После Вены: «дорожная карта» политической стратегии России в Сирии

Завершившиеся в Вене переговоры по урегулированию сирийского конфликта положили начало важному политико-дипломатическому процессу. Разумеется, на протяжении почти трех лет войны в этой стране дипломатические усилия по ее прекращению предпринимались не единожды. Однако по мере того, как конфликт обрастал все новыми измерениями, а военный фронт расширялся, надежд на политическое решение оставалось все меньше.

Завершившиеся в Вене переговоры по урегулированию сирийского конфликта положили начало важному политико-дипломатическому процессу. Разумеется, на протяжении почти трех лет войны в этой стране дипломатические усилия по ее прекращению предпринимались не единожды. Однако по мере того, как конфликт обрастал все новыми измерениями, а военный фронт расширялся, надежд на политическое решение оставалось все меньше. Успехи ИГ и оппозиционных сил в борьбе с правительственными войсками, захваты ими все новых территорий превращали угрозу распада сирийского государства, а за ним и растекания нестабильности на весь ближневосточный регион, в тревожную реалию неспокойного будущего.

Безусловно, российская военная операция в Сирии несет серьезные риски — прежде всего для самой России — и пока далека от выполнения заявленных целей, хоть и движется в этом направлении. Однако военные успехи «на земле», как правило, имеют значение не столько для разрешения собственно конфликта, сколько для политического преимущества в последующем переговорном процессе. Сам факт того, что на смену малопродуктивным миссиям ООН и обоюдоострой риторике непосредственных и опосредованных участников конфликта пришел полноценный международный формат с участием всех заинтересованных игроков, говорит о том, что этой задаче — если она ставилась — совершенно точно содействовала российская операция. Она запустила до этого инертный механизм политико-дипломатического урегулирования конфликта — не малой, нужно признать, для себя ценой.

Принятое по итогам переговоров коммюнике из девяти пунктов также отражает заявленные ранее Москвой идеи. Конечно, пока это не тот результат, на который ориентируется Россия. К тому же вовсе не факт, что все, кто подписался под этими принципами, будут их придерживаться, скорее, даже наоборот. Но они могут стать теми «колеями», по которым предлагается прокладывать дорогу для достижения более конкретных практических результатов.

Нельзя, однако, не отметить, что ряд (правда, не названных в СМИ) государств остались недовольны принятым документом, поскольку он «не отразил реальных противоречий, существующих между участниками переговоров». Это признак того, что в рамках переговорной группы существует не просто разнообразие позиций — это ни для кого не секрет — но и принципиальная противоположность в целеполагании, ориентация на обструкцию инициатив, которые России представляются оптимальными стартовыми позициями для реализации дальнейших шагов. Таким образом, высокая репрезентативность состава участников, о которой много говорили до начала переговоров, не только не гарантирует конструктивных решений по итогам дискуссии, но и может препятствовать их выработке. Созидательный потенциал некоторых участников все же невелик, в то время как возможности нарушить хрупкий баланс имеются.

Россия в Сирии. Дебаты РСМД

В этой связи важно не столько численное представительство, сколько вовлечение тех, кто имеет реальный потенциал к конструктивному решению проблемы, без кого любое принятое решение не может быть выполнено на практике. Участие Ирана в этом контексте не просто необходимость, но императив — как бы неприятно ни было это осознавать его противникам в регионе. О том, что у Исламской Республики есть «ряд интересных вариантов по решению данной проблемы» и посему «противодействие Вашингтона не должно стать помехой», заявлял еще накануне переговоров представитель России в ООН Виталий Чуркин. Слова российского дипломата свидетельствуют еще и о намерении России сбалансировать предыдущий переговорный формат в составе России, США, Турции и Саудовской Аравии, где, находясь в очевидном меньшинстве, российская позиция с трудом доходила до контр-партнеров.

Не приходится сомневаться, что региональные лидеры — Иран и Саудовская Аравия — хотели бы видеть Россию как наиболее инициативного в настоящее время внешнего субъекта сирийского конфликта на «своей стороне» — Турция, в этом смысле менее коплиментарна к Москве. При том, что на текущий момент российские военные действия тесно координируются с иранскими, а Тегеран разделяет видение Москвы по Сирии, Москве, равно как и Вашингтону, крайне важно устоять под давлением региональных игроков. В этой связи вызовом для инициативы Москвы в Сирии является способность избежать замещения собственно российских интересов интересами иранскими, Б. Асада, курдов и пр. В регионе уже немало спекуляций на эту тему, которые в информационном плане будут неизбежно проецироваться на внутрироссийскую аудиторию.

Для более эффективного завершения сирийской операции и, что еще более важно, послевоенного политического урегулирования Москве нужно ясно дать понять, что ее присутствие носит целевой характер, сопряженный с интересами собственной безопасности и безопасности региона, направленный не на вмешательство в дела его государств с целью переформатирования Ближнего Востока, а на его стабилизацию. В противном случае Россия получит такой запал негативного восприятия, который закроет для Москвы возможности конструктивно влиять на региональные процессы на Ближнем Востоке на многие годы вперед.

