уязвимости перед происходящими процессами нашла свое отражение в официальных заявлениях центральноазиатских государств по ситуации на Украине. По краям спектра оказались Туркменистан, который вообще не акцентировал своего отношения к происходящему, и Узбекистан, подчеркнувший приверженность позиции невозможности «угрозы силой или её применения против территориальной неприкосновенности или политической независимости любого государства» без упоминания референдума в Крыму [2]. Душанбе также предпочел не фокусироваться на вопросе волеизъявления населения Крыма и во всех заявлениях подчеркивал параллели с гражданской войной в Таджикистане, осудив таким образом внутриполитическую дестабилизацию. Бишкек, по существу, признал результаты крымского референдума, хотя семантически оставил возможности для неоднозначных трактовок: «результаты референдума в Крыму от 16 марта текущего года представляют собой волеизъявление абсолютного большинства населения Автономной Республики. И это тоже объективная реальность, какие бы полярные оценки не давались этому референдуму» [3]. Позиция Астаны была наиболее однозначной и даже вызвала ноту протеста со стороны МИДа Украины: в выпущенном 18 марта 2015 г. заявлении говорится о том, что состоявшийся референдум Казахстан «воспринял как свободное волеизъявление населения автономии и с пониманием относится к решению Российской Федерации в сложившихся условиях».

Непосредственная реакция на события на Украине зимой 2013 г. и весной 2014 г. отражает в первую очередь обострившиеся в Центральной Азии опасения за национальный суверенитет и территориальную неприкосновенность, возросшие страхи перед «русским неоимпериализмом» и усугубляющуюся неопределенность своего дальнейшего внешнеполитического позиционирования в новых мирополитических условиях. Официальная политическая риторика была направлена на предотвращение возможных нервных реакций как со стороны групп интересов внутри стран, так и со стороны ключевых внешних партнеров. В этих условиях главным последствием стала практически повсеместная концептуализация идеи «национальная безопасность – это безопасность политического режима», что наиболее наглядно иллюстрирует история с переносом даты президентских выборов в Казахстане с 2016 на 2015 год.

Евразийская интеграция: глубокая вода или тихие омуты?

Непосредственная реакция на события на Украине отражает обострившиеся в Центральной Азии опасения за национальный суверенитет и территориальную неприкосновенность, возросшие страхи перед «русским неоимпериализмом» и усугубляющуюся неопределенность своего дальнейшего внешнеполитического позиционирования.

www.irna.ir
Ирина Звягельская:
В поисках точки опоры: Иран в Центральной
Азии

Центральноазиатские столицы оказались буквально между Сцилллой и Харибдой: как одновременно успокоить общества и убедить в своей лояльности и адекватности внешних партнеров.

Одновременно политика России в ходе украинского кризиса стала рассматриваться в контексте развития евразийской интеграции, оценки её выгод и издержек не только для национальных экономик, но и для национальных политий. И здесь осмысление украинского кризиса выходит на уровень анализа противостояния России и Запада и его возможных последствий для государств региона.

С одной стороны, финансово-экономический кризис в России, который усугубился с введением санкций, оказал немедленный негативный эффект на центральноазиатские экономики: девальвация национальных валют, повышение цен на энергоресурсы, массовые возвращения трудовых мигрантов и сокращение объемов денежных переводов из России – всё это наглядно продемонстрировало степень зависимости стран региона от уровня российского благосостояния и экономического развития.

С другой стороны, важность партнерства с Россией не означает признания безальтернативности евразийской интеграции. Наоборот, обострение международно-политической ситуации спровоцировало всплеск дискуссий о целесообразности продолжения развития проекта Евразийского экономического союза, в особенности с точки зрения риска ослабления национального суверенитета. Видимо, в Казахстане внутренние дискуссии приняли настолько острый характер, что президент сделал достаточно резонансное публичное заявление о существующих правовых возможностях выхода Казахстана из ЕАЭС [4].

Таким образом, важно признать, что ключевые события на международной арене и роль России в них рассматриваются в Центральной Азии в первую очередь через призму восприятия их как угрозы национальной стабильности, территориальной целостности и государственному суверенитету. Повышение ощущения уязвимости неизбежно влияет на уровень доверия как между странами Центральной Азии и Москвой, так и между группами интересов, элитами внутри государств региона, а значит, ставит под угрозу сформированный на национальной почве общественный договор. Центральноазиатские столицы оказались буквально между Сцилллой и Харибдой: как одновременно успокоить общества и убедить в своей лояльности и адекватности внешних партнеров.

Такая ситуация чревата неожиданной дестабилизацией даже без прямого вмешательства внешних сил, просто в силу своей имманентной неустойчивости. Россия может искренне считать, что не представляет угрозу для своих партнеров в регионе, однако это в минимальной степени влияет на их самоощущение на современном этапе международных отношений. Открытым остаётся вопрос, насколько прочными окажутся отношения, сформированные на этой зыбкой основе.

1. http://ria.ru/world/20140825/1021371883.html

2. Позиция Республики Узбекистан по Украине и крымскому вопросу. – 24 марта 2014 года. http://www.mfa.uz/ru/press/statements/2014/03/1528/

3. Заявление Министерства иностранных дел Кыргызской Республики от 20 марта 2014 года. - http://www.mfa.gov.kg/zayavleniya/view/idnews/9

4. Интервью Президента РК Агентству «Хабар» «Размышления у подножия Улытау». – 24 августа 2014 года. - http://pravo.zakon.kz/4648972-intervju-prezidenta-rk-agentstvu-khabar.html