Почему мир не становится многополярным, или грамматика международной (не)любви

Международные порядки строятся вокруг и относительно определенных «правил», очерчивающих и структурирующих свое поле. Это не обязательно разделяемые всеми и всегда соблюдаемые правила (как и, например, правила поведения в вооруженных конфликтах — jus in bello), но всегда правила грамматики и «построения высказывания» («порядок слов»). Международный порядок «функционирует как язык» в том случае, когда есть определенная система «организации», свод правил и грамматика (форма их организации). Как следствие появляется возможность «построить высказывание», т.е. сформировать имеющую смысл, адресованную и потенциально понятную другому последовательность слов или действий в рамках существующей «организации», по имеющимся «грамматическим» правилам. Когда в рамках определенного порядка можно «построить высказывание», — он существует, в противном случае он «невозможен» и распадается.

Налицо не только (и не столько) отсутствие в сегодняшнем мировом порядке «правил», по которым можно «построить высказывание», или несогласие относительно таких правил, или их несоблюдение. В основе — само отсутствие согласия относительно базовой грамматики, с помощью которой возможен «порядок слов» (аналог отсутствия согласия относительно игры, в которую играют его участники).

То, что мы наблюдаем сегодня в международных делах в плане асимметричного распределения власти, хронической «разбалансированности» и «выхода из фокуса» двусторонних и многосторонних отношений, предполагаемых «регионализма», «многополярности», «биполярности» (желательной для одних, обходимой молчанием другими) и пр., — это своего рода регулярно проявляющий себя системный кризис дискурса (грамматики) как способности «говорить» (сказать что-либо) и «строить высказывания». В частности, такое высказывание не рассчитано на адресата, который зачастую не имеет значения или просто отсутствует. В миропорядке как «порядке слов» сломаны (отсутствуют) правила организации слов в «порядки». Фундаментально речь идет о системном кризисе общих и единых «правил», по которым можно строить высказывание.

Первое очевидное и непосредственное следствие — текучее, «экспериментальное» воссоздание ad hoc и изобретение правовых норм и правил вечно меняющейся игры и взаимодействия игроков. Нормы такого взаимодействия экспериментально «изобретаются по ходу» под каждую ситуацию заново.

«Правовой» подход, призванный как-то структурировать неопределенность и сферу взаимодействия с опорой на правовую основу, сталкивается с проблемой «текучести», размывания контуров права и норм, выкраиваемых под каждую ситуацию в отдельности. Проблема отсутствия структурированности, выраженная в разбалансировке, отсутствии консенсуса по поводу базовых правил и «грамматики» их применения, — иными словами, «неструктурированная неопределенность», — решается путем «переизобретения», придания «текучести» и трактовки каждой ситуации индивидуально.

Однако при этом распада системы не происходит. В чем заключается механизм, который удерживает ее вместе?

Отдельные элементы дискурса, позволяющего строить высказывания, встречаются внутри отдельных политических образований — блоков «единомышленников». Там же, где такого дискурса (уже сегодня) нет, или где проходят водоразделы между блоками, общий дискурс и «грамматика» высказываний отсутствуют, и их появление в принципе невозможно. Даже будучи смежными или тесно соприкасаясь, различные блоки остаются изолированными друг от друга. Сегодня субстрат «информационного» взаимодействия (в смысле обмена информацией) между ними, даже если где-то он был (например, в силу исторических обстоятельств), становится все тоньше и тоньше. С точки зрения информационного взаимодействия и «правил игры», мир структурирован многосоставно, послойно, «ячеисто» и крайне асимметрично.

Единого порядка, объединяющего всех игроков (общей грамматики высказывания), не существует. Ни один блок не имеет ресурсов натянуть «сетку нарратива» (свой «порядок слов») на весь мир или его большую часть, в том числе и прежде всего в плане «права» и «правил» (что бы ни говорили приверженцы, например, «либерального» порядка под глобальным лидерством США, в том числе в настоящий момент). Нечто подобное в попытке выработать относительно универсальный «язык» в сфере прав/правил, определяющий modus operandi, США и союзники пытались сделать в период «войны с террором» в плане «гибко» (ситуативно) меняющихся, «хронически нестабильных», флуктуирующих норм и нарративов, сродни «внесудебным расправам». Результаты этих усилий известны.

Каким является миропорядок: если не многополярным, не однополярным, не биполярным — тогда каким?