Одна из главных целей российского присутствия в Сирии — создание системы безопасности на Ближнем Востоке, способной к саморегулированию региональных вызовов и купированию угроз — должна и может быть реализована не просто с институциональным вовлечением всех заинтересованных игроков, но и их интересов. Для удержания инициативы в этом процессе Москве крайне важно также избежать восприятия своей политики как имеющей явно выраженный «шиитский крен». Даже при том, что наиболее принципиальные разногласия у Москвы существуют с лидерами суннитских государств региона — Саудовской Аравией и Турцией. В настоящее время есть предпосылки к тому, чтобы говорить о таком крене — реальном или воспринимаемом таковым. Поэтому важно привлечь к работе — если не на военном, операционном уровне, то на политическом — суннитские государства, которые выразили «молчаливое согласие» с российской операцией в Сирии, такие как, в частности, Египет. Это позволит Москве оставаться в рамках лидера антисалафитской борьбы в регионе, вместо того, чтобы оказаться в эпицентре шиитско-суннитского противостояния в более широком региональном контексте, также с крайне опасными внутренними последствиями.

REUTERS/Alexei Druzhinin
Николай Сурков:
Сейчас решается дальнейшая судьба Сирии
и судьба Б. Асада

Как ни парадоксально, но пока у Москвы большая в сравнении с Вашингтоном автономность в принятии собственных решений без привязки к союзникам. Однако политическая и информационная способность влиять на репутационные издержки в регионе и мире у России несравнимо ниже, чем у США, а риски безопасности, степень которых зависит от успеха сирийской кампании, для России очевидно выше. Таким образом, ошибки на этом направлении могут обойтись Москве дороже, чем Вашингтону. Значит, и ставки для России в переговорном процессе, в котором Москва стремится к инициативе, более высокие. Равно как и обсуждение тем, имеющих стратегические последствия для безопасности, для российской дипломатии более значимо, чем вопросы, которые хоть и важны для большой группы стран-переговорщиков и всего процесса урегулирования в целом, но на данном этапе не имеют практической ценности в деле борьбы с ИГ и сохранению целостности сирийского государства.

Таким образом, сохранившиеся в ходе венских переговоров разногласия между Москвой и Вашингтоном — это результат не столько американского антагонизма к сирийскому президенту — на этом направлении позиция американской дипломатии претерпела определенную гибкость — сколько, с одной стороны, проекция необходимости учета интересов союзников по Заливу, с другой — ответ администрации на внутриполитический запрос.

При всех разногласиях с Москвой и текущей конфронтационной конъюнктуре администрация Б. Обамы не самая «ястребиная» сила в Вашингтоне. Белый Дом пытается избежать ошибки, которая бы вынудила его плотнее вовлечься в этот конфликт, и тем более оставило бы ядовитое наследие следующему президенту. Именно поэтому Б. Обама требует от своей команды «проводить мозговой штурм» чуть ли не каждый день, чтобы «давать свежие идеи по Сирии». Разумеется, подобный подход воспринимается некоторыми — причем на всех уровнях и во всех ведомствах, занимающихся выработкой политики по Сирии — как признак нерешительности и слабости Б. Обамы, неспособности к лидерству. Не говоря уже о Конгрессе, где доминируют республиканцы и для которых эти темы представляют легкий ресурс для наращивания электоральной популярности в период разгара предвыборных кампаний. Б. Обама не может на это не реагировать. При этом публичная, пусть и жесткая риторика — минимум того арсенала, который администрация будет задействовать в попытках вобрать в себя требуемые элементы «большей решительности и жесткости». Эти нюансы также необходимо учитывать при отделении реальных расхождений между государствами от элементов публичной политики самоутверждения.

Наконец, сирийский конфликт — это война с большим числом «акторов вне суверенитета». Они не сидят за столом переговоров, но именно они выступают и субъектами, и объектами этого конфликта одновременно. Один из девяти пунктов коммюнике, закрепивший необходимость маркировать конкретные террористические группы — включая тех, кого сегодня именуют «оппозиционными» — призыв ко всем заинтересованным государственным акторам отойти от «политических полутонов». Те, кто имеет влияние на эти группы, должны использовать его, чтобы вывести их из участия в конфликте, остальные должны проявить истинное намерение бороться с терроризмом и содействовать нейтрализации этих групп военным путем.

Разумеется, венские переговоры не заместили собой коалиционные и односторонние инициативы основных игроков в Сирии. Они вряд ли могли это сделать в принципе — слишком много времени прошло с начала конфликта, слишком высоки ставки для всех участников, слишком много «политического багажа» уже собрал каждый из них. Да и задачи у данного переговорного формата иного порядка: не навязать видение проблемы и ее решение одной стороны другой, но найти точки соприкосновения в какофонии позиций и курсов, которые проводят в сирийском конфликте с десяток заинтересованных игроков. Посему относиться к венским переговорам и тем результатам, которые породил первый раунд дискуссии в этом формате, необходимо без завышенных ожиданий. Но с понимаем того, что каждый, даже самый минимальный, шаг вперед к согласованию принципиальных вопросов — необходимость прекращения боевых действий между правительственными войсками и оппозицией, сохранение территориальной целостности государства, светского характера власти, выявление общего врага в лице ИГ — это лучше, чем шаг назад. Еще недавно о согласовании даже этих пунктов на уровне публичной риторики говорить не приходилось. В подобных процессах лифтов к успешному урегулированию не существует — приходиться долго подниматься по ступенькам.