Интуитивный ответ — парадоксальным образом, «никаким» (не совсем то же, что «ни одного» полюса), но система будет постоянно «менять себя» и «уходить от себя», перелицовывая и переизобретая себя в духе «ускользающей модерности» (runaway modernity).

Мир по факту не является ни однополярным, ни многополярным, потому что основания для него отсутствуют, и каждый раз он переизобретается заново.

В результате — серия фрагментарных, ситуативных эпизодов сближений и расхождений без реального соприкосновения с противником в условиях дальнейшей, бесконечной эрозии все более теряющего смысл Ялтинско-Потсдамского порядка. Следствие — хроническая разбалансированность двусторонних/межблоковых отношений (например Россия — Запад, или США — Китай).

Эта история начинается во многом с неожиданного захода. Речь в ней пойдет о роли Логоса (в более приземленном варианте — о роли дискурса) в теории международных отношений и проблематике структуры миропорядка.

Под дискурсом Мишель Фуко понимает организованную систему высказываний и правил формирования высказываний, включающую одни элементы и исключающую другие. Такая система выражает отношения власти и конструирует социальную реальность.

В «Порядке вещей» М. Фуко замечает, что в определенную эпоху столь разные сферы знаний, как наука о языке (лингвистика), биология и теория накопления капитала (экономика), оказываются объединены едиными ключевыми функциями — общей «грамматикой». Так, для эпистемы классического периода системы естественной истории и теории денег или торговли имеют «те же условия возможности, что и сам язык».

Андрей Кортунов:
Почему мир не становится многополярным

Это имеет две импликации: порядок — это «порядок слов»; и, далее, другие (отличные от лингвистики) системы знаний «функционируют как язык». «Слова» выступают здесь основным субстратом (составным материалом) и наиболее явным проявлением «порядка вещей».

Как это применимо к сфере международных отношений и рассматриваемой здесь проблематике глобального управления?

В интерпретации того или иного факта международной жизни мы выделяем общие «функции» рассматриваемых систем (функционирующих «как язык») и условия их возможности (опять же, как язык).

«Язык» при этом может быть возможен только в определенных условиях (при наличии определенной «грамматики», способа соединения слов и вещей, построения «высказываний»). Он также проявляет себя в соотнесении слов с «порядком вещей» (сравн. «миро-порядок»).

В данной системе «миропорядок» функционирует «как язык». Он выступает (функционально) как аналог способа «сказать» что-то. Миропорядок возможен только тогда, когда есть «язык» и у него есть общие «правила» («грамматика»), известные и разделяемые всеми. Перефразируя Фуко, можно сказать, что (миро)порядок — это «порядок слов».

Более приземленно и прагматически, можно сказать, что международные порядки строятся вокруг и относительно определенных «правил», очерчивающих и структурирующих свое поле. Это не обязательно разделяемые всеми и всегда соблюдаемые правила (как и, например, правила поведения в вооруженных конфликтах — jus in bello), но всегда правила грамматики и «построения высказывания» («порядок слов»). Международный порядок «функционирует как язык» в том случае, когда есть определенная система «организации», свод правил и грамматика (форма их организации). Как следствие появляется возможность «построить высказывание», т.е. сформировать имеющую смысл, адресованную и потенциально понятную другому последовательность слов или действий в рамках существующей «организации», по имеющимся «грамматическим» правилам. Когда в рамках определенного порядка можно «построить высказывание», — он существует, в противном случае он «невозможен» и распадается.

Распад биполярного мирового порядка по окончании холодной войны ознаменовался растущим ожиданием, что теперь мир станет «многополярным», т.е. структурированным вокруг нескольких крупных полюсов, задающих новые соотношения центров силы и правила взаимодействия между игроками. Однако этого не происходит. Почему же по состоянию на сегодня мир не становится многополярным? И может ли он стать таким при наличии определенных условий (например, по прошествии времени) в будущем?

В статье «Почему мир не становится многополярным?» А. Кортунов предлагает свое объяснение того, почему современный мир трудно охарактеризовать как многополярный. В этой связи затрагивается вопрос о предыдущих мировых порядках, начиная с Венского, который можно считать моделью многополярности в международных делах. Венский миропорядок («Европейский концерт») можно действительно считать примером многополярности, но повторить его опыт в XXI в. невозможно, как представляется, по несколько другой причине, чем указывает автор.

Главное, чем характеризовался Венский порядок, — наличие общих, разделяемых всеми участниками «правил игры», и согласие относительно таких правил. Дело здесь не столько в общности христианской религии, симптоматично подмеченной общности языка (в лингвистическом смысле) и предполагаемом «великодушии» и «гуманизме» европейских держав друг к другу (начиная от «великодушия» победителей к побежденной Франции). На фоне именно Венской системы разворачивались самые кровопролитные и интенсивно следующие друг за другом войны — от подготовивших ее и предопределивших парадигму вооруженных конфликтов Новейшего времени невиданных по размаху «массовых» Наполеоновских войн до, например, Австро-итало-французской войны, интенсивности и кровопролитности которой в восприятии современников оказалось достаточно, чтобы положить начало Международному движению Красного Креста и прообразу международных гуманитарных институтов. Организующим элементом этого миропорядка были все же не соображения «гуманизма», предположительно объединявшие европейские державы в рамках «Европейского концерта» и утраченные ко времени Первой мировой войны [1].

Стоит заметить, что в парадигме этих же «правил» и «грамматики» их применения (хотя обычно так не принято считать) выдержана и Первая мировая война (при всей ее исключительности). Глобальная смена миропорядка после нее вызвана не только завершением крупного конфликта и революционными событиями в Европе (и то, и другое показало страшные по масштабам последствия выхода организованных систем «из-под контроля»). Не в меньшей степени причина — в исходящем от России дыхании забрезжившего «отсутствия правил» и перспективах игры «не по правилам» — утрате устойчивости и чувстве текучести предыдущей «грамматики», когда система может принять любое, «какое угодно» направление. На этом фоне все-таки в меньшей степени причиной можно считать «демократическую форму правления» победителей, вынудившую глав соответствующих держав наказать немцев максимально жестко под давлением «общественных настроений».

Денис Дегтерев:
Многополярность или «новая биполярность»?

Более того, внутри этой же парадигмы находилась и Вторая мировая война — с тактической инновативностью войск Вермахта, выросшей из опыта предыдущей войны, и оперативной и стратегической инновативностью советской стороны. Она велась с использованием имеющихся систем вооружений, технических и коммуникационных средств, даже с выборочным применением отдельных норм международного гуманитарного права. И Первая мировая война, и Версальско-Вашингтонский порядок, и последующая война выдержаны в русле единой системы правил и «грамматики» — с характерной остротой неопределенности, «потери почвы» под ногами и бифуркации после Первой мировой войны, что и предопределило недолговечность Версальско-Вашингтонского порядка.

Изменения произошли позже. Завершивший Вторую мировую войну Ялтинско-Потсдамский порядок, который (формально) остается в силе и сегодня, знаменует собой уже настоящую смену парадигмы. Можно ли сказать, пользуясь формулой Дж. Миршаймера, что этот порядок уже «содержал в себе семена собственного разрушения»? В любом случае, сегодня в международных отношениях мы наблюдаем особые процессы — распад норм и «правил игры», а главное — растущее разногласие относительно самой игры, в которую играют их участники.

Это ключевое отличие, выделяющее сегодняшнюю ситуацию на фоне предыдущих периодов и обеспечивающее ее «уникальность».

В основе лежит фундаментальное различие между «структурированной» и «неструктурированной» неопределенностью. Первая предполагает согласие игроков относительно игры, в которую они играют, и ее правил, пусть на самом общем уровне. «Неструктурированная» неопределенность — это отсутствие согласия не только относительно правил, но и самой сути игры, в которой они участвуют.

В данной терминологии налицо не только (и не столько) отсутствие в сегодняшнем мировом порядке «правил», по которым можно «построить высказывание», или несогласие относительно таких правил, или их несоблюдение. Во всех этих случаях он все равно бы «функционировал как язык». В основе — само отсутствие согласия относительно базовой грамматики, с помощью которой возможен «порядок слов» (аналог отсутствия согласия относительно игры, в которую играют его участники).

Так почему в существующих условиях мир не стал многополярным, и возможно ли это в принципе?

«Многополярность», продвигаемая Россией как одним из ключевых игроков на мировой арене, — это влиятельный и убедительный дискурс. Отчасти, но более пассивно и зачастую формально, к этому дискурсу присоединяется Китай; еще более формально Индия.

Это единственный дискурс, предлагающий логическое решение дилеммы «юридического равенства» и фактического соотношения членов мировой системы в духе realpolitik. Эта дилемма описывает положение, при котором формально все члены международного сообщества равны согласно международному праву, зафиксированному в Уставе ООН, но фактически есть политические «тяжеловесы» — основатели «полюсов» и более слабые игроки. Это отражается, например, в структуре СБ ООН в виде его постоянных членов, — конструкция, заложенная в фундамент Ялтинско-Потсдамского устройства мира.

Дискурс многополярности содержит в себе элементы и посылы «универсальности», и при этом имеет под собой прочный логический фундамент. Он предлагает систему организации международного взаимодействия и свою версию «грамматики» и «свода правил» для его игроков.

Основа этой грамматики — правовая, «легалистская» (по духу, если не по букве). В рассматриваемом дискурсе заложена «универсальность» права в смысле его применимости ко всем участникам (по аналогии, например, с универсальностью международного гуманитарного права). Перед нами последовательная попытка сделать неопределенность в международных делах «структурированной» (хотя бы формально).

Характерно, что эта модель озвучивается именно как «желаемое» (а не фактическое) устройство мира. Симптоматично, что это признают сами российские лидеры. А. Кортунов цитирует В. Путина: «Мне бы очень хотелось, […] чтобы мир действительно стал многополярным и чтобы учитывались мнения всех участников международного сообщества. […] Америка — великая держава. Сегодня, наверное, единственная супердержава. Мы это принимаем». В свою очередь С. Лавров отмечал: «Смена эпох [переход к многополярности] — это всегда очень длительный период, […] этому процессу пытаются активно препятствовать, препятствуют прежде всего те, кто ранее доминировал в мире, кто хочет свое доминирование сохранить и в новых условиях, а по большому счету навечно». У обоих хватает реализма признать, что многополярность не является действительным положением дел.

Андрей Кортунов:
Между полицентризмом и биполярностью: о российских нарративах эволюции миропорядка

Таким образом, перехода к многополярности не происходит. Почему?

То, что мы наблюдаем сегодня в международных делах в плане асимметричного распределения власти, хронической «разбалансированности» и «выхода из фокуса» двусторонних и многосторонних отношений, предполагаемых «регионализма», «многополярности», «биполярности» (желательной для одних, обходимой молчанием другими) и пр., — это своего рода регулярно проявляющий себя системный кризис дискурса (грамматики) как способности «говорить» (сказать что-либо) и «строить высказывания». В частности, такое высказывание не рассчитано на адресата, который зачастую не имеет значения или просто отсутствует. В миропорядке как «порядке слов» сломаны (отсутствуют) правила организации слов в «порядки». Фундаментально речь идет о системном кризисе общих и единых «правил», по которым можно строить высказывание.

Первое очевидное и непосредственное следствие — текучее, «экспериментальное» воссоздание ad hoc и изобретение правовых норм и правил вечно меняющейся игры и взаимодействия игроков. Нормы такого взаимодействия экспериментально «изобретаются по ходу» под каждую ситуацию заново.

«Правовой» подход, призванный как-то структурировать неопределенность и сферу взаимодействия с опорой на правовую основу, сталкивается с проблемой «текучести», размывания контуров права и норм, выкраиваемых под каждую ситуацию в отдельности. Проблема отсутствия структурированности, выраженная в разбалансировке, отсутствии консенсуса по поводу базовых правил и «грамматики» их применения, — иными словами, «неструктурированная неопределенность», — решается путем «переизобретения», придания «текучести» и трактовки каждой ситуации индивидуально.

В качестве одного из примеров подобного подхода к праву упомянем «внесудебные расправы» (практикуемые например Израилем и США, последними особенно явно начиная с «войны с террором» и по сей день). Сюда относятся сами практики и попытки нормализовать их, всегда встречающие однозначное осуждение, что, однако, не служит поводом для их прекращения. Для тех, кто применяет их, они представляют собой форму и инструмент «управления риском» [2] и решения возникающих проблем каждый раз «ситуативно». Перед нами пример экспериментального исследования «наощупь» правовой сферы и ее границ в (международно)-правовом поле и прилегающей «серой зоне». Параллельно вокруг создаются дополнительные серые зоны, экспериментально «тестируется» то, что может быть сказано (и сделано), и какова возможная «грамматика» подобных высказываний/действий.

В отсутствие «языка», на котором можно говорить, со своими правилами и единой грамматикой, и согласия относительно игры, в которую вовлечены игроки, в каждый момент времени они как бы находятся не в едином пространстве, в котором можно «строить высказывания» и использовать их как инструменты для взаимодействия. Как следствие, такое пространство оказывается ускользающим, «текучим», все время меняется, правила взаимодействия в нем отстраиваются каждый раз заново. Это принципиально противоречит идее (букве, и особенно духу) многополярности. Дискуссия о «правилах игры» в международном поле просто переносится здесь в принципиально иную плоскость.

Однако при этом распада системы не происходит. В чем заключается механизм, который удерживает ее вместе?

Отдельные элементы дискурса, позволяющего строить высказывания, встречаются внутри отдельных политических образований — блоков «единомышленников». Там же, где такого дискурса (уже сегодня) нет, или где проходят водоразделы между блоками, общий дискурс и «грамматика» высказываний отсутствуют, и их появление в принципе невозможно. Даже будучи смежными или тесно соприкасаясь, различные блоки остаются изолированными друг от друга. Сегодня субстрат «информационного» взаимодействия (в смысле обмена информацией) между ними, даже если где-то он был (например, в силу исторических обстоятельств), становится все тоньше и тоньше. С точки зрения информационного взаимодействия и «правил игры», мир структурирован многосоставно, послойно, «ячеисто» и крайне асимметрично.

Мобилизующие дискурсы («порядки слов») работают внутри блоков, объединенных вокруг лидеров — «полюсов» (такие лидеры есть не во всех блоках), только в один конец, и за счет «эксклюзивности», т.е. исключения других. Внутренний «язык» блока понятен всем его членам. Как только игрок выходит за границы своей «грамматики», он выходит за границы соответствующего блока как зоны действия полюса.

Насколько хватает силового поля «порядка слов» того или иного полюса (и его «порядка вещей»), настолько хватает его сферы действия как полюса. На все пространство международной системы силового поля ни одного из имеющихся нарративов, несмотря на претензии на универсальность, не хватает.

Часто деление на блоки совпадает с делением на региональных игроков глобальной политики.

Наиболее яркий пример — евроатлантическое единство США и стран ЕС при заведомо доминирующей роли США. С дискурсом здесь все очевидно. В определенный момент появилось даже представляющееся очень удачным обозначение этого единства как «берлинско-вашингтонского» (мирового/регионального) порядка. Оно схватывает самую суть этой «блоковой», «нарративной» логики: кто, когда и как будет объединяться (дальше), вокруг каких нарративов, кого и как этот порядок будет «исключать» на границах своего силового поля/порядка слов. После избрания президентом США Д. Трампа востребованность термина потускнела. Евроатлантические отношения стали переживать кризис за кризисом, единство внутри Еврозоны регулярно испытывается на прочность, свидетельством чего служит, например, Brexit. Однако если выделять долговременный, «стратегический» вектор, то он лежит именно в «полюсном», «блоковом» направлении, нарративный потенциал которого не иссякнет условно «никогда».

Свой «порядок вещей» (в данном случае, по субъективному ощущению автора, он важнее и эффективнее, чем «порядок слов», со стороны которого имеется выраженный дефицит) — просматривается у России. Китай, при всей экономической и прочей значимости как потенциального «полюса», «порядком слов» и, соответственно, объединяющим нарративом не обладает. Его возможности объединения вокруг себя других участников «блока» не очевидны. При этом он должен встраиваться в уже имеющийся порядок, и если он не предложит собственную «грамматику» (правила игры), ему остается примкнуть к одной из имеющихся. Это источник структурной асимметрии. Насколько Китай объединяет и имеет потенциал объединять вокруг себя альтернативный доминирующему «блок», и где и как пройдут границы этого блока, — остается открытым вопросом.

В рассуждениях о «новой биполярности» (США — Китай), структурирующей международную систему, следует учитывать этот момент (см. ниже).

Андрей Кортунов:
Что такое многосторонность «по-европейски»?

Глобальные и локальные периферии (зоны наиболее сильной неопределенности, флуктуаций и бифуркаций, или наоборот «затухающих колебаний») могут переходить от полюса к полюсу — от одного «порядка слов» к другому. Это не влияет на силу притяжения полюса и не отменяет его качества как полюса. Яркий пример подобного перехода (или попытки перехода) от одного полюса к другому — случай Украины 2014–15 гг. Это не единственный случай; иногда в этой роли выступает даже ЕС внутри единого блока с США, или, в разное время, разные его части.

Как указывалось выше, единого порядка, объединяющего всех игроков (общей грамматики высказывания), не существует. Ни один блок не имеет ресурсов натянуть «сетку нарратива» (свой «порядок слов») на весь мир или его большую часть, в том числе и прежде всего в плане «права» и «правил» (что бы ни говорили приверженцы, например, «либерального» порядка под глобальным лидерством США, в том числе в настоящий момент). Нечто подобное в попытке выработать относительно универсальный «язык» в сфере прав/правил, определяющий modus operandi, США и союзники пытались сделать в период «войны с террором» в плане «гибко» (ситуативно) меняющихся, «хронически нестабильных», флуктуирующих норм и нарративов, сродни «внесудебным расправам». Результаты этих усилий известны.

Над «полюсами» и между ними нет общего дискурса, и в этой связи невозможно говорить о наличии единого собственно «миропорядка» (в прямом смысле слова). В этом смысле нас ждет просто дальнейшая (в пределе «бесконечная» — ad infinitum) эрозия Ялтинско-Потсдамского порядка, минимального общего знаменателя «порядка слов», без перспективы выстроить что-либо новое на его все более ветшающих основаниях.

В заключение зададимся вопросом, возможна ли альтернатива такому положению дел? Если мы не можем говорить ни о многополярности, ни об однополярности, что возможно тогда? Может ли структура международного взаимодействия определяться, например, биполярностью? В частности, широко обсуждаемой «новой биполярностью» США — Китай и возможностью новой «холодной войны 2.0»?

Ответ на этот вопрос скорее отрицательный. Для подлинной «биполярности», структурирующей поле международного взаимодействия, отсутствует принципиальная структурная симметрия между предполагаемыми полюсами. Во-первых, нет полагания противников равными друг другу и с той, и с другой стороны. Во-вторых, отсутствуют соответствующий дискурс и мобилизующий нарратив и в целом связанное с правилами «дискурсивное» измерение со стороны Китая. (У США эти атрибуты есть, точнее, есть практика поведения себя как одного из «полюсов» и оформляющий ее — пусть и потускневший сегодня — набор дискурсов.)

Структурную симметрию размывают тесные экономические отношения и взаимозависимость участников, затрудняющие противостояние. Наряду с этим отсутствует идеологическое противостояние (как «игра с нулевой суммой») и ее дискурсивное подкрепление, в случае которых можно было бы говорить о ситуации уравновешивания и «баланса сил».

Ключевой элемент асимметрии — неспособность участников «противостояния» аккумулировать вокруг себя блок и обозначить его контуры, в том числе экономически. При наличии глубокой связи и взаимозависимости трудно представить себе ситуацию экономической «изоляции» и объединения единомышленников вокруг того или другого полюса (по крайней мере на сегодняшний день).

Как следствие отсутствия «структурности» предполагаемая биполярность не придает международной системе стабильности, сопоставимой с советско-американским противостоянием — холодной войной.

Стоит добавить, что в условиях холодной войны советско-американская биполярность была формой и инструментом определенного баланса интересов. В описанной ситуации, когда в сфере международного взаимодействия «невозможно высказывание» (разбалансированная, структурно асимметричная система не «функционирует как язык», не выстраивается «порядок слов»), о каком-либо балансе интересов (именно как о балансе) говорить трудно. Баланс хотя бы на каком-то уровне предполагает элемент диалога. Возможна только серия фрагментарных, ситуативных эпизодов столкновения интересов и противостояний без реального «соприкосновения» и взаимодействия с противником. Каждый из таких эпизодов потенциально чреват катастрофическими последствиями, но может быть легко отыгран назад. Демонстрация и проекция силы осуществляется par excellence в вакууме и не ведет к отчетливой цели. Мобилизующие дискурсы предназначены прежде всего для внутреннего пользования, максимум для союзников (первой ласточкой такого упражнения «для США и союзников» можно считать войну в Ираке 2003 г.).

Именно в такой канве можно представить себе грядущее противостояние США с Китаем, и, возможно, в какой-то мере с Россией.

Это объясняет, почему биполярность как модель и форма структурирования международного взаимодействия становится маловероятна в принципе, не только в виде американо-китайского противостояния.

Подводя итоги, отметим, что для предполагаемой «многополярности» как концепции международного взаимодействия (на уровне «порядка слов» и «порядка вещей») отсутствуют субстрат и ресурс. Помимо приведенных выше соображений, стоит заметить, что при этом каждый полюс (наиболее очевидно «Евроатлантический», но не только) полагает себя «универсальным» и исключительным, зачастую не признавая ни границ действия своего «порядка слов», ни оригинальности за другим полюсом.

Что мы имеем в итоге? Как в этой ситуации можно оценивать асимметричную, регулярно «выходящую из равновесия» и «расходящуюся саму с собой» международную систему в целом, в ее единстве, как функционирующую и не распадающуюся?

Перефразируя классика, можно сказать, что сегодня миропорядок это «то, что государства делают из него». Однако в отличие от обычного режима «структурированной неопределенности», характеризовавшей предыдущие порядки, здесь структурирование поля и «делание» (making) мирового порядка меняется от ситуации к ситуации, в пределе — «от момента к моменту».

Алексей Громыко:
Об иллюзиях новой биполярности

Приведенный выше анализ через призму дискурса и «порядка слов» показывает, что, в частности, применение принципа «многосторонности» к международным делам, призванное оптимизировать глобальное управление на новом уровне и отчасти стать альтернативой неработающей «многополярности», обладает отмеченными выше структурными чертами. Поэтому оно вряд ли применимо. Подлинная «многосторонность», предполагающая консенсусное принятие решений или ее аналог — базовое согласие относительно разделяемых всеми норм, ценностей, целей и механизмов регулирования многостороннего взаимодействия, предполагала бы правовое, юридическое равенство всех участников. (Как и в случае многополярности, это элемент подлинно либерального порядка, заложенный в логике Ялтинско-Потсдамского порядка и вырастающих из него международных институтов.) Именно это в существующей системе отношений структурно исключено и является одним из аргументов против «многополярности». Подлинная многосторонность также по умолчанию предполагает согласие всех игроков относительно наличия общих правил и необходимости их добровольного соблюдения (где разногласия касались бы только сути отдельных высказываний и решались бы в рабочем порядке). Однако такой тенденции на сегодняшний день не наблюдается.

Как было показано, в системе заложена сложная многосоставная асимметрия на разных уровнях. Это определяет условия ее возможности, задавая вектор дальнейшей нестабильности и хронической «разбалансированности» двусторонних и многосторонних отношений, которые запрограммированы к проявлению тут и там по разным линиям разлома. Можно предположить, со временем эта тенденция будет только усиливаться.

***************

Каким является миропорядок: если не многополярным, не однополярным, не биполярным — тогда каким?

Интуитивный ответ — парадоксальным образом, «никаким» (не совсем то же, что «ни одного» полюса), но система будет постоянно «менять себя» и «уходить от себя», перелицовывая и переизобретая себя в духе «ускользающей модерности» (runaway modernity).

Фактически мир не является ни однополярным, ни многополярным, потому что основания для него отсутствуют, и каждый раз он переизобретается заново.

В результате — серия фрагментарных, ситуативных эпизодов сближений и расхождений без реального соприкосновения с противником в условиях дальнейшей, бесконечной эрозии все более теряющего смысл Ялтинско-Потсдамского порядка. Следствие — хроническая разбалансированность двусторонних/межблоковых отношений (например Россия – Запад, или США – Китай).

Более глубокий ответ связан с глобальной исчерпанностью «ресурсных ниш» для влияния и дальнейшего развития для всех игроков на мировой арене, включая самых сильных — наиболее явных кандидатов на роль «одного» полюса. Об этом я расскажу в моей следующей статье.

Также о парадоксах постбиполярного миропорядка и дилемме «двух первых» (США – Китай), как именно о структурной дилемме, — в моей книге «Границы возможного в мировой политике XXI века», которая сейчас выходит.

1. К числу таких правил, в рабочем порядке, можно отнести согласие относительно целей и способов ведения войн, приемлемых форм государственного устройства и способов регулирования межгосударственных отношений («грамматика», регулирующая переходы от войны к миру и обратно, грамматика династических союзов, построения альянсов и взаимодействия на «площадках», на которых главы государств (например европейские монархи) могли «говорить друг с другом» и реалистично рассчитывали быть понятыми). В основе здесь — общее согласие относительно языка такого взаимодействия и сама идея, что поведение организованных сложных систем (замкнутых друг на друга государственных машин с разнонаправленными, часто конфликтующими интересами) можно в принципе «регулировать».

2. Cм. например: Oliver Kessler, Wouter Werner, ‘Extrajudicial Killing as Risk Management’, in Security Dialogue, 2008. Vol. 39 (2-3): 289-308.